Если бы у Васильевны спросили: «как твоё имя, бабушка?», она бы задумалась минут на пять, не меньше. А действительно, какое? В свои семьдесят лет уборщица детского дома «Чёрный Дрозд» была полна сил и энергии, хотя имя порой забывала. Шутка ли, под её началом — несколько десятков воспитанников! Правда, ей не приходилось их строить в шеренгу и чему-то учить — достаточно было принять работу по уборке помещений. Ремесло нехитрое, но очень востребованное.
Васильевне казалось, что дети в ней души не чают. На самом деле, мальчики и девочки тоже бывают строгими. За глаза они называли Васильевну смешным прозвищем — Летучий Голландец. Самые невоспитанные шутили, что пожилой уборщице уже отсчитывают прогулы на кладбище. Но она всего этого не знала, не слышала или не замечала, а потому — была прекрасного мнения о своих детках.
Единственный, кто её сильно смущал — это директор, Семён Семёнович. Шутка ли, человеку — тридцать пять лет, а у него нет ни семьи, ни детей. Карьерист, увлечённый мужчина: на таких страна держится. День и ночь он проводил в детдоме, но воспитанники не слышали от него доброго слова. Он часто срывался и кричал на них, полагая, что такой метод донесения информации — самый действенный. Недавно Васильевна снова стала невольным свидетелем такого воспитания:
— Если ты будешь себя так вести, выйдешь отсюда сразу в колонию для несовершеннолетних! — отчитывал директор очередного мальчика. Всё его преступление заключалось в том, что он пробрался на кухню поздно вечером и похитил булочку. Но был замечен и схвачен завхозом.
— Простите меня, Семь-Семь! — плакал малыш. — Просто кушать уж очень хотелось!
— Как ты меня назвал, проказник? У тебя утром будет прекрасный завтрак, — продолжал директор. — А вечером — был отличный ужин. Знаешь, что переедание — это грех? Отлучаю тебя от гаджетов на месяц, понял? Расскажешь обо всём маме-воспитательнице, а я проконтролирую, чтобы она приняла меры. И мы ещё рассмотрим твою выходку на совете.
Васильевна не могла понять этот странный запрет держать сладости в детских комнатах. Её внук, который уже давным-давно окончил школу, ребёнком ни дня не мог прожить без мармелада, пастилы, зефира. И ничего — вырос нормальным человеком, ни в какую тюрьму не попал. Правда, от детских привычек не отказался: до сих пор так и точит что-нибудь сладенькое.
— Васильевна! — громко говорил директор, хотя и пытался сдерживать голос, обращаясь к старушке. — Тщательнее надо, тщательнее. Я вчера пыль нашёл.
— Угу, — отвечала бабушка. — Как скажете, Семён Семёнович, золотой вы наш человек!
— Хвалю за уважение, — отвечал директор. — Но свои обязанности просил бы соблюдать.
Всё, что делала пожилая уборщица своими силами — драила полы на втором этаже, в том крыле, где был общий холл и кабинеты директора. А таковых он занимал целых два: в одном — спал, а в другом — работал. Когда Васильевна заходила внутрь «жилой комнаты», не могла поверить своим глазам. Неужели зарплата Семёна Семёновича позволяет такую роскошь?
Сама спальня больше подошла бы какой-нибудь гостинице, а не детскому дому. Во-первых, комната была действительно большой. Во-вторых, во время её ремонта и создания уюта деньги явно не жалели и не считали. Декоративная роспись стен, лепнина, кондиционер и другие атрибуты успешной жизни.
Чтобы открыть или закрыть окно, полагалось не тянуть за ручку, а нажимать на кнопки пульта. Не окажись Васильевна на должности уборщицы в детдоме, она бы и не узнала, что такое чудо техники существует. В углу стояла односпальная кровать, но какая! Слева — пульт (но уже не проводе), который позволял отрегулировать мягкость, наклон и сделать несколько видов массажа.
Кожаный диван с идеальной поверхностью. Дорогущая кофе-машина, роскошные наручные часы, телескоп, огромный ноутбук, наушники, как будто со страницы журнала о далёком будущем. А ещё — душевая кабина, которая напоминала спасательную капсулу космического корабля — столько на ней было кнопочек. И всё это полагалось протирать и чистить разными тряпочками и средствами: не дай господь перепутать!
— Васильевна, на тебя вся надежда, — фамильярно обращался к ней директор. — Никому не могу доверить, только тебе.
— Золото вы, а не человек! — отвечала уборщица. — Всё сделаю, не сомневайтесь.
Семён Семёнович обожал лесть, но ненавидел пыль и грязь. Завидев всего одну точечку, он мог прийти в ярость. А когда разразилась эпидемия коронавируса, директор вообще сошёл с ума на почве предосторожностей. Целый год он не пускал ни волонтёров, ни усыновителей. Может, в чём-то он был прав: Васильевна сама тогда заболела так сильно, что чуть Богу душу не отдала. Через месяц отсутствия она вернулась в детдом и была поражена: оба кабинета директора сохранили первозданную чистоту.
— Об одном прошу, Васильевна, — требовал он. — Чтобы никто, никто и никогда не смел заходить в мою спальню… Головой за это отвечаешь.
— А кто ж зайдёт, драгоценный вы наш? — спрашивала уборщица.
— Как кто? — удивлялся директор. — Детишки! Они влезут сюда и обязательно мне всё перепортят. Обязательно!
Так и жила Васильевна, ни шатко ни валко, имени своего не вспоминая. В деревне другой работы всё равно не было: «Чёрный Дрозд» свил гнездо в десяти километрах от большого города, неподалёку от леса и её родного села. И пусть платили ей не так, чтобы много, она всё равно любила детдом. И плакала, глядя на детишек, оставшихся без родителей.
«Если бы я могла… — думала уборщица. — Если бы я могла — забрала бы всех себе. Хоть тут и неплохо, но в своём домике — лучше».
Потом Васильевна вспоминала, что ей стукнуло семьдесят лет, и тут же успокаивалась. Наполняла ведро водой, брала не швабру, а моп, не с тряпочкой, а фиброй — и шла убирать второй этаж. Но однажды, проходя возле кабинета директора вечером, она услышала такое, что у неё дух перехватило, а лицо — побелело. «Ничего себе, Семён Семёнович, золотой вы наш человек!» — подумала уборщица, хватаясь за сердце.
Марта умела хранить секреты. В их детдоме, если скажешь что-нибудь сокровенное — тут же засмеют. Дети вообще не различают полутона. Они или любят всем сердцем, или ненавидят всей душой. Поэтому близких друзей у неё не было: только расскажешь кому-нибудь тайну, как на завтрашний день её знает весь приют.
— Знаешь что, Женя, — сказала она однажды. — А на меня Илья Васильев смотрел. И улыбался.
— Вот как? — коварно улыбнулась одноклассница. — Так прямо и смотрел?
На следующий день весь детдом называл их женишком и невестой. Марта готова была сквозь землю провалиться от стыда, а Женя лишь закатывала глазки и убеждала, что ни с кем не обсуждала эту тему. После того, как подобные истории повторились несколько раз, Марта поняла: доверять никому нельзя.
Слухи были, как реснички, попавшие в глаз: вроде и жить можно, но неприятно. Год назад у Марты появился секрет. Да какой! Теперь её и Семёна Семёновича объединяло одно дело. Нечасто, даже не каждую неделю, он приглашал её в свой кабинет. Но нет тот, где мог оказаться любой воспитанник.
Марте открылся доступ в святая святых: спальню директора. Как и Васильевна, она была поражена красоте этого помещения. Официально её вечерние походы к Семёну Семёновичу назывались занятиями по самопознанию. Начиналось всё с того, что директор выговаривал Марте за то, что у неё — задержка в развитии. И произносил он это так часто и убедительно, что девочка ему верила.
— Двойки по математике, — перечислял он. — Тройки по географии. Русский язык — с трудом на четвёрку, и это только письменные занятия. Если так и дальше пойдёт, ты отсюда сразу на панель выйдешь! Слышишь?
Что такое панель, Марта понятия не имела, а спрашивать стеснялась. Занятия с директором, впрочем, были не менее странными, чем таинственное слово панель. Он мог показывать ей какие-то видео на своём огромном ноутбуке, давал посмотреть в телескоп на луну и звёзды. И всё что-то рассказывал, рассказывал…
Хоть Марта и была совсем маленькой девочкой, она понимала: тут что-то не так. Но с кем можно обсудить странные методы педагогики директора? В жизни «Чёрного Дрозда» именно он был самым главным человеком. И воспитанница даже не представляла, что кому-то на него можно пожаловаться и раскрыть их общий секрет.
— Семён Семёнович, — спрашивала она, набравшись смелости. — Вот у Юлии Ивановой на прошлой неделе родственники отыскались. Очень далеко, да…
— И где же? — спрашивал директор со злорадством.
— Ну… В этом, как его… В Волгограде… Или в Волгодонске…
— Садись, два. В Волоколамске! Я же тебе говорил, учи географию! — принимался отчитывать её Семён Семёнович. — Учи географию и математику. Без них ты в жизни ничего не добьёшься, а окажешься, знаешь где? Ладно, дальше.
— Вы ведь ей разрешили родственников поискать, — объясняла Марта, потупив глаза. — А вдруг у меня тоже они где-то есть?
— Нет, — отрезал директор. — Ты — сирота, одна как ветер в поле. Одна, как звёздочка на небе. Вроде бы соседние системы рядом расположены, а на самом деле между ними — световые годы. И чтобы долететь до ближайшей, всей жизни не хватит.
— А если поискать… — продолжала Марта, но уже не так уверенно.
— Пустая трата времени! — кричал директор. — Всё, иди сюда. Начнём наше занятие.
Девочка тут же краснела. Здесь, в детдоме, у неё было немало школьных предметов. Семён Семёнович относился к детям, как к взрослым, что не успевал повторять. И помимо обычной математики, русского языка, географии и других предметов, у них были очень интересные дисциплины. Например, права ребёнка. Или — конфликты, где их учили разбирать причины ссор и детских драк.
Или дизайн, где пожилая женщина учила их шить юбки, рукавицы и передники. Или — кулинария: там Марта выдавливала формочкой печенье и училась готовить салаты. Но такого странного обучения она не видела нигде. И подозревала, что всё это — неправильно. Семён Семёнович давал ей какую-то таблетку, от которой мир словно отдалялся, сажал возле себя и говорил:
— Повторяй за мной, Марта. Повторяй за мной.
Требование директора хранить их занятия в тайне она соблюдала бы и сама. И даже если бы захотела кому-нибудь рассказать, кто бы ей поверил?! Поэтому она повторяла странные слова директора, хотя на душе от этого становилось тяжело и горько.