Декабрь в том году выдался необычным. Сначала, на протяжении целой недели, валил сильный снег — целая стена. Она на какое-то время перегородила дорогу между детским домом и внешним миром. Даже всесильный Дмитрич на своём автобусе не смог бы преодолеть сугробы, укрывшие грунтовку. Он и не пытался. В какой-то момент снежная стена становилась такой густой, что ничего не было видно. Наконец, снег закончился, и под его тяжестью чуть ли не до земли склонились вековые ели.
И тогда Марта и другие воспитанницы и воспитанники, вместе с завхозом и водителем, мамами-воспитательницами вышли на борьбу. Несколько дней подряд они орудовали лопатами, лопатками и скребками. Обитатели «Чёрного Дрозда» насобирали огромные горы снега, по которым потом с удовольствием катались малыши. Но едва эта каторжная работа была окончена, как пришло тепло, и всё начало таять. Теперь дойти от спален до учебного корпуса было затруднительно из-за наледи.
Ближе к концу декабря тучи опять сгустились. Все надеялись, что этот новый год будет снежным и красивым. Они нарядили ёлку во дворе — огромную, пушистую, повесили на неё игрушки, которые сделали сами. Дмитрич с высокой-высокой лестницы исхитрился установить на верхушку звёздочку. После снегопада, после работы вместе с ребятами, после украшения ёлки у Марты появилось ощущение, что скоро её жизнь изменится. Скоро она наконец обретёт дом, о котором всегда мечтала.
— Полы лучше мой! — потребовал директор, увидев восьмилетнюю Марту со шваброй. — Три сильнее!
От него девочка вообще никогда в жизни не слышала доброго слова. К директору нужно было обращаться только по имени-отчеству и максимально уважительно. Степень соблюдения второго требования он определял сам. И редко оставался доволен. Правда, возмущение он передавал словами, да и наказания использовал исключительно гуманные.
Его любимый метод воздействия на непослушных детей — «отлучение от гаджетов», при котором запрещалось пользоваться телефонами и планшетами. Директор давно заметил, что страх лишиться доступа в интернет для подрастающего поколения очень силён. В чём-то он и сам разделял его.
— Хорошо, Семён Семёнович, критика понятна — ответила Марта покорно, выжимая тряпку. — Сейчас домою и буду полировать.
— Что? Никакого уважения! — возмутился директор, и тут же, понизив голос, добавил: — вечером жду у себя, на наше занятие, поняла?
Сказав это, он ушёл в свой кабинет — рабочий. Несмотря на отвратительный характер Семёна Семёновича, его подход к воспитанию заслуживал уважения. Если в других детдомах мальчики и девочки ничего не делали сами, то в «Чёрном Дрозде» — наоборот, с малых лет приучались к труду. Готовили, убирали, собирали овощи и фрукты. Семён Семёнович всегда говорил:
— Вы не дети. Вы — маленькие взрослые. Моя задача в том, чтобы вы не растеряли себя на пути к старости, перестали быть обузой, перестали быть дармоедами. Только в труде и стремлении стать лучше человек закаляется, будто глиняный горшок в печи!
Совсем уж без персонала даже в «Чёрном Дрозде» было не обойтись. Поэтому здесь, помимо десяти мам-воспитательниц, было две уборщицы, завхоз и водитель. Учителя — приходящие: они никогда не задерживались в учебных классах после пятнадцати часов. Детей постарше Дмитрич возил в местную школу на автобусе: Марта всё никак не могла дождаться, когда тоже станет достаточно большой для этого. Поездки ей нравились.
Директор не уставал подчёркивать, что кроме него в детдоме — одни бездельники и бездари, дармоеды и лентяи. Семён Семёнович был официальным опекуном каждому мальчику и девочке, и только он решал, совершенно официально, кто из них может получить шанс на приёмных родителей.
Сколько себя помнила, Марта всегда хотела обрести семью. По обрывочным сведениям от воспитателей она знала, что мама и папа у неё были — вроде как, до двух лет. Что случилось потом, ей не говорили. Семён Семёнович объяснял это заботой о детской психике:
— Тебе ещё рано знать такие вещи, — говорил он всякий раз, когда девочка начинала этот разговор.
— А когда… А когда я смогу узнать? — спрашивала Марта. В такие моменты слёзы начинали душить изнутри, но она сдерживалась.
— Скоро! — отвечал директор. — Скоро, но не сейчас.
Чаще всего в приёмные семьи уходили совсем маленькие ребята двух-трёх лет. Они появлялись тут круглый год, без какой-либо системы, но их всегда было немного. По хитрому замыслу Семёна Семёновича, в качестве нянек тоже должны были показать себя его воспитанники.
Марте и её одноклассницам тоже доводилось нянчить малышей, кормить их и менять подгузники. В то время как одни находили эти занятия унизительными, девочке нравилось играть с детьми, одевать и кормить — как будто с большой куклой развлекаешься. Но именно такие малыши в приюте не задерживались надолго. Наверно, они даже не успевали понять, что с ними произошло.
Марта возлагала так много надежд на декабрь ещё и потому, что это — время чудес. Недаром ей постоянно предлагали загадать желание, написать письмо Деду Морозу, погадать… В общем, если что-то и могло поменяться в её жизни, то только сейчас, под Новый Год. Единственное время, которое в детском доме выглядит довольно сносно.
К ним приезжали волонтёры и клоуны, играли в новогодние игры, проводили конкурсы, устраивали шоу мыльных пузырей, учили рисовать. Это, конечно, всё было здорово, но Марте хотелось совсем другого. Прийти домой, протопать в спальню, нарядить вместе с родителями маленькую ёлочку. Поэтому в письме Деду Морозу, в существовании которого она ни секунды не сомневалась, девочка в очередной раз старательно выводила:
«Дорогой дедушка! Хочу маму, папу и братика.
Постскриптум. И новый телефон, а то старый начал быстро разряжаться».
В конце декабря, аккурат с небывалым снегопадом, начались школьные каникулы, а значит, целых две недели не будет никаких занятий. Учителя смогу отдохнуть от нерадивых учеников, к которым относилась и Марта. Оценки за полугодие были невысокими, но девочка не понимала, зачем ей нужны другие.
Вот предновогодняя суета – это абсолютно иная история. Вместе с клоунами и волонтёрами в приют «Чёрный Дрозд» зачастят потенциальные мамы и папы. Они будут смотреть на детей, разговаривать и играть с ними. А потом — заберут себе лучших. Одноклассница по имени Женя использовала другое слово — перспективных.
— Тебя или сразу заберут, ещё щенком, — говорила Женя. — Или оставят тут навсегда.
— Почему? — спрашивала в такие моменты Марта. Женя, которой было уже почти десять лет, казалась ей чрезвычайно умной и опытной.
— Потому что ни ты, ни я — не перспективные. А взрослым — только таких подавай. Чтобы слушались, не расстраивали и всё такое.
Набор требований, которые предъявляли будущие мамы и папы по версии Жени, не выглядел слишком уж большим. Пожалуй, она могла бы слушать своих будущих родителей и уж точно не стала бы их расстраивать. Марта даже и не знала, почему к ней почти не проявляли интереса. Вернее, интерес был. Сколько она себя помнила, с ней с удовольствием играли дяди и тёти, что приходят в приют.
Многие интересовались её хобби, учёбой и другим. Но в присутствии чужих людей она робела и ничего не могла ответить. Только мычала и кивала. А один раз даже потеряла сознание. Директор же никогда не отличался тактичностью и без обиняков заявлял гостям: не обращайте внимания, она, мол, отстаёт в развитии. Но мы всё равно её любим — даже такой.
Пока «Чёрный Дрозд» переживал предновогоднюю суету, настроение хозяйки уютной московской квартиры было подавленным. В тот год Лина решила не ставить ёлку, не писать письмо Деду Морозу и даже не включать телевизор. Её мужчина отнёсся к выбору с пониманием. Он и сам терпеть не мог этот праздник, хотя в подробности она не вдавалась.
Злоключения Лины продолжались уже много лет. Когда она вернулась из своего кругосветного путешествия длиною в год, то с ужасом узнала: умерла Ольга, её старшая сестра. Никто не позвонил и не рассказал печальную весть, никто не стал посвящать её в подробности. Всё приходилось узнавать по крупицам в полиции и в следственном комитете.
Последнее время они не были особенно дружны, их взгляды на жизнь были развёрнуты друг от друга на сто восемьдесят градусов. Но было и то, что может объединить. Ведь у сестры осталась дочь – Мирта. При жизни Ольга почему-то не разрешала Лине проводить время со своим чадом, под разными предлогами отменяя визиты. Даже когда малышке нездоровилось, она отказывалась от помощи. Но хотя бы звонила иногда и пересылала фотографии.
У них с Ольгой не осталось никого: ни близких, ни дальних родственников, но были общие друзья. Те из них, кто попытался выйти на связь с девушкой и не смог, посчитали, что ей просто неинтересна жизнь и смерть сестры. Причина молчания была прозаична: девушка находилась в глухих горах, без какой-либо связи с внешним миром.
Хотя чувство тревоги в те дни её не покидало. Теперь Лина корила себя за то, что отправилась в столь длительное путешествие по самопознанию, а в результате — потеряла Мирту. По ночам она представляла, что девочка лежит рядом, на кроватке, и что-то рассказывает ей на своём детском языке.
Когда девушка вернулась в родную страну и оправилась от первого шока, она сразу же начала искать свою племянницу. Но по странному стечению обстоятельств, её никто не мог найти. Сначала в предоставлении информации отказывали, ссылаясь на персональные данные.
— У вас разные фамилии! — говорила одна чиновница на личном приёме. — Есть хоть какие-то документы сестры? Копии?
— Нет, — отвечала Лина.
Целый год ушёл на то, чтобы подтвердить родство с Ольгой. У них была общая мать, но разные отцы и, соответственно, фамилии. Потом начались бесконечные хождения по кругам бюрократического ада. Лина, художница и дизайнер, не могла освоить этот странный язык, на котором полагалось разговаривать с чиновниками. А те не спешили сделать шаг ей навстречу и помочь горю.
— Где же вы были целый год после смерти сестры? — гневно спрашивала женщина из управления образования. — Почему сразу не прибежали?
— Меня не было в стране, — отвечала Лина.
— Вот видите! — кричала чиновница. — Вам точно это надо? Вдруг вы опять захотите из страны на год уехать?
— Вы должны её найти, — шептала Лина. Перед таким напором она сразу же робела. — Она ведь не могла просто исчезнуть без следа.
— У нас в стране — четыреста тысяч сирот! — продолжала обличать её женщина. — Мне что, каждую проверить?
Потом ей последовательно пришло два отказа: девочка с данными Мирта Лански в системе учёта сирот не зарегистрирована. Что это значит? Да всё, что угодно: потеряли, ошиблись, утаили, усыновили. Информация конфиденциальна и разглашению не подлежит.
Каждая неудача заставляла Лину чувствовать разочарование и рыдать. Неужели девочку действительно усыновили, дали ей новое имя и фамилию? Неужели она даже не сможет подержать её за ручку и научить чему-нибудь важному? Сейчас ребёнку уже должно исполниться восемь лет…
Последнюю попытку отыскать племянницу она предприняла два года назад. После этого Лина уже не чувствовала в себе сил продолжать поиски. Но недавно в её жизни появился мужчина с самой романтической профессией на земле — частный сыщик. Он поддержал её в нежелании создавать новогоднее настроение, но сюрприз под ёлку положил.
— Дорогая, — сказал он с улыбкой. — Я сделал всё, что можно и нельзя. И, чёрт возьми, какой-то свет в конце тоннеля забрезжил.
Оказывается, Игорь не просто слушал её бесконечную историю про потерю племянницы, но и постоянно собирал информацию — по крупицам. За несколько месяцев, используя разрешённые и недозволенные приёмы, он сделал то, что отняло у неё годы — отыскал следы её племянницы.
— Есть, знаешь ли, довольно странный детдом, — говорил Игорь. — Экспериментального типа или что-то вроде того. Представляешь, там почти нет персонала!
— А моя племяшка — есть? — с надеждой спросила Лина.
— Не хочу, чтобы ты строила воздушные замки, — честно признался он. — У меня тут, как видишь, полный список детей. Если кто-нибудь узнает, плакала моя лицензия. Поэтому ты — никому не говори. Мирты Лански нет, зато есть Марта Лински.
— Вдруг это совпадение?
— Есть только один способ проверить, — сказал Игорь. — Нужно как-то попасть туда. И всё узнать. В конце концов, ты близкий родственник. Тебе должны её передать.
— Ох, любимый, если бы всё было так просто…
— У них на следующей неделе — день открытых дверей, — задумчиво произнёс частный сыщик. — Ехать, конечно, далековато. Но если мы сорвёмся прямо сейчас — то успеем.
— Не знаю, готова ли я… — прошептала Лина. — Вдруг опять не получится? Вдруг меня снова ждёт разочарование?