Нюра была никому не нужна.
Отчего папа не любит маму, она понимала – оттого, что мама не помыла посуду. Они громко ругались на кухне, а Нюра лежала, притворяясь спящей, дожидаясь, пока все закончится. Но ругань продолжалась бесконечно долго.
Нюра поднялась, прошлепала босыми ногами к двери, выглянула в коридор. А потом надела тапки, вышла и тихонечко постучала к тете Римме в деревянную занозистую дверь.
Дверь быстро приоткрылась, и тетя Римма ее впустила. Она тоже боялась, это было заметно. Недавно мама ругала ее за то, что приучила к себе она Нюру. Кричала, угрожала, а Римма молчала, смотрела в пол, опустив голову. Лишь черные кудри-пружины ее дрожали.
Но сейчас Нюра прибежала опять. Римма усадила ее на кровать, а сама подошла к двери, стояла и прислушивалась. Обернулась, немного улыбнулась Нюре так, как делать умела только она – глазами:
– Не бойся, девочка моя. Всё успокоится. Не бойся.
Но и Римма казалась Нюре большим испуганным ребенком.
Дом их стоял на краю города, почерневший от старости, с покосившейся крышей. Второй год к ряду эта развалюха числилась в кадастрово-имущественном реестре, как дом – под снос. Но там, в коммунальных квартирах, жили люди, ждали своей участи.
Римма села рядом, погладила Нюру по коленке, а Нюра нет-нет, да и оглядывалась на дверь – чего там? Интересно, мама отлупит ее за то, что она опять у тети Риммы? Наверное, отлупит. Сейчас она сердитая и расстроенная. В коридоре ругались уже не только мама с папой, но и все соседи.
Долго в коридоре хлопали двери, шла возня. А они, в малюсенькой комнате Риммы, пили чай с пряниками. Но через некоторое время Римма вдруг вскочила, сунулась в дверь, тучи набежали на красивое ее лицо.
– Иди, Нюр, иди, – шептала, звала.
Нюра незаметно проскользнула к себе. Мать Нюру не лупила. Ей было не до того. И Нюра тихо сидела в уголочке дивана с куклой в руках. Так и уснула тут.
Проснулась оттого, что мама кричала, сидя за столом. Длинный шнур телефонного провода тянулся из коридора, мама говорила в трубку:
– Как не возьмёшь, Галь? Как? Сестра ты мне или не сестра? Пусть поживет там с вами! Пусть! Это и мой дом, между прочим!
Мама то молчала, то опять начинала говорить громко!
– И что? Подумаешь! А я помогать буду. Надо мне уехать, а с ней я как? Наплюй ты на своего Юрку, я буду помогать. Галь, ну как ты можешь? Гадина ты такая...
Мама плакала. Нюра подошла к ней сзади, обняла со спины и прижалась к ней щекой. Мать порывисто обняла ее, заплакала ещё громче. А потом проговорила:
– Ничего, ничего... Завтра в деревню поедем, к тете Гале. Там и поживешь пока. А мне уехать надо, понимаешь? Вот денег заработаю и вернусь...
Спали вместе. Мама уснула, свесив из-под одеяла руку. На лице ее растекался красный синяк, а щека все время дергалась, точно ей снилась назойливая муха.
А Нюре не спалось. Она очень хотела бы потихоньку пойти к тете Римме – рассказать ей, что завтра они уезжают. Но она боялась разбудить маму, да и тетя Римма, поди, уж спала.
Нюра давно полюбила тетю Римму. Эта соседка была особенной, не такой, как все другие. Она была высокой, худощавой и хрупкой, как стебелёк. Лицо бледное, а под глазами голубоватые тени.
Жила Римма одна в своей крохотной комнатке, уходила рано утром, а возвращалась к вечеру. Тихо, ни с кем не разговаривая, готовила себе скромный ужин на кухне, и если соседи что-то и говорили ей, лишь боязливо кивала и старалась поскорее скрыться за родными дверями.
И лишь с Нюрой она переглядывалась и тихо ей улыбалась глазами. Иногда совала печенье или конфету, а однажды позвала к себе в комнату, показала свои книги и украшения. Бусики и сережки ее были простыми, но Нюра рассматривала и перебирала их долго. Римма говорила с ней, как со взрослой – первый раз с ней говорили, как со взрослой.
Нюра просыпалась рано, раньше мамы, стояла под своей дверью и ждала, когда щелкнет замок соседской двери. Тогда она открывала свою дверь и высовывалась. Римма в светлом платке и темном пальто обувалась в коридоре. С некоторых пор это стало их традицией – Римма давала Нюре по утрам сладкий сухарик, улыбалась, даря лучик света темному мрачному коридору и всему этому дому, и ускользала.
Но сказать тете Римме об отъезде на этот раз у Нюры не получилось.
На следующий день они уже ехали сначала по булыжной мостовой, омытой недавними дождями, потом по долгому асфальту, уходящему вглубь желтеющих лесов, а потом на каком-то грузовике по рытвинам и ухабам грунтовки.
Нюра, в коротком клетчатом пальтишке, круглой меховой шапочке и тяжелых ботах, озиралась по сторонам. Она была даже счастлива. Мама совала ей леденцы, прилипшие к бумажкам, и она отмачивала эти бумажки слюной и долго катала во рту. Она даже не замечала, что мама волнуется – она всегда была такая – немного сердитая.
Мама тащила чемодан. Он бил ее по ногам, по чулкам. Она ругалась на неподходящие к сезону туфли, скользящие по деревенской грязи и тянула Нюру за руку.
Со двора, через свалившуюся наземь изгородь, выскочил и залаял пёс.
– Трезор, Трезор, фу! Ты чего, не узнал меня?
Пёс притих, и вскоре уж завилял хвостом, провожая их к крыльцу низкого дома из крашенных досок. В прихожей что-то хлопнуло, Нюра испугалась, вздрогнула.
– Привезла все ж таки! Я чё, непонятно объяснила? Я сказала тебе, что не оставлю! Чего приперла?
Незнакомая Нюре женщина стянула белую косынку, обтерла ею лоб, вынула из волос гребень и нервно расчесала им убранные в шиш волосы, потом заколола его и достала из ведра мокрую тряпку, с которой текла вода. Нюре показалось, что сейчас этой тряпкой она замахнется на них. Но она продолжила мыть пол.
Из–за занавески выглянул упитанный мальчишка, чуть старше Нюры, но мать цыкнула на него, и он исчез.
Нюра с матерью сиротливо жались у порога. Деревянный крашенный пол блестел от сырости. Задом к ним, широко размахивая тряпкой, внаклонку двигалась хозяйка.
– Галь, хоть пройти-то можно?
– Некогда мне! Дела. Чай, работаю я, не дурака валяю.
– Давай помогу.
– Да пошла ты в баню со своей помощью! Видали мы...
– Ну, мы все ж пройдем, – настойчиво твердила мать, раздевая уже Нюру.
– Томка, – закачала головой Галина, – Коль чего надумала, так и знай – как собачонку на улицу выкину, нету у меня сил. Сама знаешь – Витька у меня, да ещё и мамашу свою Юрик на меня повесил. Давай ещё и ты туда... Выкину на улицу и пусть подбирают, – и Нюре вдруг стало понятно, что говорит тетка именно про нее, и сразу захотелось отсюда уйти, но мама почему-то уходить не собиралась.
Потом Нюрку посадили в комнате на диван. Рядом, на полу, сидел толстый лысый мальчик, вокруг него были игрушки, машинки. Он косился на Нюру, прятал от нее игрушки подальше. Но ей было не до игрушек. Она боялась за маму – мама ругалась с хозяйкой дома.
Вскоре ругань стала приглушённее, загремела посуда, захлопали двери. Их позвали к столу. На столе красовалась большая бутыль самогона. Детей помормили картошкой.
– Мам Клав, иди поешь, с Томкой вон поздоровкайся.
И тут Нюра увидела старую женщину. У нее были ясные, несмотря на преклонный возраст, глаза, бесхитростное выражение лица. Шла она медленно, через порог переступала, ухватившись двумя руками за косяк. Облик опрятный и какой-то нездешний – не ходят деревенские женщины в юбках и таких вот кофтах с брошкой под шею.
– Здрасьте! – Томка была уж выпивши.
– Здравствуйте, очень приятно. Клавдия Ивановна я.
Нюра не знала, что такое свекровь, и решила, что это мама хозяйки – тети Гали.
За столом болтали о чем-то непонятном для детей, и вскоре Клавдия Ивановна, Витя и Нюра ушли в комнату.
– А ты игрушки показал девочке, Вить? Ну что ты! Нельзя жадничать.
Но Витя упёрся. Все игрушки собрал в корзину и отвернулся от бабушки. Клавдия Ивановна достала книжку с полки, но Витя выдернул книгу из ее рук – ничего своего гостье он показывать не хотел.
– Эх, Витя, Витя! Нельзя же так! – качала головой Клавдия Ивановна.
Витя бросился в слезы и побежал к матери. Клавдия грустно взглянула на Нюру и попросила отвести ее в комнату, сказала, что устала, что сама уж и не дойдет. Они прошли через кухню.
– Уезжайте, Томка, уезжайте! – услышала Нюра, – Сама уж жизнь свою налаживай, как хошь. А мне б со своей управиться... Ох, тяжко, мне, сеструха, ох, тяжко! – пьяно рыдала Галина.
Спали они с матерью на диване. А утром Нюра проснулась привычно рано. Мамы рядом не было. Она долго ждала, а потом, накинув пальто и сунув ноги в боты, тихонько пошла на двор, маму поискать, да и в туалет. Утро было влажным, ночью прошел дождь,туалет был непривычным и устрашающим.
Нюра вернулась в дом. Тетя Галя рыскала по дому.
– Неужто? Неужто? Вот паскуда поганая! Кукушка драная! Ты глянь, а! Ты глянь! Убегла, все ж таки! Убегла!
И тут она увидела Нюру, подскочила, схватила за руку и вытащила за порог, закрыв перед ней двери.
– Сказала ж выкину, вот и..., – уж из-за двери услыхала Нюра.
Она стояла в ботах на босу ногу и в коротком своем пальто. Долго боялась пошевелиться, боялась стучать, а потом все же потрогала ручку двери – дверь была заперта изнутри.
Нюра оглядела двор: за загородкой ходили куры, Трезор потягивался возле конуры, изгородь завалена и двор грязен. Во дворе стоял деревянный сарай, и Нюра решила, что пойдет пока жить туда. Она уж поняла, что мама уехала, но ей казалось, что она вот-вот вернётся за ней.
Двери сарая были закручены жёсткой проволокой. Она попыталась раскрутить ее, но толку не хватило, пальцы замёрзли и испачкались мокрой ржавчиной. Тогда Нюра подошла к окну и стала в него просто смотреть. Что ещё можно делать в такой ситуации, она не знала.
Светлые шторки окошка были задернуты. Сколько Нюра простояла, она не знала, только очень замёрзли коленки. Она терла их руками и в конце концов начала плакать. Было ей так плохо и холодно, что она решилась постучать. Страшно было очень, наверное сейчас ее отлупят, но уж лучше пусть отлупят в теплом доме, чем мёрзнуть тут.
Шторка резко отдернулась, и на нее сонными глазами с прищуром долго всматривалась баба Клава. Волосы ее были распущены, и Нюра даже не сразу ее узнала, отпрянула от окна.
А потом послышалась какая-то возня за дверью, грохот упавшего таза или ведра, и, наконец, дверь открылась. Нюра заплакала чуть громче, предрекая себе, что сейчас ей влетит, но смело шагнула в дом – так хотелось тепла.
Но никто ее не бил. Галина ругалась, кричала, металась туда-сюда, а баба Клава взяла девочку за руку, провела через сени, сняла с Нюры пальто и усадила за стол – налила чаю. Сначала Нюра и не понимала, о чем кричит хозяйка, она плакала навзрыд, и никак не могла успокоиться. Витька выглядывал из комнаты, и от его довольного вида хотелось реветь ещё больше.
И лишь когда заприхлебывала чай и немного успокоилась, Нюра разобрала слова тети Гали.
– Ты сама на ладан дышишь! А я... За тобой ходи, за ней ходи! А у меня ведь Витька! Собака – сынок твой! Паразит! Выкину вот вас всех, тогда узнаете...
Она обзывалась, хулила Нюрину маму, ещё кого-то, упрекала бабу Клаву, угрожала, что "жрать не даст и горшки выносить не будет". Баба Клава поила Нюру чаем, молчала. И лишь когда Галина поуспокоилась, сказала:
– Галь, виновата я, конечно, виновата. Ну, а девчонка-то в чем? Не выгонять же, правда. Галь... Пусть со мной в спаленке она... Пока я... В общем – пока. А потом уж решим что-нибудь.
Галя зашлась в ругани опять, но ненадолго. Видимо, болела у нее голова от выпитого. Она успокоилась резко, схватившись за виски, нажала на кнопку транзистора, и в комнату полился грустный вальс "На сопках Маньчжурии"
Галина, нанервничавшись, уснула, а Клава отправила Нюру – дать курям, а Витьку –Трезору. Сама баба Клава с трудом передвигалась по дому.
– Ты тут жить не будешь, так и знай, – прошипел Нюре на улице Витька, – И игрушки мои, чтоб не трогала. И Клава – моя бабушка.
Нюра молчала. Почему-то вспоминалась тетя Римма из их квартиры. Ее тоже все обижали, а она молчала. Вот и Нюра решила поступать также. Она вообще считала, что скоро мама ее заберёт. И не нужны ей его игрушки! Очень надо!
***
Баба Клава иногда не вставала совсем, и Нюра стала ей правой рукой. Она носила ей еду, убирала посуду, провожала в туалет.
Зато Клава много рассказывала, лёжа в постели, и Нюра очень любила ее слушать. Прибегал и Витька, когда становилось ему скучно. Но он был непоседлив, долгие истории его не завораживали.
Тетя Галя, по-прежнему, ворчала, ругала свекровь и саму Нюру, но с тем, что сестра бросила на нее ребенка, постепенно смирялась. Ей вообще "везло". Бывший муж, отец Витьки, перевез когда-то к ней мать, сдав в городе их квартиру жильцам в найм. Галина, конечно, тогда согласилась – деньги были нужны, да и Витя был маленький, а Галине нужно было уж выходить на работу – Клавдия взяла внука на себя.
Но через три года Юрик загулял. Незаметно для всех как-то переоформил квартиру на жильцов, видимо, хорошо поживившись. Да и уехал с новой пассией. Куда? Не доложил. И теперь Галина не могла его найти даже для алиментов.
Клавдию, от горя такого, разбил паралич, попала она в больницу. А из больницы, еле движимая, вернулась в Галин дом – идти ей больше было некуда. Галина к свекрови уже привыкла, хоть и были они совсем из разного теста. Но с пенсией Клавы жить было легче, да и Витька, хоть и подрос, но парень был бедовый – лучше уж под присмотром.
И вот не прошло и нескольких месяцев после всей этой катавасии, как ещё и сестра притянула ребенка. Притянула и дала деру, гадина. Как тут не злиться, когда вся жизнь наперекосяк?
Благо, хоть девчонка оказалась тихая, податливая и работящая. Галина удивлялась, как это ее Витька не такой, хоть и на год старше. А девчонка могла и наносить воды, хоть по чутку, и убрать со стола, да и Клаве помогала очень, сняв с Галины ряд проблем.
Вот только любовью к ней, от злобы на сестру, никак Галина не проникалась. По поводу и без повода перепадало Нюре чем попало. Нюра уж привыкла быть битой.
Но баба Клава после Галининых наскоков Нюру успокаивала:
– Ты прости ее. Она ведь не злая, просто невезучая.
– А ты везучая? – наивно спрашивала Нюра.
– Я-то? Я везучая. Семья у меня была, Нюрочка, очень хорошая. Хоть и война только прошла... Папа у меня был начальником большим, а мама в музее работала. Что такое музей? Не знаешь? Расскажу потом... Брат был. Умер только. Все умерли, вот только сын где-то, да вы все... Я везучая.
– А мама моя?
– Мама? Мама твоя не очень везучий человек. Разве везучий своего ребенка оставит? Знать, были у нее на то весомые причины. Ты, главное, зла на нее не держи. Жди, она вернётся.
– А я знаю, кто ещё невезучий – тетя Римма.
– Это кто же?
И Нюра, как могла, по-детски, рассказывала о своей соседке. Глазки ее горели при рассказе, даже баба Клава заулыбалась.
– Видать, хорошая, твоя это тетя Римма. Быть ей везучей.
Мать прислала денег всего два раза, а потом пропала. Не было от нее ни средств, ни писем, ни известий больше года. Когда Галина совсем разбушевалась от того, что Нюрке все обмалело, и на зиму одевать ей совсем нечего, баба Клава протянула ей на ладони золотые серьги.
Галина серьги взяла, но от какой-то своей внутренней обиды, рассердилась ещё сильнее.
– Значит, когда мы тут с Витькой с голодухи пухли, ты знала, что у тебя есть серьги и молчала, да? А остальное где? Было у тебя кольцо литое, помню я... И часы золотые. Да много всего...
– Нет ничего, Юре отдала...
– То Юре, то Нюре...а мне? Мне ты чего-нибудь дала?
– Так ведь пенсию мою ты берешь, Галь.
– Пенсию! И что! Сколько там той пенсии! А лекарства твои сколько стоят? – Галина шумела, гремела посудой, горланила, перечисляя свои расходы, но все же вскоре у Нюры появилось новое зимнее серое пальто и ботинки. Все было очень велико – на вырост.
На следующий год Нюре нужно было идти в школу, а односельчане уж и так упрекали Галину в том, что сын ее меняет обновки, а девчонка ходит в одном и том же коротюсеньком платье и вязаной, отданной деревенскими соседками кофточке. Нюру жалели, как сиротинушку, видели понукания, угощали конфетами.
Когда Галина это заметила, Нюрке перепало хлестким полотенцем – велено было ничего у соседок не брать. И теперь Нюрка убегала, испуганно шарахаясь от угощений. Девчонку начали жалеть ещё больше. Слух о том, что есть такая никак не оформленная девочка дошел до председателя колхоза.
Он, вместе с директрисой поселкового клуба, явился в дом Галины. Они с интересом озирались. Председатель, объясняя цель визита, стыдливо гладил рукой потертую клеёнку.
– Забирайте, коль так... Не моя она, сестрина, – Галина ничуть не жалела.
Но Клавдия вцепилась в девочку.
– Тогда и меня забирайте, я тоже тут никто. В дом престарелых везите.
Вот только никому не хотелось возиться. Галине поставили на вид, погрозили пальцем, и, успокоенные чувством исполненного долга, удалились.
Весной баба Клава разболелась. Нюра никак не могла понять, почему же баба Клава так мало рассказывает ей сказок, почему так много спит. Она по-детски ухаживала и всё ждала, когда бабушка поправится.
Однажды рано утром Клава шепотом, потому что громко говорить она уж не могла, разбудила Нюру.
– Подь-ка сюда. Вон тот ящик открой. Теперь доску отодвинь... Ну, ну, смелее, Нюр, – но у Нюры ничего не выходило, – Как же это? Давай, Нюрочка, нажми сильней! – казалось, что Клава сама напрягается изо всех сил, чтоб помочь.
Нюра хотела спать, она была вялой. Сказала, что не может и полезла на кровать.
– Ах ты, ах ты! А ну-ка быстро открой, я сказала! Сильной нужно быть, иначе пропадешь, – баба Клава никогда не была такой жёсткой.
Нюра сразу проснулась окончательно, поднажала на доску, доска вдруг резко отошла от шкафа, а там – широкая щель. Она сунула руку и достала круглую жестяную тяжелую коробку.
– Дай сюда, дай, – Клавдия тянула руку, – На место, на место доску засунь, и белье туда, и шкаф, шкаф закрой. Только тихо, тихо.... Хотела днём, но сердце что-то... Боюсь я, Нюрочка, – Нюра не понимала, о чем говорит баба Клава, но по тому, как волнуется она, как дрожат ее руки, догадалась, что в коробке что-то важное.
Клава аккуратно открыла коробку, и Нюра даже разочаровалась. Там были какие-то бумаги, свёрнутые в трубку и тяжёлые старые совсем украшения. Две массивные броши, одна даже без застёжки, три кольца, несколько разных сережек и браслетов, какие-то мешочки. Больше всего Нюре понравились часы.
– А ты мне их подаришь?
И тогда Клавдия начала говорить долго и очень серьезно. Она сказала, что часы отдаст Вите, все ж таки он ей внук, часть бумаг и кое-что из украшений – Галине. Но большую часть хочет отдать ей, Нюре. Вот только, если узнает об этом Галина, то заберёт. И говорить об этой тайне нельзя никому. Поэтому все это добро сегодня нужно будет закопать во дворе. Клавдия даже сказала – где.
– К вот когда подрастешь, когда поймёшь, что такое золото, выкопаешь и никому не скажешь. Это поможет тебе стать везучей.
Нюра зевала. Ей совсем не хотелось возиться с закапыванием, она знала, что земля ещё тяжёлая, но, видя волнение бабушки Клавы, она обещала. Клавдия больше не спала. Она ждала рассвета, прислушивалась к звукам в комнатах. И как только Галина с Витькой уехали в город по делам, Клавдия разбудила Нюру и отправила прятать коробку, предварительно вынув из нее то, что причиталось Галине.
Ещё горели окна поселка, когда маленькая Нюра, накинув большую телогрейку Галины, под которой держала она жестяную коробку, завернутую в кусок старой клеенки и тряпицу, вышла из дома, прошла в сарай за лопатой, а потом пошла за дом, к старому дубу. Именно там, меж стволом и забором, и правда, нашла она углубление, о котором говорила бабушка Клава. Она неумело раскопала яму глубже, потом ещё глубже, сунула туда коробку, и закопала землёй. Вот только тряпка вылезла чуток... Об этом сказала она бабушке, и та тут же отправила ее копать опять – глубже. Да ещё велела прикрыть все железной тарелкой.
Нюрке копать не нравилось, но была она исполнительная – переделала, как надо, как велела баба Клава. Маленькой ручкой прихлопала землю, притоптала ногами. Вот, теперь и у нее будет своя тайна.
– Глупая, это ж богатство твое. Ты потом поймёшь..., – шептала бабушка уже усталая от волнения и болезни...
А через день баба Клава впала в забытье. Пришла фельдшерица, развела руками. А потом к тете Гале пришел ее давний хахаль, как называла его она сама, и они долго лазали по шкафам ещё живой, но уже тихой свекрови.
Нюрка сидела, как мумия – боясь пошевелиться. Вот сейчас-то ее и разоблачат, побьют. Они нашли то, что найти по плану Клавдии были должны, в бумажной коробке – золотые часы, тонкое кольцо и облигации.
Галина грязно ругалась, утверждала, что золотых украшений должно быть много, они искали и искали, учиняя разгром в комнате.
– Нюрка, дома будь, возле Клавдии, не выходи никуда. Не могу я сегодня дома остаться. Меня только в районную столовку взяли. А Витька в школе. И приберись тут.
Нюра заметила, что с шеи бабы Клавы пропал жёлтый крестик, осталась лишь верёвочка.
Но сама Клава этого уже не узнала, она умерла не приходя в сознание. Нюра этого даже не заметила. Думала – спит.
– Не волнуйся, баб Клав, я уберусь, – Нюра по-детски наводила порядок в разгромленной комнате старушки, когда та уж лежала мертвой.
– Мне кажется, что баба Клава почему-то не дышит, – встретила она Галину с Витькой, выбежав им навстречу во двор.
– Померла, значит, – констатировала Галина обыденно, – А ну, подь сюда, – Галина вытянула ее во двор, чтоб не слышал Витька. Видимо, она о чем-то догадалась, – Скажи-ка, только честно-честно, глядя в глаза мне: тебе баба Клава ничего припрятать не давала? А? Закопать где-нибудь...
– Нет, – Нюра опустила голову.
– А ну, смотри мне в глаза! – рявкнула Галина,– Смотри! Говори правду!
Трезор подал голос на окрик Галины.
Нюре так хотелось крикнуть сейчас – баба Клава умерла! Умерла! А вы о той коробке! Вон там она – под дубом, забирайте! Разве так важна эта коробка сейчас, когда умерла любимая баба Клава?
Он а уже открыла рот, чтоб признаться, как из двери высунулся Витька.
– Мам, мам, а она кастрюлю со вчера так и не помыла, она воняет.
И такая злость вдруг напала на Нюрку. Этими украшениями будет играть толстый Витька? Нет. Она этого допустить не может.
– Я помою. Вы ж сказали в комнате убираться, не уходить. А баба Клава умерла..., – она смотрела в глаза прямо, – Баба Клава была очень хорошей, и Вас любила, говорила, что Вы просто невезучая, но хорошая. И ничего я не закапывала... никакую коробку.
– Коробку? А какая она была?
– Никакая..., – Нюрка уж поняла, что проболталась.
– Точно? Врешь ведь... Врунишка...
Нюрка молчала, но смотрела с такой болью, что даже Галине стало не по себе. Решила она отложить допрос на потом.
– Ох, мам Клава... Вот и кончилась. Царствие небесное, – она, наконец, перекрестилась и шагнула в дом, приговаривая, – Хорони теперь....
***
Клавдию похоронили.
Но Галина не успокоилась. Она не поверила Нюрке. Она чувствовала – золотишко Клава припрятала. И кто ей в этом помог? Конечно, девчонка.
И начались у Нюры тяжкие дни.
Галина лупила Нюрку ремнем, требовала признания, но та молчала, как партизан. Она окунала ее головой в таз с водой и держала там так долго, что и сама пугалась – не утопила ли. Вспоминала разговор с председателем.
Ее хахаль Славик предложил поговорить с племянницей, и она отдала Нюрку ему.
Сама с Витькой пошла к соседке-подруге, на посиделки. Поглядывала в окно, на свой дом, сердце ныло – Славика она знала, мог и переборщить.
– Ты чего, как на иголках-то? – заметила подруга.
– Да так... Думаю, проснулся Славка чи нет?
Витька знал – мать врёт, но почему-то ему эта ситуация нравилась. Так ей и надо – выскочке Нюрке. Заслужила.
Но Галина долго не просидела, вскочила на полуслове беседы, засобиралась.
Славик прожог сигаретой Нюрке кожу на ладони, но так ничего и не добился.
– Вот завтра Славка опять придет, он сказал, что ноги тебе повыдирает и ещё кое-что. Догадалась что? – хихикал Витька через пару дней.
А Нюрка и так от этих истязаний, онемела. Она так испугалась, что пропал у нее дар речи.
– Я те онемею! Я онемею! Онемеешь, носом покажешь, куда спрятали остальное. Обмануть меня решили, ага, не получится, – злилась Галина, а потом добрела, ласково приговаривала, подкладывая в тарелку племянницы горячие блины, – Нюрк, я те разве плохого желаю – приютила, кормлю, когда мамка родная кинула. Ты скажи мне, да и забудем. Купим тебе сапоги черные красивые. Форму справим. Заживём. Только скажи...
– Ты думаешь, одна умная, да? А у меня тоже тайник есть. Получше твоего. Знаешь, сколько там денег? – хвастался Витька.
Но Нюра молчала, до крови закусывая нижнюю губу. Она уже поняла – баба Клава права: это ее тайна. Но очень она боялась хахаля Славу. Она упала на пол тогда от боли, кричала дико, когда прижигал окурком он ей ладошку, билась у него в ногах, а он выкручивал ей руку, смеялся и твердил:
– Чё больно да? Больно? И будет больнее, будет, если не скажешь. Что за коробка, где лежит, а? – и было от этого ему очень весело.
Этой ночью Нюрка лежала на постели, скрючившись, вспоминала эту пытку. Завтра опять? Неужели опять ее оставят с ним? Она села на кровати. Окно в комнате бабы Клавы было низким, на улице – темная страшная ночь. Холодом веяло в приоткрытую форточку. Для девчонки – под каждым кустом тень страха. Но тот ужас, который испытала она в этом доме, уж не шел с этими ночными страхами ни в какое сравнение.
И она решилась. Тихонько встала, чтоб не скрипели половицы. На цыпочках подобралась к шкафу, в темноте долго искала свою одежду. Было очень плохо видно, она то и дело вытягивала не то, что искала, никак не могла найти теплые колготки.
От того, что не может выполнить даже эту простую задачу, расплакалась, на коленках переползла в постель, напирая лишь на ребро ладони, ожог очень болел. Опять залезла под одеяло, поплакала там, а потом присела опять. Вспомнила про фонарик, который носила когда-то баба Клава в туалет.
Нюра бросилась к подоконнику – на нем было много разного хлама, фонарик нашелся и был он рабочим.
Верхняя одежда ее была в прихожей, идти туда было нельзя, и поверх своей кофты Нюра надела то, что нашла – какую-то курточку бабы Клавы. Она набила рюкзак своими вещами, одеждой, утрамбовала кулачком здоровой руки, сопя носом, осмотрела комнату.
Она собралась ехать домой, в город. Казалось, что мама живёт там. Просто забыла она о ней случайно. Ну, а если мамы там нет, то ведь там тетя Римма и другие соседи. Они найдут маму.
Нюра знала, что на автобус нужны деньги, но денег у нее не было совсем. О тайнике этой ночью Нюра даже не подумала. Страх, что ее поймают, услышат, пересилил все. Основная цель – уйти незаметно, не разбудив тётку Галю и Витьку, который тут же поднимет шум. А ещё очень важно, чтоб не залаял Трезор. Он выдаст ее, конечно, выдаст. И на кухню нельзя, чтоб взять ему еды – кто-нибудь да проснется. Нюра совсем не приготовилась к побегу.
Наконец, рюкзак за спиной, и ... острая боль. Спина ещё горела от ремня тетки. Нюра оглядывалась в заоконную темень. Она тихонько открыла окно – штора надулась пузырем, сдвинулся и чуть не упал горшок с цветком, Нюра успела его ухватить. Нюра поняла – цветы надо убрать, прыгнув из окна, она не сможет его закрыть, и окна уронят цветы.
Она перенесла цветы на пол, залезла на подоконник ногами. Отмостка белела в темноте. Нюра присела, спустила на длинном ремне ранец и бросила вниз.
Ещё не успела прыгнуть сама, как показался из-за угла с рыком Трезор.
– Ыыы, – пропела Нюра, больше она ничего не могла сейчас выдать.
Трезор подбежал к окну, посмотрел на Нюрку и прекратил рычать. А потом вдруг закрутился рядом с вкопанной бочкой, усиленно раскапывая что-то лапой. Зарычал опять, копал усиленно, тянул зубами какую-то тряпку.
В темноте Нюра не видела, что там делает пёс. Но он притрусил к ее окну, двумя лапами опёрся о стену и поднял свою морду к ней. И Нюрка прыгнула прямо рядом с ним, ухватив его за шею. Упала, но больно было лишь обожженную ладошку.
Она погладила пса, посмотрела на окно, подхватила ранец и, пригнувшись побежала за калитку. Трезор бежал рядом. И тут она заметила блеск у бочки, приостановилась, подошла ближе – из земли был вытянут пакет, какая-то тряпка, а в ней – деньги. Это была мелочь, но ее было так много, что Нюрка сразу догадалась – Трезор нашел тайник Витьки. Она не задумываясь быстро набрала целые карманы мелочи. В деньгах она не разбиралась, но теперь казалось, что на автобус ей денег хватит.
Маленькая девочка в длинной куртке шла по грунтовой дороге в темноту весеннего леса. Пёс остался сзади, но она не боялась. Она была уверена, что там, в ночном лесу, не так страшно, как в доме ее тетки.
И теперь она понимала, что идёт вовсе не к маме, а к тете Римме. Она вспоминала ее волосы-пружинки, ее веселые рассказы, и вспоминалось это легко и живо. Эти воспоминания разгоняли страх от ночных теней.
– Не бойся, девочка моя. Всё успокоится. Не бойся.
***
Подписывайтесь на канал Рассеянный хореограф , друзья.
А пока – оконченные истории: