- Смотри, комар. Не спугни его. Проведём опыт, - мы с братом Серёжкой, стараясь не дышать, смотрим на алчного кровопийцу. Комар подламывается в нитевидных «коленках», сладострастно погружает хоботок на всю глубину, до крошечной головки. «Опыт» производится на моей голой руке. В первую минуту - «ай!», нестерпимый зуд и желание немедленно стряхнуть насекомое. После зуд притупляется.
- Он впрыскивает вещество от боли, - комментирует Серёжка. - И ещё, чтобы кровь не сворачивалась. Ты терпи, потом расскажем про опыт на природоведении.
Лучше бы проводили опыт по физике — на то у меня есть свои причины...
Тем временем комариное брюшко надувается кровью, становится прозрачным. И в ту минуту, когда он потерял бдительность и его можно прихлопнуть ладонью — сыто взмывает в небо рубиновым шариком.
- Теперь ему до конца жизни хватит, - со знанием дела вздыхает братишка. - Вернее, ей, комарихе. У них только самки пьют кровь. А я с наслаждением чешу руку.
***
...Комар — несмотря на мамину комариную фобию, на натянутые марлечки на всех окнах — хоть один проникнет и заведёт просительный, жалобный звон над ухом... Сонно, устало жужжит пчела, тщетно ползающая и бьющаяся о стекло. Поймать её стаканом и тетрадным листом — и выпустить, успеет в улей на вечернюю перекличку...
Детство состоит из звуков.
Трещит удаляющийся в холмах мотоцикл. Воображение рисует широкоплечего парня с развевающимися по тёплому ночному ветру длинными, по моде 70-х, кудрями.
Возможно, это тот самый парень в широченных, метущих пыль расклешенных брюках, в расстёгнутой (тоже по моде) рубахе. Я встретила его сегодня у колонки. Он подмигнул: «С полными вёдрами — к счастью». Нагнулся над ледяной струёй, перевитой хрустальной верёвкой, и долго, жадно пил пригоршнями.
И вот он мчится, красивый как киношный герой из индийского фильма, и, конечно, в эту минуту думает обо мне. Сладко замирает девчоночье сердце (в следующий раз, отправляясь к колонке, непременно распустить волосы и надеть зелёный сарафан!)
Все говорят, что зелёный цвет идёт к моей коже. Смуглость — горюшко моё, главный комплекс (кто же знал, что через энное число лет девушки будут специально жариться в соляриях).
По совету бабушки, для белизны лица я настаивала по старинным рецептам картофельные и черёмуховые цветки. На моём окне вечно томились экспериментальные банки с домашними косметическими снадобьями и настоями. Не помню как насчёт картофеля, но от черёмухи в избе разливался такой аромат леса, тонкой, дикой водяной свежести — никакие духи рядом не стояли. А уж в казённой бане начнёшь полоскать волосы - женщины головами вертят: ах, какой запах!
Зелёный цвет вообще мой любимый. В третьем классе мама соорудила мне шапку из своей шерстяной кофты, старой, но не утратившей яркий, изумлённо-изумрудный цвет.
Именно соорудила: отрезала рукава, вставила один в другой, загнула. Остаток шерстяной ткани набила тряпочками и сшила весёлый помпон. Как мне нравилась шапочка, ни у кого такой не было. Сельчанки на улице её щупали и допрашивали: «Откуда?».
Не баловали магазины 70-х советских женщин, приходилось идти на швейные уловки и ухищрения — заметим, в стране, второй по могуществе мировой державе.
***
Детский санаторий отправляется в деревенский клуб смотреть «А зори здесь тихие». Старшие группы уже посмотрели и шёпотом донесли: «В первой серии будет женская баня». Мы обмирали:
«И что там будет видно?»
- «Всё…»
Теперь я понимаю задумку режиссёра. Показать едва видимые в банном пару обнажённые, беззащитные тела: угловатые, девичьи – и зрелые, округлившиеся, ядрёные – готовые жадно любить, зачинать и рожать новые жизни. И вот эти прекрасная, олицетворяющая Жизнь, тёплая женская плоть - скоро будет убита…
«А главное, детишек могла бы нарожать, а они бы внуков и правнуков, и не оборвалась бы ниточка. А они по той ниточке ножом…»
Нам было по 8—12 лет, но мы всё поняли. Никакого хихиканья во время сеанса, в том числе сцены с баней. Стояла абсолютная, мёртвая тишина. Воспитательницы и нянечки вытирали слёзы.
Все вышли из церкви подавленные.
Я не оговорилась: наверно, символично, что впервые этот фильм я посмотрела в кинозале, устроенном в бывшей церкви: прохладной, гулкой, с высоченными сводами, со стёртым мозаичным камнем под ногами...
***
Сидим с братишками на грядке, режем лук. Август. Сухо, уютно и уже немножко грустно трещат кузнечики. Лука навалено – горы, нас из-за них не видно. А у нас руки и языки без устали работают. В прошлом учебном году «проходили» на уроках истории Ивана Грозного. Фантазёр Серёжка до сих пор остался под большим впечатлением.
– А давайте, будто это казнь бояр. Сначала палач обрезает волосы (взмахом перочинного ножика отсекается пучок корешков). Потом кожу снимает (очищается шелуха)! Потом на плаху и – мой меч, твоя голова с плеч!!
Отделённая от перьев золотистая крупная луковица катится в корзину, к сотням «голов» несчастных обезглавленных бояр. «Казнить» быстро надоедало. Мелкий лук миловали: зашвыривали в углы огорода «в ссылку». Вот и не заметили, как луковая гора почищена. А из зелёных перьев мама пирожков испечёт.
...Так, по природоведению «опыт» с комаром проводили. Из среднерусской истории сценку сыграли. А как же уроки физики?!
***
У нас новый учитель физики: только после института, высокий, стесняющийся своего роста, быстро и часто заливающийся румянцем. Сейчас смотрю его молодые фото в «Одноклассниках»: просто артист, красавчик, с зачёсанными назад и вбок волнами густейших белокурых волос. Глаза выразительные, ясные, ресницы как у девушки. А мне он казался почти стариком. До поры-до времени казался...
После первого урока учитель стал смывать руки от реактивов и мела под краном, как положено в кабинете физики, установленным прямо у учительского стола. Посмеиваясь взглядом, сказал: «Не знаю, поняли ли вы урок, но я умываю руки».
Может, он испытывал, «прощупывал» нас, может, это был такой интеллектуальный тест с его стороны. Никто в классе не засмеялся, кроме меня. Не то что бы я была такая знайка, просто как раз накануне читала о происхождении крылатых фраз. Он задержал на мне внимательный, доброжелательный взгляд. Правда, в дальнейшем я обманула его надежды: его лучшими учениками стали вовсе не знатоки Понтия Пилата.
А я… влюбилась (втюрилась) в него по уши.
Это не сразу произошло. Как-то мы столкнулись в дверях: я, довольно рослая девица, летела со всех журавлиных ног и врезалась в него, так что он покачнулся и вынужден был обхватить меня, чтобы прекратить мой полёт. И некоторое время не разнимал рук. И когда разнял, сказал, покраснев и принуждённо рассмеявшись:
«Вот это акселератки пошли, своего учителя с ног сбивают».
Весь следующий урок моя грудь невольно помнила прикосновение его тела, и я прижимала ладонь к месту под ключицами, будто удерживая что-то.
***
Однажды он ходил между рядов, наблюдая, как мы решаем задачу. Остановился возле меня, вгляделся в писанину. Как маленькую, взял мою руку своей рукой и поправил ошибку. Никому он так не поправлял... И снова моя рука чувствовала его пальцы, и долго сохраняла приятный слабый запах табака и одеколона.
Нафантазировала ли я себе происходящее, да и было ли чему происходить? Очень может быть, что и нечему. Воображение у меня было богатейшее, работало будь здоров, и я часто выдавала желаемое за действительное.
Странно, как во мне уживалось: при всех комплексах, считая себя хуже и неуклюжее всех в классе, а может быть, даже в школе и в мире - я была уверена, что в меня влюблены одноклассники. Не все, конечно, а те, что в данный момент мне нравились. Я была ужасно влюбчивая.
А тут целый учитель — я сразу забыла об убогих одноклассниках, тем более в таком возрасте мы росли быстрее мальчишек. Они болтались под мышками у нас, самых высоких четверых девочек в классе.
***
Как я могла выражать свою влюблённость в учителя? Разумеется, непослушанием, вредностью и тупым упрямством. Например, я, будто кому-то чего-то доказывая, полностью перестала учить физику. А он, как назло, вызывал меня каждый урок и подолгу держал у доски, расхаживая по классу и поглядывая, как я угрюмо маюсь и переминаюсь, и упорно не слышу подсказок с парт.
Размашисто прошагав к столу, он, с бросившейся в лицо розовой краской, громко, немножко обиженно объявлял: «Два». Я со странным удовольствием забирала дневник, на радость классу делала за его спиной «козу» и отправлялась на место.
«Да что с тобой такое происходит?!» - мучаясь за меня, изумлялся брат — первый и любимый его ученик.
- Со мной? Абсолютно ничего, - бравировала я.
***
Пятый класс, шестой, седьмой... После восьмого от нас уходит часть парней и девчат. Однажды на переменке кто-то кричит: «Галка из города приехала!»
Мы несёмся в вестибюль, окружаем бывшую одноклассницу, ныне студентку медучилища. Была серая мышка, обыкновенная девчонка с косицами… Ой, какая она стала прехорошенькая! Распущенные волосы, глаза в торчащих чёрных лучистых ресницах как солнышки, перламутровые мерцающие тени на веках.
Сапоги-чулки на огромных платформах, модная сумка на длинном ремне и непривычно длинная юбка — уже властно и надолго входило в моду макси. От неё пахло настоящими женскими, взрослыми духами.
Мы толкались вокруг как инкубаторные цыплята, будто покрытые меловой крошкой и пылью коридоров, с завистью трогали и гладили висящие до пояса волосы, сумку…
Мы казались себе старушонками в своих отсталых коричневых, коротусеньких форменных платьицах и запачканных чернильной пастой передниках, косолапыми в полудетской плоской сменной обуви. Галка была рада нам, но была немножко чужой, держалась чуточку высокомерно. У неё была другая, таинственная прекрасная жизнь, за ней ухаживали взрослые мужчины...
***
На переменках тогда всех выгоняли из класса, чтобы проветрить кабинет. Мы сидели на подоконниках, что категорически запрещалось, чирикали и спрыгивали при появлении учителя или дежурных.
Дверь кабинета распахнулась, он оглядел коридор и попросил:
«Нина, войди, пожалуйста».
Все сразу заткнулись и проводили меня вытаращенными глазами. Никого он до сих пор не вызывал. В дверях мы с учителем снова нечаянно коснулись друг друга, у меня заколотилось сердце.
А он плотно закрыл дверь, усадил меня на первую парту и долго ходил, заложив руки за спину, наливаясь густым румянцем.
- Нина, чего ты добиваешься? Я же вижу: ты вполне можешь иметь твёрдую четвёрку.
- Ваша физика мне не пригодится в жизни, - дерзко сказала я. - С какой стати мне её учить? Только время теряю. Мне нужны литература, русский, история, английский… По ним у меня пятёрки.
Его это задело. Он горячо и долго (ну, как долго: 10 минут перемены) говорил, что скоро я буду взрослой, войду в большую жизнь. Что он сам обожает музыку, литературу, рисование и тоже в школе видел себя только гуманитарием. И развёл руками:
- Но жизнь распорядилась иначе — и я физик. Никто из нас не может предвидеть, что нас ждёт. И разве плохо быть разносторонне развитым человеком?
Прозвенел звонок. Он неловко, как бы извиняясь, что отнял у меня законный отдых, пожал как взрослой кисть руки и отпустил.
И тут заглянула завуч, и хмуро и подозрительно на нас посмотрела. Мы оба были, как варёные раки, когда я вывалилась из класса.
- Ну, что? - накинулись на меня. - Чего он до тебя докопался? Что-то натворила?
Да… Слава Богу, в то время в обществе царило полное доверие.
Не было ещё, в силу нынешней повальной испорченности, поисков во всех мужчинах-учителях признаков педофилии.
Хотя мама, придя с педсовета, тоже красная как рак, спросила, о чём мы говорили. Всё-таки учителю физики влетело за то, что он запирался наедине со старшеклассницей. Ну, маму-то я успокоила: мол, речь шла о наставлении заблудшей овцы на путь истинный, о моём будущем, о поступлении в вуз… Да ведь так и было.
***
В последний раз мы виделись на выпускном экзамене. Не помню, что за билет мне попался, но я его откровенно завалила. Не из тупого упрямства, а просто потому, что из-за своих выкрутасов безнадёжно запустила предмет. Физика для меня стала сплошным дремучим лесом. К счастью, я попала к своему учителю, а не к постороннему, чужому экзаменатору.
Желая вытащить и спасти меня, он задал простейший вопрос.
Как сейчас помню: у кого частота колебаний крыльев выше, у комара или шмеля? У меня, как в насмешку, на лбу красовался огромный прыщ, напоминавший того надувшегося кровью комара… Я начесала чёлку, но прыщ предательски высвечивал. Это что, намёк?
- У шмеля, конечно.
- Почему?! - поразился он.
- Потому что он тяжелее, - пожала я плечами. Я вовсе не придуривалась, а простодушно полагала, что права. Ведь, правда, комар — он невесомый, а попробуй-ка удержи тушку шмеля в воздухе… Приходится делать чаще бяк-бяк-бяк.
Быстрым шёпотом, склонившись к моим волосам, чтобы не слышали другие экзаменаторы, он наскоро объяснял, что частота колебаний крыльев выше у комара — тому свидетельство издаваемый им тонкий высокий звук: писк, а никак не низкое гудение. И одновременно спешно и преступно рисовал в экзаменационном листке, вместо двойки, фальшивую четвёрку. Что сохранило мой аттестат «хорошим и отличным» - и сыграло решающую роль при поступлении в вуз.
***
В итоге оказалась права я, а не мой физик. Мне не пригодились в жизни в полном объёме ни его предмет, ни математика, ни геометрия, попортившие мне много крови. Ну если и пригодились, то в самых примитивных формах.
И в школы скоро вернулось разделение на гуманитариев и технарей после восьмого класса.
Мы давно нашли друг друга в «Одноклассниках», переписываемся, посылаем друг другу понравившиеся мелодии и фильмы. Я разглядываю снимки его жены, детей, многочисленных внуков и правнуков, его чудесного яблоневого сада. Но каждый раз надолго возвращаюсь на главную страницу: где он, всё тот же юный, взволнованный, улыбающийся и, наверно, алый от румянца.
Жаль, что чёрно-белые фотографии не передают красок.
