ГЛАВА 2
Ироду в тот момент шел семьдесят третий год. Тучный, с громадным животом, подверженный неистовым приступам бешенства, он стал виновником смерти многих, в том числе людей близких — мы бы сказали, если бы речь шла не о царе, дорогих. Ноги его никак не могли согреться, а боль в икрах едва не заставляла лезть на стенку — так он страдал. В те минуты, что я описываю, у него в гостях был прибывший из Рима Луций Метелл Педикул, и, после того как гость и хозяин насладились горячей баней, их провели в баню потогонную, где служитель мягким скребком принялся сгонять с их тел пот, смешавшийся с целебным маслом. Раб принес вино. Метелл принял кубок и заявил, что должен объявить царю нечто, и что, объявляя это, он желает выказать максимальное почтение к хозяину и его дому.
— Какое почтение, Метелл, между теми, кто сидит нагишом? Посмотри на мое брюхо. Хотя, лучше, не смотри. Именно там, в своем преклонном уже возрасте, я веду главные войны, хотя у меня есть и прочие поля сражений.
Взяв в рот немного принесенного вина, он выплюнул его на стоящего рядом раба и сказал:
— Ослиная моча. Принеси фалернского! — И, повернувшись к Метеллу, спросил: — Так что там у нас с почтением?
— Император говорит, — начал гость, — что великому правителю не к лицу превращать свою личную жизнь в публичное действо. Особенно в землях, основу существования которых составляет мораль! Прошу меня извинить, но именно это я был обязан передать.
— Показуха и лицемерие! — ухмыльнулся Ирод. — Мойте ручки перед едой, держите горшки и жаровни в чистоте! Все это идет от фарисеев! Грязные свиньи. Мораль не имеет никакого отношения к заботам правления.
Кстати, это я узнал именно от римлян.
— Император Август, — мягко продолжал между тем Метелл, — использовал бы здесь слово цинизм. Он верит в добродетель не только жены кесаря, но и самого кесаря.
Почти бегом вбежали рабы с кувшинами фалернского. Ирод сделал несколько глотков, после чего сказал:
— Прошу тебя, Метелл, рассказать мне за обедом все, что ты знаешь о добродетели. Здесь же я должен заявить: у правителя нет иных забот, кроме забот управления. А начинаются они в семье. Император Август лишен удовольствия иметь свору сыновей и дочерей, которые только и мечтают, как бы половчее сорвать с него корону. Конечно, пришлось кое-кого и утихомирить. Но я люблю кровь не больше, чем император Август. Все, что мне нужно, — это мир и покой.
Они перешли во фригидарий, зал более прохладный. Метелл немного поплавал в бассейне, пока Ирод, тяжело отдуваясь, сидел и, поглощая виноград ягоду за ягодой, плевался косточками в стоящего сбоку от него раба. После этого, насухо вытертые, умащенные дорогими маслами и одетые в широкие тоги, хозяин и гость перешли в зал для приемов, где их прихода ожидало юное население сераля, принадлежащего царю, неподвижное, словно мебель. Чертыхаясь и прихрамывая, Ирод сел на место. Внесли кувшины с вином, фрукты, сдобренные специями колбаски, вертела с птичьей мелочью, оливки, корнишоны, поджаренный хлеб с сыром и прочие деликатесы, способствующие разжиганию аппетита.
Устроившись поудобнее, Метелл спросил:
— А что, палестинцы все так же больны своей историей? Их трудно убедить в том, что история, как и весь остальной известный нам мир, есть лишь одна из провинций римской империи.
— Как я завидую твоим зубам, Метелл, — проговорил Ирод, с восхищением глядя на гостя. — Какие они сильные и красивые! Это ужасно, когда начинаешь терять зубы. — Сказав это, он обратил внимание на одну из женщин сераля: — А это что? — показал он на большой синяк, украшавший ее бедро. — Опять дрались? Вы дождетесь, что я принесу большой бич и отделаю вас всех, маленькие злобные сучки!
— Исаак, — задумчиво произнес Метелл. — Авраам. Моисей… Язык сломаешь, произнося эти имена.
— Пророки появились раньше римлян, — сказал Ирод. — Стоит об этом помнить. Царь Соломон, чей храм я перестраиваю, был уже немолод, когда Ромул и Рем еще сосали свою волчицу.
— Мы, римляне, не против местных религий, — покачал головой Метелл, — пока они не начинают конфликтовать с нашей верой в божественное происхождение императора. А жрецы этих религий обыкновенно оказываются весьма полезными для римского государства. Они ведь, как и мы, стремятся к жизни размеренной и спокойной.
— Обожествление императора не имеет никакого отношения к истинной религии, — проговорил Ирод, глядя с прищуром на крохотного жареного воробья, которого разделывал своими жирными пальцами.
— Ты говорил о пророках, — уточнил Метелл. — И до нас доходят эти разговоры. Расскажите-ка мне о пророках, ваше величество!
— Пророки… — ухмыльнулся Ирод. — Пророк — это человек, который предсказывает явление бога во всей его мощи и ярости. Он уверяет, что бог уничтожит грешников, и, если они не хотят этого, им следует перестать грешить. Пророк напоминает грешникам, что такое грех. Обличает их, клянет, требует прекратить, и все такое прочее…
— А бог для них — это какое-нибудь бородатое, плохо промытое племенное божество?
— Да не стоит все это принимать всерьез, господин мой Метелл, — покачал головой Ирод. — И ты прекрасно это знаешь. От пророков — никакого вреда. В Палестине они всегда водились. Сами были святыми, а потому требовали святости и от других. Не бей свою жену. Не ешь свинину. Держи ногти чистыми. Никакого вреда, никакой опасности для римлян, если это именно то, о чем ты думаешь.
— Тогда чем пророк будет отличаться от того, кого называют мессией?
— Мессия? — задумчиво переспросил Ирод, глядя с прищуром на ягодичные мышцы двенадцатилетней девушки, которую для него отыскали в пригороде Дамаска. — Мессия очень сильно отличается от пророка. Во-первых, пророков существовало множество. Мессия же пока не появлялся — ни один. И не появится. Это всего лишь сон, не более того, господин мой.
Метелл пожелал узнать, что это за сон.
— Дурной сон, — ответил Ирод. — Примерно такой. Является человек — неизвестно откуда. Проповедует как пророк. Грехи там, раскаяние и прочие вещи. Но у него есть, так сказать, доказательства принадлежности к царскому роду. У него в жилах течет царская кровь, и он может это подтвердить. Как и любой из священников, он толкует Священное Писание, но придает ему совершенно новый смысл. Выворачивает наизнанку, так сказать. Что-то добавляет от себя, чтобы слова Писания стали другими, впрочем — не слишком изменились. Кто-то видит, как он ест свинину, что совершенно противоречит еврейским законам, но он потом появляется с каким-нибудь никому не известным древним текстом, скажем, от пророка Нахшона, сына Аминадава, где сказано, что свинину можно есть в период, когда у кузнечиков мор, если ветер дует с запада, а тамариск расцвел раньше времени. А еще он говорит, что пора строить новое царство, и народ ему верит, а потому следует за ним, чтобы разрушить старое.
— И как происходит разрушение, ваше величество? — спросил Метелл. — Откуда он берет армию?
— А его армия уже здесь, — покачал головой Ирод. — И не надо никого искать. Это — народ. Он забывает старые связи, предает старых правителей. Слепо верит в новое… А не заняться ли нам обедом? И как бы хотел развлечься господин мой Метелл? У нас здесь не хуже, чем в Риме. Могу предложить борьбу обнаженных девушек с очень длинными ногтями. Или, может, петушиные бои? Это будет потише, чем борьба, поскольку мы вырезали петухам голосовые связки, и они теперь дерутся молча.
— Спасибо! — отрицательно покачал головой Метелл. — А что, много нынче разговоров о приходе мессии?
Не больше, чем обычно, — ответил Ирод. — Но и не меньше. Ожидание мессии — часть еврейского образа жизни. Семейное развлечение. Если мать семейства понесла, все ждут: родится мальчик, станет мессией; родится девочка — будет матерью будущего мессии. Поэтому семьи у евреев такие крепкие. Есть чем заняться.
— А если семья крепка, то крепко и государство, — кивнул Метелл.
— Дурные сны — невеликая плата за то, что мы имеем, — сказал Ирод и, подняв руку, пальцы которой были украшены тяжелыми кольцами, подал сигнал главному музыканту, тощему сирийцу с длинной бородой, и тот направил свой оркестр, звенящий цимбалами, флейтами, трубами и единственной, но громкой свирелью, в пиршественный зал.
Ироду же помогли взгромоздиться на носилки.
— Меня отнесут, — проговорил он. — И все из-за этой чертовой боли в икрах. Нет совершенства в мире — только отболели зубы, как заболели ноги! Это и называется старостью. Может, тебе тоже носилки? Или пройдешься пешком?
Метелл отрицательно мотнул головой:
— Пешком. Только пешком.
И они отправились. Обед был, как вы можете предположить, весьма обильным, и накрыт всего на двоих, хотя прислуживали обедающим человек двадцать под присмотром юного, но умелого мажордома в золоченых одеждах, который незаметно хлопал в ладоши, когда требовалось принести свежие салфетки, прохладной воды или подать новую порцию заливных телячьих мозгов для знатного гостя, прибывшего из самого Рима. Сами представьте, какие блюда могли бы подаваться на этом царственном банкете, и будьте уверены — все они были там, и подносили их, склонившись низко, обнаженные юные рабы с оливковыми телами. Ирод ел немного, хотя обильно потел; по рукам его и ногам пробегала судорога, он тяжело вздыхал, ругался и тяжелой ладонью, увешанной золотом, бил подававшего еду раба, который, как царю показалось, слишком громко дышал. Метелл украдкой наблюдал за ним. В этом и состояла его миссия — понять, насколько здоров или нездоров царь, и как долго он еще сможет прожить. Ирод уверенно правил в Палестине, но после его смерти страна могла впасть в хаос, и римляне не могли допустить беспорядков в самой восточной части своей империи.
Этим вечером видения прошлого вдруг явились Ироду Великому: те, кого по его приказу убили, предстали перед ним, и среди них — его первая и любимая жена, Дорис, смерть которой была горькой необходимостью. Все эти тени прошлого неслышно двигались вокруг, шелестели в кустарнике, окаймлявшем террасу, выглядывали из-за стола, и тут же растворялись в воздухе, стоило царю бросить внимательный взор в их сторону. А кто-то из них пел, и столь отчетливо, что Ирод легко распознавал голоса и, повернувшись к источнику пения, вдруг тяжело вздыхал и издавал стон. Через силу улыбнувшись Метеллу, Ирод извиняющимся тоном сообщил, что чувствует себя скверно, что завтра будет все хорошо, что его врачи — отменные тупицы, достойные только плетки… Метелл улыбался в ответ, ел, но почти ничего не говорил. Похоже, не стоило терзать царя разговорами о пророках и мессии. Это вредно для здоровья.
