Все части повести здесь
– Катюш, ну, какая работа? – миролюбиво спросила та – ты посмотри, что делается! Все позакрывалось, кто нас тут работой обеспечит? В городе-то ее нет!
– Кто хочет – ищет возможности, кто не хочет – отговорки – произнесла Катя – вот, кафе открывается вдоль центральной трассы. Так и будет называться – «Трасса».
Катя бросила перед матерью листочек в клеточку с объявлением о том, что требуются уборщицы.
– Позвони им и будет тебе работа.
Часть 8
– Кать, ну хватит, давай отдохнем! – ныла Любка, сидя над учебником русского языка – у меня уже мозги кипят!
– Любка, да не ной ты! Всего два параграфа осталось, и с десяток упражнений! На час делов! А уже потом отдыхать станем! – уговаривала Катя, и Любке не оставалось ничего другого, как подчиниться ей.
Девушки занимались в день по три-четыре часа, делили это время наполовину – на русский и алгебру. Предметы, которые выбрали дополнительно, изучали уже каждая у себя дома и готовились там же. Занятия с Катей положительно влияли на учебу Любки – оценки ее стали лучше, и она не уставала благодарить подругу, но при этом постоянно восхищалась тем, как Катя может столько времени просиживать за уроками и домашними заданиями, да еще и сама дополнительно занимается.
– Просто мне очень хочется что-то представлять из себя, Люба – как-то раз сказала ей Катя – знаешь, мать в детстве называла меня бестолочью, тупой и говорила, что я вся в своего папашу. Так вот я не хочу такой быть…
– Это все только для того, что ли, чтобы ей доказать? – удивленно спросила Любка.
– Это для того, чтобы себе доказать – жестко ответила Катя – сильно долго мне внушали мою никчемность…
Это был их единственный разговор о матери Кати. Любка, со своей тонкой душой, прекрасно понимала, что подруге невыразимо больно говорить об этом.
Пока девчонки сидели занимались, Любкин отец, Михаил Андреевич, «резался» с дедушкой в шахматы. Они очень подружились, и теперь тот наведывался к Виктору Ильичу довольно часто – то поговорить, то вот так поиграть. Вечером, когда все дела были завершены, они могли часами так сидеть над шахматной доской.
Это случилось ближе к концу мая, когда Катя сдала два экзамена на «отлично». Она прибиралась во дворе, подметая на узких тропинках выложенные узором камни. В воздухе разливался запах весны и приближающегося летнего зноя. Даже убираясь, Катя постоянно думала об экзаменах, снова и снова прогоняла в голове билеты.
У ворот шумнула щеколда, зарычал насторожившийся Верный, на загривке Грея вздыбилась шерсть, но тот, кто находился по ту сторону, входить не спешил.
– Кто там? – крикнула Катя, и пошла к воротам. Открыла их и остолбенела.
Нет, она знала, что мать должна вот-вот вернуться, но ее приезд был неожиданностью. Перед Катей стояла прежде красивая, а сейчас постаревшая женщина с мышиного цвета волосами, забранными под темно-серый платок, с похудевшим, каким-то дряблым лицом, большие глаза смотрели на окружающий мир строго и с осуждением, словно она винила всех вокруг себя в своих злоключениях. На ней была серая кофта и бесформенная юбка. Пребывание в местах, не столь отдаленных, явно сказалось отрицательно на ее внешности.
– Здравствуй, Катя – сказала она, чуть усмехнувшись уголком высохших, истончившихся губ.
– Алевтина Викторовна? – уточнила Катя – ну что же, проходи…
– Ты как мать называешь, Катя?
– А у меня что, есть мать? – девушка дерзко посмотрела на женщину – что-то я уже и забыла такой «немаловажный» в своей жизни факт…
– Катя, послушай…
– Нет, это вы послушайте, Алевтина Викторовна! Мать мне нужна была тогда, когда в тринадцать лет один подонок за пятьдесят рублей захотел посмотреть мою грудь – для защиты! Мать мне нужна была тогда, когда в четырнадцать у меня заболел живот и начались первые критические дни, и мне было стыдно сказать об этом дедушке, а рядом не было матери, чтобы подсказать, как и что сделать правильно! Мать мне нужна была тогда, когда я не знала, что подарить на день рождение подруге и тогда, когда я от усталости падала, занимаясь хозяйством, спортом, уроками! Мать мне нужна была, когда заболел дед, а я не знала, что делать, и чуть с ума не сошла от горя, и если бы не Полина Егоровна… Я не жалуюсь, мне нужна была даже не помощь, а просто поддержка. Ты думаешь, что можно так со мной? Сначала ненавидеть, а потом говорить, что ты моя мать? Ты не нужна мне сейчас, я справилась со всем сама!
– Какая ты стала…
– Правда глаза колет? Прости… Да, я жесткая и жестокая… Я не была бы такой, если бы жизнь меня не научила.
В этот момент из огорода показался дедушка. Он остановился недалеко от Кати, опешив от увиденного. Потом пришел в себя.
– Алевтина? Ну, здравствуй. Проходи…
– Накормишь хоть? – спросила у отца женщина.
– И даже чаем напою – усмехнулся Виктор Ильич.
– И банька была бы хороша… Катя, не истопишь?
– Ты знаешь, где дрова и спички. Вода есть. Затопи сама.
– Хорошо же гостей привечаете…
– Желанных – нормально – отрезала Катя.
– Пап – Алевтина повернулась к Виктору Ильичу – ты как ее воспитываешь-то? Чего она дерзит?
Дедушка помолчал, потом ответил:
– А чего ты удивляешься, Алевтина? И почему претензии мне предъявляешь по поводу воспитания? Воспитывать мать должна. Только где все это время была мать?
Катя поняла, что мама рассчитывала на то, что она так и осталась той тихоней и скромницей, которую и обидеть можно, и веревки из которой можно вить, ну, а отец родную кровиночку точно не обидит. Они с дедом смотрели на Алевтину настороженно, и не то, чтобы с обидой, а как-то отстраненно и холодно. Алевтина всегда думала, что родные все ей простят, забудут, все как-то устаканится и образуется, ну, не чужие же они, в конце концов, и у дочери есть обязательства по отношению к ней, и у отца. О том, что обязательства не могут быть односторонними, она как-то даже не думала.
Ответить отцу ей было нечего – она, низко наклонив голову, прошла в дом, который изменился за то время, что она отсутствовала. Все было каким-то другим, а может быть, она просто отвыкла от тепла и домашнего уюта, который царил в этом, чужом для нее, доме.
– Кать! – раздался от ворот голос Любки – че у тебя ворота на распашку?!
Она вошла во двор, поздоровалась со всеми и уставилась на Катину мать.
– Дед – повернулась Катя к Виктору Ильичу – мы здесь, недалеко, побудем. Если понадоблюсь – зови.
Дедушка улыбнулся внучке, кивнул и пошел за матерью в дом.
– Пошли – Катя взяла Любку за руку – покажу тебе одно место.
Она привела подругу туда, где летом распускала свои длинные листья кукуруза и яркие ее головки переплетались с крупными шапками подсолнухов. Сейчас здесь было пусто, но Любке понравилось Катино любимое место, тем более, она рассказала, как здесь хорошо летом. Они уселись на старую доску, и Катя поведала подруге:
– Мать явилась…
Любка охнула, прикрыв ладошкой рот, потом заговорила быстро, сбивчиво, словно волновалась:
– Кать, ну… ты не переживай, а? Может, все образуется еще? Вдруг она… того… изменилась…
– Ох, Любка! Наивная ты! Люди не меняются…
– Разве? А мне вот кажется, что как раз меняются, и не всегда в плохую сторону, Кать!
– Только не моя мать, Люба. Я слишком хорошо ее знаю.
– Ты просто простить ее не можешь, да и все. А ты попытайся. Нужно уметь прощать.
– Нет, Люба, и не говори мне про это. Ты просто… очень плохо ее знаешь, мою матушку. И я не могу тебе рассказать – нет у меня на это сил.
– Ну, Кать, ты не переживай! Слушай, а может, к нам пойдем, а?
– Да ты что? Как я деда оставлю с ней?
– Кать, твой дед – не беззащитный ребенок! Да и что она может ему сделать?
– Люба, нет! Я не знаю, какая она пришла из тюрьмы. Может, у нее крыша поехала… Мало ли что с ними после этого делается? Как я могу быть спокойна? Дед для меня – это все, с маменькой наедине я его не оставлю. Физически она ему ничего не сделает, а вот довести до приступа – вполне.
– Ты, Алевтина, не обессудь, но для Катюшки ты чужой человек. Да и для меня тоже. Девчонка без тебя росла, с тех пор, как ты из-за Петра на нее взъелась. Я сейчас не о платьях и игрушках, а о любви материнской и ласке. Не знаю, поймешь ли… И не верю я, что ты исправилась, Аля. А Катьке дальше надо продолжать жить. Она правильная растет, хоть и жесткая. Учится на «отлично», спортом занимается, чтобы, стало быть, себя в обиду не дать… А тут ты…
– Папа… я…
– Надо тебе, Алевтина, какую комнатенку снять… Государство уже не дает, кончились те времена… Потому устройся на работу, хоть бы и поломойкой, да и живи себе спокойно. Не думаю, что Катя захочет с тобой уйти – она уже взрослая, сама решать может, да и в город она собирается, поступать в техникум.
– Ты, папа, гонишь меня, что ли?
– Не гоню. Пока. Но ставлю перед фактом – вместе мы не уживемся. Потому чем быстрее ты на ноги встанешь и на работу выйдешь – тем для всех будет лучше. А пока… Живи в летней кухне. Печурка там есть, дрова в дровянике возьмешь, все необходимое там тоже имеется. Питаться можешь здесь. Но с работой поспеши. За лето найди себе жилье, и живи с богом.
– Спасибо и на этом – сухо ответила Алевтина.
– Аля, а чего ты ждала? Что я тебя до старости пестовать стану, как дитя малое? А потом и Катька подключится? Нет, не будет по-твоему. Ты взрослый человек и сама за свою жизнь отвечать должна. И предупредить хочу тебя – узнаю, что Катерину достаешь – в два счета отсюда вылетишь. Поняла ли меня?
Та кивнула, взяла свою хозяйственную сумку с вещами и пошла к летней кухне.
– Катя, с тобой сегодня что? – Юра посмотрел на нее своим немного жестким взглядом – ты сама не своя! Я тебе как говорю бить и куда? А ты куда? Еще раз – вот точка и вот точка! Поняла? Начинаем!
Катя откинула за спину свои длинные, рыже-медного, нет, скорее, пегого цвета волосы, и уставилась на «грушу» в те самые точки, куда показывал Юра. Воспоминания нахлынули вдруг таким мощным потоком, что она даже вздрогнула. Вот мать спит пьяная, а на кухне в кастрюльке, только одна картошинка и кусочек хлеба. Вот мать спит пьяная, а дядя Федор собирает чемодан. Вот мать задирает ей футболку, демонстрируя незнакомому извращенцу ее маленькие холмики грудей за полтинник.
«И не изменится она».
К глазам подступили слезы, Катя вдруг неистово стала молотить ни в чем не повинную «грушу». Молотила свое прошлое, свои воспоминания, хотелось, чтобы навсегда они исчезли из памяти, покрылись серой пылью забвения…
Она уже кричала, дико и страшно, работала кулаками, словно молотами. Не мать била, не пропойц, которых та горстями привечала, а свои воспоминания, свою детскую боль и обиду.
Не слышала, как испугавшийся Юра пытался остановить ее, не поняла, как схватил ее сзади за руку Дюбель, на автомате перекинула его через бедро, замахнулась перчаткой, а он, лежа на спине, только успел закрыться руками и смотрел в ее страшные глаза.
– Катя! Катя, стой!
Она остановилась – опустошенная, вымотанная… Убрала руку в огромной перчатке, бросила хмурое:
– Прости!
Дюбель встал, отряхнулся, буркнул:
– Что на тебя нашло? С катушек съехала?
Катя повернулась к Юре:
– Юра, я пойду, прости…
– Я провожу…
По дороге они молчали. Юра смотрел сбоку на немного неправильный, может быть, даже некрасивый Катин профиль, потом спросил:
– Кать, что случилось?
– Мать вернулась – ответила она мрачно – дед, правда, ей условие поставил, чтобы она работу искала, а как только найдет, ушла из его дома. Но что-то сомнительно мне, что так и будет…
– Кать – парень развернул ее к себе за плечи – ты знай только, что можешь положиться на нас, на меня и ребят. Чтобы не случилось – мы всегда тебе поможем, Катя. Ты для нас, как сестра…
– Я знаю, Юра, спасибо.
Но парень понимал, что не просто так Катя словно вышла из себя на тренировке, настолько, что была не в силах контролировать свой гнев. Было что-то, что она хотела загнать вглубь себя, чтобы никогда не доставать это обратно. Это она и делала, с каждым ударом впечатывая воспоминания все дальше и дальше…
После того, как она вернулась, мать вела себя тихо. Выходила из домика только для того, чтобы поесть, сходить по нужде или в баню, постирать. Все остальное время сидела тише воды, ниже травы, и Катя с дедом порой даже не знали, у себя ли она. Ела она мало, словно бы боялась их объесть, или привыкла к таким порциям в тюрьме, хотя ни дед, ни Катя куском хлеба ее не попрекнули. Иногда она уходила в поселок, Катя думала, для того, чтобы искать работу, и возвращалась с грустным лицом.
У нее вдруг заискрился слабый огонек надежды – а вдруг Любка права? Может быть, мама и правда исправилась и… у них еще есть шанс? Но она тут же вспоминала, как молотила несчастную боксерскую «грушу» кулаками, и надежда эта гасла, так и не успев разгореться ярким пламенем.
Мать как будто пыталась найти с ней контакт, но что-то отталкивало Катю от нее, не давало покоя. Ей казалось, что мать фальшивит, специально пытается сблизиться для того, чтобы опять взять в оборот ее и деда. Она всей своей жесткой, но тонкой и ранимой душой, чувствовала эту фальшь, а потому держала мать на расстоянии вытянутых рук.
Как-то раз она занималась в комнате при открытом окне. Окна выходили в огород, и девушка могла любоваться появляющейся зеленью. Алевтина, прохаживаясь по огороду, повернулась и посмотрела на сосредоточенную Катю.
– Ты очень много занимаешься – сказала она.
– Да – помедлив, отозвалась Катя – я привыкла трудиться. Это мое будущее…
– Почему ты не познакомишь меня со своими подругами и друзьями?
Катя застыла на миг, а потом бросила на мать взгляд, полный иронии.
– Тебе зачем? – спросила она.
– Катя, мы могли бы…
– Нет. Не могли бы. Это исключено. А теперь извини, мне заниматься нужно.
Девушка закрыла окно. Но в голову уже ничего не лезло, и она раздраженно откинула ручку в сторону.
Как-то раз, когда она вечером возвращалась с тренировки, ее остановила Полина Егоровна.
– Катенька, девочка – она прижала ее к себе – вернулась Алька-то… Хоть не обижает тебя, да деда?!
– Попробует только обидеть – усмехнулась Катя – я ее быстро на место поставлю!
– Ох, как я переживаю, девочка! Как сильно я переживаю, ты бы знала! Особенно за Ильича. Сердце-то у него слабое… А эта… У нее ить ни стыда, ни совести нет! Сегодня видела, как подалась она куда-то… Да будто еще принарядилась, что ли.
– Может, работу пошла искать?
– Какое там… Работу… В шесть-то вечера?
Катя насторожилась, но ничего не сказала. Когда они сели ужинать, она спросила у матери:
– Ты работу когда найдешь?
Дедушка кинул на Катю осуждающий, и в тоже время благодарный взгляд, видимо, сам он не решался спросить у дочери, когда же та соизволит выйти трудиться. Алевтина застыла с куском хлеба в руках.
– А что, дочь? – спросила наконец.
– Не называй меня так – поморщилась Катя и продолжила – а то, что я скоро еду поступать, мне дадут общежитие, чтобы я туда-обратно не моталась. На несколько дней. А ты для деда – плохая компания, и я за него переживаю.
– Катюш, ну, какая работа? – миролюбиво спросила та – ты посмотри, что делается! Все позакрывалось, кто нас тут работой обеспечит? В городе-то ее нет!
– Кто хочет – ищет возможности, кто не хочет – отговорки – произнесла Катя – вот, кафе открывается вдоль центральной трассы. Так и будет называться – «Трасса».
Катя бросила перед матерью листочек в клеточку с объявлением о том, что требуются уборщицы.
– Позвони им и будет тебе работа.
В кафе мать как будто устроилась, по крайней мере, уходила утром и возвращалась вечером. Катя уже было успокоилась и стала раздумывать – может, Алевтина действительно встала на путь истинный? Но через несколько дней она обругала себя за то, что вообще допустила такие мысли.
Вечером, вернувшись с тренировки, она обнаружила, что ворота раскрыты, а Верный заходится лаем. Так он лаял, когда приходил кто-то незнакомый. В окне летней кухни она увидела несколько силуэтов, а потом услышала пьяные голоса.
Продолжение здесь
Спасибо за то, что Вы рядом со мной и моими героями! Остаюсь всегда Ваша. Муза на Парнасе.