Проскурины считались в селе Знаменка пришлыми, появились после войны, заняли почти сгоревшую избу на самом краю, хозяева которой подались в чужие края. Макар ее в порядок привел, крыша и стены целые были, только внутри все выгорело. Вот он и вычистил гарь, полы новые настелил из старых досок и бревен. Да и мебель сам сколотил. А скарб какой-никакой они с собой на телеге с хромой лошаденкой привезли.
Так и прижились. Детей в семье не было, только муж с женой и старуха, мать то ли Макара, то ли его жены Прасковьи. Никто толком не знал. Да и виду они были цыганского: крупные черты лица, черноволосые, со жгучими глазами. Как глянут на кого, так тот человек сразу глаза в сторону. Будто в душу заглядывают.
Сельский люд их побаивался, особенно старуху Лукерью. Выглядела она страшновато: седые космы, сморщенное лицо, глаза будто выцветшие от времени. Словно в каждый глаз ей мутного зелья залили.
А еще горбилась она, всегда полусогнутая шаркала по двору. Детишки как завидят ее, так врассыпную. И про себя ведьмой прозвали.
Селяне тоже старались избегать ее, лишним словом никто не обмолвится. А вот рукастый Макар пришелся ко двору: кому чего починить, баньку поправить или другую работу помочь сделать – это он с дорогой душой. Работал молча, слова от него не услышишь. Но на совесть. Сделает по-хорошему, добротно.
Потом слух прошел, что Лукерья – это тетка Макара. Ее муж и два сына с войны не вернулись. А у самого Макара и Прасковьи ребеночек «помер» в младенчестве. А больше детей не получалось.
Кто уж эти подробности прознал, сказать трудно. Но молва разнесла по селу. Пожалели старую ведьму, да и все семейство, но ближе не стали. Так и сторонились их.
В Знаменке жила еще одна заметная личность, старушка Власовна. Говорят, что имя у нее было красивое, Татьяна. Но это имя осталось в прошлом, теперь все только Власовной называли.
Жила она в семье сына с невесткой, была у нее внучка Лизонька, хорошая ясноглазая девчушка лет шести, шустрая, как воробушек, всеобщая любимица.
Сама Власовна очень к церкви была привязана, молилась день и ночь, утешала всех, кому тяжко, больным помогала и своими молитвами, и в лечебных травах знала толк. Рукодельницей была: кому одеяло состегает, кому одежку перешьет, кому носки свяжет. За это ее благодарили: кто пшеном, кто яичками, кто мукой. Не бедствовала ее семья.
Власовна всех отговаривала, чтобы старую Лукерью ведьмой не называли.
- Больная она и несчастная. Это мне голос свыше подсказал, - говорила она сельчанам, но те лишь головами качали, а уж верили ее словам или нет, сказать трудно.
Вышла как-то Власовна с внучкой за калитку, хотела Лизоньку в церковь сводить. Как раз в начале сентября в день святой Елизаветы. Пусть на свою святую посмотрит, а она, бабушка, помолится за дитя.
Идут по дорожке, и тут кто-то окликнул Власовну. Та отвлеклась на разговоры, потом смотрит, а Лизоньки нет рядом, посмотрела через забор напротив, а она у Лукерьи во дворе! Та ей цветочки какие-то дает, полусогнутая, на палку опирается и улыбается девчушке.
Подошла Власовна к забору, окликнула внучку, с Лукерьей поздоровалась. Та погладила Лизу по голове и в дом пошла, еле ковыляя. И вот цветы эти потом чуть не месяц простояли на окне. И завяли враз, когда осенние дожди пошли и похолодало.
Но Лизонька и тогда их не выбросила, засушила и спрятала куда-то.
Прошло два года, девочка уже в школу ходила, Власовна так и продолжала свои добрые дела, к ним в село теперь из соседних деревень стали приходить за ее помощью, а еще на ведьму посмотреть.
- В церковь-то она ходит? – спрашивали Власовну. – Молодые-то понятно, не положено им. А старуха? Неужто не ходок?
- Тяжело ей, - отвечала Власовна. – По двору-то еле бродит, а уж туда да обратно бедняге не дойти.
- Ну-ну, - кивали в ответ старушки. – Ты только внучку к ней не подпускай. Мало ли чего надумает, старая.
А потом кошка у Проскуриных в дому завелась, окрас черный с белым пятнышком на лбу. Говорят, Макар где-то подобрал. А все сразу решили, что это душа Лукерьи в нее вселилась.
- Отойдет она скоро, - шептались бабы в селе, - вот и оставит след за собой.
Дурная слава ведьмы, приписанная несчастной женщине, не угасала так быстро, как она сама.
Однажды поздним осенним вечером в дом Власовны кто-то тихонько постучался. Сын с невесткой в бане мылись, Лизонька уже в постельке, но еще не спала. Открыла старушка дверь, а на пороге Лукерья стоит, прислонилась к косяку и дрожит вся.
- Ты чего это? – спросила встревоженно хозяйка. – Никак хворь одолела?
Но старая Лукерья не могла и слова вымолвить, стала оседать на пол с тихим стоном. Тут сын Власовны из бани вышел, помог матери женщину в сени затащить. Там у них топчан стоял. Уложили, теплым одеялом с печи накрыли. Пришла она в себя немного и сказала, что племянник с женой в город подались покупки кое-какие сделать. А ей «сполохело».
- Знаю, что ты хворым помогаешь. А больше и попросить некого помочь. Помирать-то не хочу одна в доме. Помоги, Власовна. Вдруг полегчает?
А тут и кошка замяукала на пороге, следом прибежала. Ее тоже впустили, напоили молоком, а Лукерью травяным отваром. Поверх одеяла еще старую шинель положили, на ноги ей шерстяные носки натянули.
Невестка уж сильно недовольна была, что больная «ведьма» в доме. Но муж приструнил ее: матери виднее, ведьма она или нет. А больному человеку помочь не грех. Так и прожили Лукерья с кошкой три дня, пока племянник с женой из города не вернулись. Забрали тетку.
Сердобольных соседей отблагодарили провизией кое-какой и платок в цветочек Лизоньке подарили. Та радовалась, а Лукерья, когда уходила, подозвала девочку к себе, и что-то на ушко ей нашептала.
- Бабушка Луша сказала, что я ее спасла, - призналась девочка. – Сказала, что меня отблагодарит, а я ответила, что не надо.
- Ну правильно, мы кормили и поили, а спасла ее Лизка. Во дела! – в сердцах высказалась мать Лизы, на что свекровь ответила ей:
- Тебе нас, старых, не понять. Не суди строго, дочка, да сама не судима будешь.
- Ты вот в церковь ходишь, а она нет! Ведьма, одно слово, и нечего ее приваживать.
Долго молчала Власовна, а потом сказала невестке:
- Зря ты так дочка. Вера – это одно. А суеверие совсем другое, грех это, не бери его на душу.
Проскрипела еще на этом свете несколько лет старая Лукерья. Лизе уже десять исполнилось, когда слегла она совсем. Старая кошка, почти совсем облезлая и слепая, лежала у нее в ногах и спала целыми днями.
Жива была и Власовна. Она отвары от немочи варила, а Лиза относила бабушке Луше. Придет, посидит рядом со старухой, расскажет чего-нибудь, кошку погладит и домой бежит.
- А вы знали, что у бабушки Лукерьи два сына на войне погибли? – спросила она как-то за столом. – А она всю жизнь свою верит, что живые они. Только найти ее не могут. А дядя Макар и тетя Прасковья не верят. Жалко мне ее.
- Были бы живы сыночки, разыскали бы мать, - ответила Власовна. – И разве они бы позволили над нею глумиться? Во всем селе ей состраданья нет. И ты туда же, - это она невестке, - ведьмой кличешь. Нехорошо это…
Доброй души была человек Власовна, жалела старуху и людскую молву старалась пресекать. А уж в своем дому особенно.
И снова как-то вечером стук в дверь. Прасковья пришла, встревоженная вся.
- Не знаю, что с Лукерьей. На локтях приподнялась, шепчет чего-то. А что, не пойму. Макар к фельдшеру побежал, говорит, помирает она. Глянь, а? Христом богу молю.
Первой за дверь выскочила Лиза и прямиком в дом Проскуриных. Прасковья с Власовной замешкались, пока та отвар согрела, в банку налила, полотенцем кухонным укутала и пошли они следом за Лизой.
Девочка подбежала к старушке, та уже лежала на кровати, взяла ее за руки и, не сводя с нее пылающих глаз, беззвучно шевелила губами. Лиза сидела молча, ее тело будто сковало. И Лукерья, и ее кровать, и даже тканый коврик с оленями на стенке расплывались перед глазами будто в дымке.
Лиза видела только две яркие горящие точки в ее глазах. Они будто лучи пронизывали насквозь, и она ощущала неимоверное тепло, даже горячо стало где-то внутри. Вдруг ей на колени прыгнула кошка, девочка зажмурила глаза и покачнулась, так как все поплыло вокруг.
Но тут хлопнула входная дверь, и сзади ее крепко обняли добрые руки бабушки Татьяны Власовны.
- Ну что ты, внученька моя, голубушка ясноглазая.
Она помогла Лизе подняться и увела ее из спаленки Лукерьи. Прасковья пыталась напоить тетку отваром, но тут на пороге показались Макар с фельдшером. Лекарь зашел и закрыл за собой скрипучую дверь в спальню. Вышел вскоре, перекрестился неловко и сказал:
- Преставилась Лукерья.
- Отмучилась, - глубоко вздохнула Прасковья, обронив скупую слезу.
Похоронили старушку, отпевать не отпевали. Никогда креста на ней не видели. А по селу снова слухи поползли: коли ведьма, так должна была в муках помереть, ежели свое колдовство никому не передала. А она, глядишь ты, похворала да и преставилась в одночасье…
Только с тех пор тетка Прасковья всегда поглядывала на Лизу с интересом и спросила как-то:
- Чего она шептала-то тебе перед кончиной, Лизонька?
- Я не помню. Жарко было очень, вот тут жгло, - отвечала девчушка, кладя руку на грудь пониже шеи.
Много лет прошло с тех пор. Умерла старенькая Власовна. Выросла Лиза, отучилась в городе и вернулась в родное село учительницей.
- Меня сюда всегда тянуло, - говорила она. – В городе хорошо, а дома лучше.
И жених для нее сыскался, Алексей Кудряшов, механизатор. В армии отслужил, сажень в плечах, на баяне играет, как и его батя когда-то на гармошке.
В эту зиму Макар с Прасковьей пригласили родителей Лизы вместе Новый год встретить. Стол накрывают, закуски по тарелкам раскладывают. Мужчины наливку выставили да самогона бутылку. Вдруг дверь нараспашку, вбегает Лиза. Щеки красные от мороза, глаза сияют.
Стоит в дверях и спрашивает:
- Мамочка, тетя Прасковья, а почему меня на селе за глаза колдуньей зовут?
Женщины переглянулись, обе враз посмотрели на коврик с оленями на стене, который так и не снимали столько лет, и спросили:
- А ты откуда узнала? Мы такого не слыхали…
- Мне Лёша сказал. А потом добавил: «Приворожила ты меня, колдунья ясноглазая».
Посмеялись все дружно хором кроме матери Лизы. Все эти годы она чуяла недоброе, что кабы не сглазила старуха Лукерья ее дочь, кабы какой порчи не навела, чтобы уйти спокойно в своею преисподнюю.
Только напрасны были все ее страхи. Жизнь у Лизоньки как по маслу складывалась. И в учебе она всегда была примером, и в школе ее ученики любили, всегда хвостиком за ней ходили, и муж Алексей ей достался любящий, заботливый. Двое деток в семье родилось.
Алексей дом отстроил, Макар чем мог помогал. В возрасте мужчина, а сила крепкая в руках.
Всегда и во всем Лизе везло. А уж характер у нее был всем на зависть! Никого не обидит, не огорчит. И всегда от нее исходило какое-то необыкновенное тепло! Как сказали бы сейчас, хорошая энергетика. Любили ее люди и всегда добрым словом поминали.
Был ли это дар старой Лукерьи, трудно сказать. Но слава доброй колдуньи так и закрепилась за Лизой на долгие годы.