- Юль, ну чего ты делаешь? – застывает в дверях нашей спальни и смотрит.
Даже сейчас, когда я так зла на него, не могу отрицать, как он хорош. Обдаёт своей харизмой! Пахнет гелем для душа, который я подарила ему на 23 февраля. Пускай моется. Мне не обидно! Ничуть.
- Юль, - говорит, ковыряя в ушах ватной палочкой, - У тебя все хорошо?
Я изо всех сил игнорю его. Хорошо? Нет! У меня озарение. Мне 33. А чего я добилась? Работа бухгалтером. Круть! Ни семьи, ни детей. И сожитель, который играет в приставку.
Нет, Ромка работает. Он pr-менеджер. Мало того! Я живу в его студии. Он красив, как скульптура. Находчив. У нас много общего! Мы любим артхаус, оливки и прозу Коэльо. Но… как оказалось, по-разному смотрим на жизнь.
- Ты из-за пирсинга? Это ж прикол! – продолжает, - Не хочешь, не делай. Я так…
Это он про серёжку. Ведь мне «повезло». Нормальные люди рождаются летом. На крайняк в октябре, когда календарь не содержит особые даты. Меня угораздило появиться на свет за день до женского дня! Мама всегда говорит, что судьба подарила ей дочь. Ну а дочери – ничего.
Ведь мой собственный праздник, померкнув на фоне Великого женского дня, остаётся забыт. Зачем разоряться, если можно поздравить всего один раз? Только с чем? С днём рождения, или с 8 марта?
Ромик поздравил. Ага! Так поздравил… От всей своей мелкой душонки! Я поднимаю глаза на коробочку. Классический бархатный красный обжёг мою руку, когда я взяла.
Кольцо? Ну, конечно! А что же ещё? Наконец-то созрел. Через 7 лет отношений. Через целых три года сожительства. Давно понимала, «тест-драйв» затянулся. Но всё не решалась ему намекнуть. А тут он сам!
Я затаила дыхание, и даже зажмурилась, уже представляя бриллиант в золотой окантовке. Даже если без камня! Безымянный на правой руке, предвкушая обновку, чесался и нервно подрагивал.
Щёлкнул замочек, коробка открылась, а в ней…
- Ты обиделась что ли, Юлёк? – озадачился Ромик.
А я не решила ещё: я обиделась, или устала? Осознание правды пришло лишь к утру. Ночью снилось, как я в белом свадебном платье. И Савушкин рядом. Но только не в чёрном костюме, а в старых домашних штанах. Проснулась в слезах! Ощутила себя полной дурой. И решила, что хватит с меня…
- Ром, не в этом дело, - прекращаю я сборы.
- А в чём? – он, демонстрируя бицепсы, продолжает стоять у двери.
- Мы три года живём. А что дальше?
Савушкин хмурится. Светлый ёжик волос после душа торчит как попало. Вот таким он мне нравится больше. Уютный, растрёпанный, мой.
- А что? – повторяет.
Я сажусь на кровать, и пытаюсь прогнать подступившие слёзы:
- Так и будем вдвоём, до конца наших дней?
Ромик моргает:
- Ты чё? Юль! Только ты это… Не говори, что беременна, ладно?
Мне даже смешно:
- Хорошо, не скажу.
Страх у него на лице забавляет меня. Интересно, а если б сказала?
- Так да, или нет? – упорствует Савушкин. И глядит, не моргая. Будто жизнь на кону!
Я вдруг понимаю, что он не захочет детей. Никогда. Что больше всего ценит Савушкин, так это – свободу.
Ищу подтверждение этой догадки:
- Ты разве не хочешь семью и детей? Не сейчас. Через год, или два.
Ромка, поняв, что я не беременна, делает выдох. Как шарик! Сдувается долго, со свистом. И закрывает глаза:
- Юлёк! Я же чуть не помер.
- Ром, мне уже тридцать три, - говорю.
- Я в курсе, - открыв один глаз, отзывается он, - Но это не повод бросать меня, да? У тебя кризис среднего возраста, это пройдёт.
- Кризис среднего возраста, Савушкин, это то, что настигнет тебя к сорока! Когда ты поймёшь, что, кроме работы, у тебя ничего не осталось.
- Аааа! Я, кажется, понял, - взрывается Ромик, - Это из тренинга женского какого-то? Кто мы друг другу? Куда движутся наши отношения? Да? Это оно? Юль! Ну, ведь ты ж не такая, как все? Мы же на том и сошлись, что тебе это не надо?
- Что «это», Ром? – уточняю.
- Да всё это, что женщинам надо! Дети, свадьба, штамп в паспорте. Не ты ли мне говорила, что всё это - ерунда? Что ты даже под страхом смертной казни не хочешь, как Дашка?
Дашка – это подруга. У которой, к тридцати трём годам, обожаемый муж-подкаблучник и двое детей.
Савушкин давит, поймав мой настрой:
- Или ты притворялась, чтобы только понравиться мне?
А я вспоминаю фильм «Экипаж». Не ту несусветную муть, которую сняли недавно. А тот, старый фильм. Где стюардесса Тамара сказала герою Филатову: «Как же ты не понимаешь? Ведь всем женщинам нужно одно».
Вспоминаю себя двадцатишестилетнюю. Влюблённую по уши в Ромку! Да я бы сказала тогда, что угодно, лишь бы его получить. Но верила, что время изменит его нерушимые взгляды. О том, что «брак – это зло». И «зачем вмешивать в свои отношения государство»? О том, что «дети – обуза». Зачем «портить наш гармоничный союз»?
- Юлааа, ну, Юлаа, ну скажи что-нибудь? – вопрошает, присев передо мной на корточки. А глаза голубые, как небо! С надеждой глядят на меня.
Он берёт мои руки в свои:
- Ведь нам хорошо вместе, да?
Я киваю, боясь, что расплачусь.
- Ну, а чё? – произносит. И в этом коротком «а чё?» я отчётливо слышу: «А чё тебе надо?».
Мне надо всё сразу! Фату и фотографа. Кольцо, не в пупок, а на палец. Ребёнка с такими глазами, как у него.
Я вдруг так явственно вижу себя с малышом на руках. И становится больно! Отняв свои руки, бросаю короткое ёмкое слово. И в нём заключается суть:
- Всё.
Вот и всё. Он встаёт и уходит на кухню. Там долго и яростно делает чай. Я кидаю в распахнутый «рот» чемодана обновку. Дорогое бельё. Покупала для Ромки. Хотела его соблазнить! Вынимаю. Решаю оставить на память. Зачем мне такое теперь?
По марту не скажешь, что он из весенних. Слякоть и грязь под ногами. Слякоть и грязь на душе! А я с чемоданом и клеткой стою, жду такси. Попугай с «редким» именем Кеша, наш общий питомец, шуршит в глубине, под завесой из ткани. С трудом умудрилась его отобрать.
- Юль, вообще-то это я покупал Иннокентия! – воспрепятствовал Ромик.
- Вообще-то, ты мне его подарил, - напомнила я.
Какаду изумительно редкого цвета. Я назвала его «брызги шампанского». А когда он болтает, на макушке вздымает большой гребешок.
- Но я тоже к нему привык! – нахохлился Савушкин. Отчего стал и сам походить на пернатого.
Знаю я, чем его покорил Иннокентий! Ромка долго учил его фразе. А после – гордился, когда попугай наконец-то пропел:
- Ррома хорроший! – и так всякий раз.
- Можешь брать его на выходные, - объявила, достав их кухонной стены небольшое парео.
И уже собиралась набросить на клетку, как вдруг:
- Ррома хорроший! – польстил ему Кеша.
- Ну, вот, - оживился Роман.
- Ничего, отвыкнет, - равнодушно ответила я, и укрыла болтливую птицу.
Но Савушкин быстро не сдался, поплёлся за мной в коридор.
- Юль, ты вообще плохо поступаешь.
- Чего это? – я распрямилась, ища в настенном шкафу, свой берет.
Столько вещей накопилось! Придётся не раз возвратиться сюда.
- А того! – Ромик встал в позу, давя своей мощью, - Это ты обманула меня! Я тебе сразу сказал всё, как есть. Мне перед тобой не в чем оправдываться.
- Так я и не жду оправданий, - ответила я и напялила шапку.
Пальто застегнула, и волосы вынула из-под воротника:
- Просто наши дороги расходятся.
- Вот так, значит, просто? – посетовал он.
«Нет, не просто! Ой, как не просто!», - подумала я, отвергая потребность обнять, прислониться, вдохнуть его запах. Ага! А дальше я не сдержусь, и останусь. Нет, всё! Решено.
- Мне 33, Ром, - повторила опять, - У меня не так много времени.
- Юль, это просто гормоны. Борись! – он коснулся меня.
Я отпрянула:
- Нет, я устала бороться. Ты не хочешь, не надо. А я…
- А ты, значит, хочешь? Детей? Вот эту всю ерунду? Чтобы фигура изменилась, плач по ночам. Может ты кандидата нашла? – он прищурился, глядя в большом коридорном зеркале в глаза моему отражению.
- Нет, - я отвергла гипотезу, - Но найду.
Савушкин выдвинул челюсть вперёд. Даже так, не утратив харизмы.
- Ну, удачного поиска! Если тупые инстинкты важнее любви, - произнёс он, вдобавок, - Значит, ты никогда не любила меня.
Я поправила узел на ярком шарфе:
- А ты? Ты любил? Если тупые принципы для тебя оказались дороже?
Он не ответил, любил, или нет. И молчание – вовсе не признак согласия. Не в этом конкретном случае…
Такси подъезжает. Я залезаю в машину. И уже не могу сдержать слёз. В клетке рядом со мной Иннокентий опять восклицает:
- Ррома хорроший!
- Да замолчи ты уже, - пихаю его. И, плотнее закутав клетушку, вынимаю из сумки платок.
- Такой красивый, а плачешь? – вздыхает водитель. Добрый мужчина с заросшим лицом, на котором остались глаза. Даже лоб скрыт под кепкой.
Я шмыгаю носом:
- Простите.
- На, подсласти! – он вручает конфету на палочке, - Дали на сдачу, а у меня зуб болит.
- Спасибо, - улыбаюсь сквозь слёзы. Беру.
Называю ему мамин адрес. Представляю реакцию мамы. Но денег, чтоб снять жильё, нет. Всё потратила! На бельё и на праздничный стол. На субботу заказан. Перед женским днём всегда ажиотаж и цены значительно выше обычного. Вот только… Там все будут парами. Кроме меня.
Наверное, стоило всё отменить? А деньги? Их вряд ли вернут. Решаю сказать Дашке с Олькой всю правду. Пускай отмечают, а я буду ныть.
Перед дверью в родительский дом замираю и слушаю. Мама внутри не одна. Из-за двери квартиры доносится хохот тёть Любы. У них с мамой разница целых десять лет. Как и у нас с её дочерью, Кирой. Кроме двоюродных, у меня нет сестёр. Хотя мама всегда говорила, что хотела родить, но не стала.
Отец всё равно бы нас бросил. Мне было семь лет, когда его потянуло налево. С любовницей долго не прожил. Теперь вот кукует один.
Звонок прерывает беседу. Я жду. И с глупейшей улыбкой встречаю мамулин растерянный взгляд.
- Это что за явление царя народу? – произносит она, заприметив в ногах чемодан.
- Я на время, пожить. Вместе с Кешей, - отвечаю.
А мама, впустив, тянет шею, пытаясь увидеть кого-то ещё у меня за спиной.
- Попугай Кеша, мам! – я ставлю тяжёлую клетку на пол. Разуваюсь.
- Пожить? – хмурит мама морщинистый лоб. Он у неё вечно хмурый, оттого и морщины, - А как же сожитель твой этот, Роман? Разругались?
Не успеваю я объяснить, что к чему, как в коридор выплывает моя тётя Люба. Они с мамой очень похожи. Но не комплекцией! Тёть Люба, весёлая, кровь с молоком. Медовые пряди всегда фантазийно уложены. Мамин прилизанный хвост наравне с худобой отдаёт одиночеством.
- Ой, Юляшка, племяшка моя! Красотуля! – раскрывает объятия тётя.
Работая в булочной, сама как пикантная сдоба, она покорила немало мужчин. Но только хозяин киоска, куда поставляла товар их пекарня, сумел покорить и её.
Спустя полчаса оправданий, у мамы кончаются доводы.
- В тридцать три года жить с матерью, это, конечно позор, - изрекает она.
- Не волнуйся, мам! Я в следующем месяце съеду, - спешу успокоить.
- Куда это съедешь? Обратно к нему?
- Нет! – возражаю, - На съёмную.
Она оскорблено вздыхает:
- При живой матери скитаться по съёмным квартирам?
- Ну, ты же сказала – позор?
- Так позор, что одна до сих пор! – мама, пригладив невидимый глазу «петух» на макушке, глядит на сестру, - Нет, ну ты представляешь, в такой день выставил девку на улицу?
- Он не выставил, мам! Я сама ушла! – пытаюсь я вклиниться.
Но сёстры уже принялись обсуждать мою личную жизнь.
- Надь, а в кого ей быть разборчивой? – слышу, уже выходя, - Не в тебя же?
Вот уж, и правда! Разборчивой не в кого. У мамы и после отца не особенно клеилось. Зато у неё есть Любовь. Тётя Люба. А у меня – Иннокентий. Живой какаду.
Заношу клетку в спальню, снимаю завесу.
- Кеша хорроший! Красавчик! – гордится болтун.
- Хороший, хороший, - достаю из пакетика корм. - А Рома нет.
Научу его новой фразе. Пусть Рома знает, что он не только хороший, но и... не очень умный. Раз потерял такую, как я.
***
Книга на вечер от меня: "Девушка на выданье", Мари Соль.
Всех Ц.