Нас приглашают в зал, где рассаживают по порядку: первый ряд – учителя и директор, затем – наш класс, за нами – одиннадцатый «Б», а в конце родители, бабушки, дедушки.
Мы сидим с Германом рядом, и всю торжественную часть он не выпускает мою руку. Я старательно смотрю на сцену, где после речей выступают с концертом несколько человек из нашего класса и из «Б». А Герман смотрит только на меня. Его взгляд волнует кровь и обжигает кожу. И в какой-то момент я перестаю следить за тем, что происходит на сцене. И мне начинает казаться, что мы с ним здесь одни. И вообще в целом мире одни...
Концерт длится часа три, а потом, когда все уже расходятся, мы встречаем в фойе отца Германа. Он, оказывается, тоже пришел, только опоздал.
Но почему-то Герман не рад его приходу. Мне даже кажется, что он сразу как-то напрягается. Особенно когда его папа протягивает руку, чтобы познакомиться со мной.
– Александр Германович, отец вот этого красавца, – улыбается он, быстро и цепко оглядывая меня с ног до головы. Затем говорит: – Наслышан. Лена?
– Да, здравствуйте, – киваю я и тоже ему улыбаюсь, хотя робею. Кто я для него? Та самая девочка, ради которой его сын отказывается учиться за границей. Представляю, какое у него ко мне отношение. Впрочем, виду он не показывает. Хотя… от него из без всякого вида веет опасностью и силой.
– Какие планы на будущее? – спрашивает он.
Я теряюсь, но потом говорю о том, о чем мечтала раньше, до того, как узнала про аневризму.
– Я очень хочу стать учителем начальных классов, я люблю детей… Поэтому хочу поступать в пединститут.
Мои слова на него никакого впечатления не производят. Он из вежливости кивает со скучающим видом. Потом уже отзывает Германа в сторону и обращается к нему, но мне слышно.
– Хорошенькая, вкус у тебя есть, – хмыкает он.
– Прекрати. Я вообще не ждал, что ты придешь.
– Ну как я мог пропустить такое событие? Поздравляю, кстати. Вечером будь дома. Отметим.
– Я приглашу Лену.
– Нет, – отрезает он. – Никаких Лен. И вообще будут только свои. Наш круг.
И удаляется. Я замечаю, как тут же отделяются от толпы и следуют за ним двое крупных мужчин в костюмах – наверное, телохранители.
После торжества наши всей толпой идут на набережную. Мы с Германом тоже идем с классом, но потом потихоньку отстаем. И гуляем уже вдвоем.
– Давай куда-нибудь смотаемся до завтрашнего утра? – неожиданно предлагает он. – Можем опять в Листвянку съездить или еще куда-нибудь…
Он сейчас злится на отца. Вот и хочет поступить наперекор ему. А я не хочу, чтобы они ссорились, тем более из-за меня.
– Нет, – качаю головой. Я молчу про подслушанный разговор. Понимаю, что иначе ему будет неловко. Поэтому сочиняю на ходу: – Я пообещала вечером бабушке ей помочь там… сделать кое-что. Давай лучше завтра до самого вечера будем гулять?
– Как скажешь, – улыбается он, но как-то безрадостно. – У меня завтра тренировка. Я потом заеду за тобой. Часов в пять примерно.
***
На следующий день бабушку тоже вытягивают на прогулку ее подруги. Даже не на прогулку, а на танцы! На бульваре Гагарина организовали танцпол под открытым небом. Живой оркестр играет старые вальсы, а пожилые люди приходят, слушают музыку, общаются, ну и танцуют даже.
Сначала я маюсь от безделья в ожидании. Затем решаю сходить в библиотеку – сдать книжки. До нее – всего минуть двадцать ходьбы, так что успею все сделать и вернуться. К тому же от Германа приходит сообщение:
«Привет, я немного задержусь на тренировке. Извини».
Я собираю в пакет книги, выхожу из дома и уже замыкаю дверь, как со второго этажа спускается тетя Люда, как всегда вся взмыленная.
– Ой, Леночка, ты куда-то уходишь? – спрашивает она таким тоном, будто это для нее неприятная неожиданность.
– Да, в библиотеку. А что такое?
– Да вот, – она приподнимает в руках полный пакет. – Собрала обед для Петьки. Отнести ему… Утром еще хотела, да не получилось. Пошла сейчас, а тут с работы звонят. Срочно приезжай, говорят. Форс мажор… Никак не успеваю и туда, и в больницу… И Павлик этот, зараза, где-то носится, на звонки не отвечает. Леночка, будь другом, отнеси Петьке передачку. Он сегодня вообще голодом у меня там…
Несколько секунд я все же мнусь. Обещала ведь Герману не ходить больше к Петьке. Ну а с другой стороны – я же просто заскочу на минуту, занесу ему пакет с едой, да и всё. И сразу уйду. Нет ведь в этом ничего такого. Обычное человеческое участие. А потом, при встрече, расскажу ему, объясню… Должен же он понять, что я просто не могла отказать тете Люде в такой просьбе. Он ведь всегда меня понимает.
– Ну ладно, – соглашаюсь я, принимая у нее пакет. – Мне, в общем-то, по пути. На Сухэ-Батора.
– Ой, спасибо, родная, – тетя Люда порывисто меня обнимает и бегом возвращается к себе.
Библиотека и правда находится недалеко от Петькиной больницы, только небольшой круг придется сделать.
Я уже поднимаюсь по больничному крыльцу, как звонит сотовый. Герман.
– Ты где? – спрашивает он.
– Я… – запинаюсь я. – Я сейчас не дома. В библиотеку решила сходить. Книги нужно сдать. А ты? Еще на тренировке?
– Нет, уже освободился.
– О, хорошо. А где встретимся?
– Возле библиотеки? – предлагает он.
– Давай.
До библиотеки отсюда идти минут десять. А ему ехать из Солнечного… ну минут двадцать, как минимум. А то и все полчаса. Так что успею. Надо только поторопиться. Я бегом поднимаюсь на третий этаж. Стремительно залетаю в Петькину палату.
– Привет, – запыхавшись, выпаливаю я. Петька приподнимается в кровати, глядя на меня круглыми глазами. Что-то бормочет – я даже не слушаю. Спешу!
Вот, – ставлю ему на тумбочку пакет. – Там… еда тебе… тетя Люда послала… ее на работу вызвали. Всё, я побежала.
Петька ловит мою руку.
– Лен, постой!
– Не могу я. Тороплюсь! – дергаю руку, но он не отпускает.
– На секунду… я только сказать хочу… Прости меня, пожалуйста. За все… Мне так перед тобой стыдно… Я много думал про то…
– Петя, давай потом, всё потом… Ну хочешь, я тебе позвоню вечером, и ты мне скажешь, что хотел сказать. Но сейчас мне надо бежать.
Он наконец выпускает мою руку и бросает взгляд за спину.
– А-а, ты с ним…
– С кем? – переспрашиваю я.
Оглядываюсь на дверь и… застываю в немом шоке. На пороге, скрестив на груди руки, стоит Герман.
58. Герман
За два дня до…
– Герман! Можно тебя на пару слов? – слышу за спиной голос англичанки.
Видимо, заметила, что я иду мимо, и выскочила из своего кабинета в коридор. Черт… Я, конечно, останавливаюсь, но даже не пытаюсь состряпать приличную мину. Если бы она так не нравилась Лене, вообще бы не остановился.
Парадокс – всё, что меня трогает и умиляет в Лене, в ней вызывает раздражение. Наверное, потому что Лена еще маленькая и наивная, ей простительно быть такой правильной. Да и не лезет она ни к кому со своими убеждениями, варится в них в одиночку. Эта же праведница вечно толкает пафосные речи и всем вокруг навязывает свои взгляды. Впрочем, в последние дни меня почти всё бесит.
Завтра у нас последний звонок, уроков ни у кого уже нет, но в школе – суета. А меня вызвонила с утра секретарша директорисы – упросила приехать, чтобы поставить подпись в каких-то списках. Пришлось выдергивать Василия в его законный выходной и тащиться сюда.
Зато, решил, потом отпущу его и пойду к Лене. А то у нас с ней в последнее время напряженно как-то стало. Вчера вообще чуть не сорвался, когда она стала перечислять, что Чернышов любит, что не любит, а от чего чешется. Опять же – спасибо англичанке. Высказала нам вчера, какие мы бездушные твари – своего одноклассника не навещаем, и потащила всех в больницу.
С Леной мы, конечно, помирились – злиться на нее по-настоящему я не могу. Но осадок остался…
Я не хочу с ней ссориться. Я боюсь с ней однажды поссориться насовсем. И когда она расстраивается – мне еще хуже. Смотреть спокойно на нее такую невозможно, сразу сердце кровью обливается. Но этот Черный как возвратный тиф – никак от него не отделаться. Постоянно встает между нами. Лена, конечно, тоже хороша, носится с ним как с писаной торбой, забыв про все его гадости. Это ее стремление всех пожалеть доходит порой до абсурда.Англичанка в этом плане такая же, только еще и несносная.
– Ведущим не буду, – не дожидаясь, когда она подбежит ко мне, говорю сразу.
Кое-кто из наших и из 11 «Б» репетируют сейчас в актовом зале какую-то самодеятельность, чтобы завтра блеснуть с песнями и танцами на театральной сцене. Я сдуру сунулся туда и потом еле отвязался от Михайловской. Прицепилась как клещ: «Герман, пожалуйста, будь со мной ведущим вместо Панова! Олеся Владимировна сказала…».
Англичанка на миг озадаченно хмурится, даже замедляет шаг. Потом говорит:
– Ах, ты про последний звонок… Да, Света подходила, просила заменить тобой Панова. Но я же ей сказала, что заставлять тебя не могу, пусть, если так хочет, сама с тобой договаривается… А вообще я по другому вопросу. Я о Лене Третьяковой хочу поговорить.
Я сразу напрягаюсь.
– Давай зайдем в кабинет? – предлагает она. Вот уж с ней – да и вообще ни с кем – Лену обсуждать я не хочу. Но так и быть – захожу.
Она останавливается возле учительского стола, а я присаживаюсь полубоком на столешницу первой парты, ближайшей к дверям. За ней мы последние четыре месяца сидели с Леной на английском и классных часах.
– Герман, возможно, ты сочтешь, что я вмешиваюсь не в свое дело…
Такая вводная мне уже очень не нравится. Чувствую, как моментально закипает раздражение.
Естественно, ты вмешиваешься не в свое дело. Но пока еще молчу.
– Но Лена мне не безразлична. Не только потому, что, как ваш классный руководитель, я несу ответственность за вас. Но и просто по-человечески. Я понимаю, что она тебе нравится, но…
Не говоря ни слова, я снимаюсь с парты и иду на выход.
– Подожди, я не закончила! – летит мне в спину. – Ты мучаешь Лену. Ломаешь ее.
Все-таки не выдерживаю и разворачиваюсь.
– Кто вам такое сказал? Лена?
Она сконфуженно отводит глаза, и я понимаю – реально Лена.
– И что еще вам Лена про нас сказала?
Но англичанка отнекивается.
– Ничего она не говорила. Ничего говорить и не надо. И так все видно.
– Что вам видно? Как ее ломаю?
– Ну вот вчера, например. Когда мы ходили навещать Петю. Не только я, все заметили, как ты… вышел из себя. Из-за сущей ерунды. Ты пойми одно: для Лены Петя Чернышов как брат. Они выросли вместе, живут рядом, давно дружат семьями. Они… – Англичанка разводит руками, – ну практически как родственники. И вот с ним случается беда. Он едва не погибает. Ну как она может от него в такой период отвернуться? Да, понятно, у вас отношения. Тебе, возможно, не хочется делить ее внимание ни с кем. Но это эгоизм, Герман.
– А ваш… кто он вам? Муж… жених? Так понимаю, он не против вас делить с другими? Или вы его? – усмехаюсь я.
– Герман! Зачем ты так? – она заливается краской до самых ушей. А я ведь ничего пошлого вслух не произнес. Чертова святоша.
Поборов смятение, англичанка продолжает нудить:
– Я вижу, что у тебя серьезное отношение к Лене. Это прекрасно. Но ты должен понимать, что она – девочка милосердная и отзывчивая. Такая уж она есть по природе своей, такой она тебе и понравилась. Она не может пройти мимо чужой беды, а уж тем более – мимо несчастья близкого ей человека. Но чтобы не портить с тобой отношения, Лена не ходит к Пете Чернышову. Все остальные в классе тоже к нему не ходят. Получается, человек совершенно один в беде. Я на днях разговаривала с Петиной матерью, и мне было стыдно. За себя, за вас… за такую черствость и равнодушие.
Ну, всё. Англичанка села на своего конька. А у меня от ее пафоса тут же все зубы заныли.
– Только если вам всем плевать, то Лену мучает совесть. Ей плохо морально. Она разрывается между тобой и своими принципами. Ну пойди ты на компромисс. От тебя что, убудет, если она иногда его навестит? Герман, ну глупо ревновать в этой ситуации. И вообще ревнуют только неуверенные в себе люди.
– А не ревнуют только куколды… Извините. Я хотел сказать, что это псевдопсихологическая чушь. Но одно вы верно сказали: наши с Леной отношения вас не касаются.
– Я за нее переживаю! Ей плохо. А она и так… – англичанка запинается, будто не может подобрать нужное слово, – слабенькая. Не дави так на нее, Герман. Я боюсь, что ты ее просто сломаешь.
– Всё? Лекция окончена? – спрашиваю ее равнодушно.
Она лишь качает головой.
– Я надеялась до тебя достучаться…
– До свидания, – покидаю наконец я кабинет, в котором стало слишком душно.
Чернышова мы с Леной больше не упоминаем. Договорились вчера об этом, ну и о том, что больше она к нему не ходит. Бережем зыбкий мир. Но если уж на то пошло, я не запрещал Лене его навещать, просто меня коробило от мысли, что она после всего с ним общается.
Хотя кого я обманываю – меня вообще бомбит и разрывает, оттого что в ней вдруг опять взыграли к нему какие-то чувства. Пусть даже это всего лишь жалость, как она говорит. Из жалости тоже много чего может вырасти.
Англичанка – дура, дальше своего носа ничего не видит. А к Лене идти после школы я передумал, поехал домой.
***
Лене я ничего не стал рассказывать про наш идиотский разговор с англичанкой.
Сначала хотел спросить, какого черта та сует свой нос, куда не просят. А главное – зачем Лена ее посвящает в наши отношения. Нашла тоже себе подружку. Причем спросить хотел не по телефону, а лично, чтобы глаза видеть.
Но на следующий день уже остыл, а портить лишний раз себе и Лене настроение не хотелось. И так у нас в последнее время всё на нерве. Ну и к тому же последний звонок – какой-никакой праздник. Я бы даже сказал, нормальный такой праздник получился, несмотря на длинные речи и самодеятельность наших.
Хотя мы всего лишь сидели с Леной рядом в полутемном зале, пока наши выдавали какие-то номера на сцене. Я держал ее за руку, смотрел на нее. Ловил смущение, сбившееся дыхание и дрожь, когда наклонялся к уху и шептал всякую ерунду, а заодно касался ее теплой кожи губами. Вдыхал ее запах. Еле заметно целовал мочку, шею, впадинку за ухом. От ее трепета меня и самого вело нешуточно. И кровь бурлила так, будто ничего чувственнее в жизни не испытывал. Но главное, вернулось ощущение близости между нами.
Если бы не отец со своим неожиданным визитом и дурацкими ремарками в ее адрес, то вообще всё было бы десять из десяти. Мне хотелось свалить куда-нибудь с Леной на целую ночь, чтобы больше никого не видеть и не слышать. Но она не могла. Мы договорились с ней встретиться завтра.
***
Тренировка у нас сегодня подзатянулась немного, и я выхожу из комплекса только около пяти. До центра ехать не так уж далеко, но сейчас – самые пробки.
– На Карла Маркса и на Ленина вообще всё стоит глухо, – подтверждает Василий. – Можем сделать небольшой круг, там посвободнее должно быть, если верить яндексу. А там свернем на Тимирязева…
– Давай, – равнодушно соглашаюсь я. Тренер нас сегодня загонял. Да и отец вчера меня вымотал. Опять весь вечер выносил мозг по поводу отъезда в Канаду.
«У тебя этих Лен будет десятки, сотни, – орал он. – Ничего в ней особенного. Обычная кукла, каких полно кругом. Еще и голь перекатная».
«Для меня она одна», – старался я держаться спокойно.
«Очередная золушка, которой захотелось в сказку, – не слышал и не слушал меня отец. – Сейчас она хлопает невинно глазками, а моргнуть не успеешь – вцепится…».
В общем, с отцом мы вчера в итоге разругались. Только отец не понимает, что чем сильнее он давит, тем больше меня тянет к ней. Хотя куда уж больше... Вчера я чуть не сорвался к Лене прямо в ночи. Потом подумал, что ее бабушка моего внезапного появления не поймет.
Смотрю в окно, пока Василий пытается продраться через запруженный центр, а сам представляю Лену, заспанную, теплую, в нежном смятении – такую, какой помню ее в Листвянке. И невольно улыбаюсь.
Осматриваюсь – мы уже довольно близко от Лениного дома. Набираю ее номер, чтобы сообщить, что подъезжаю, скоро буду.
И вдруг вижу ее. Сморгнув, приглядываюсь – точно она. И Василий ее узнает.
Продолжение следует...