Петр Алексеевич Кропоткин – знаменитый революционер, ученый и один из основоположников анархизма – 12 июня 1917 года вернулся в Россию после 40 лет эмиграции. Его ждала встреча не менее торжественная и масштабная, чем та, которой в апреле того же года удостоился В.И.Ленин. Кропоткина, правда, приветствовали более официально. Помимо тысяч обыкновенных граждан на Финляндский вокзал прибыли члены Временного правительства, включая военного и морского министра А.Ф.Керенского, журналисты. Присутствовал почетный караул, оркестр играл Марсельезу.
Несмотря на преклонный возраст (74 года), Кропоткин отказался от комфортной жизни в Великобритании, рискнув перебраться на родину, где после Февральской революции трудно было рассчитывать на сытое и спокойное существование. Он не мог оставаться в стороне от событий, которых так долго ждал, не увидеть своими глазами Россию, ставшую республикой.
Впрочем, действительность скорее вызывала тревогу, нежели радость и умиление. Страна вот уже почти три года вела тяжелейшую войну, ее раздирали глубочайшие противоречия и Временное правительство явно было не в состоянии предотвратить ее сползание в хаос. Государство находилось на грани коллапса, что казалось, должно было радовать человека, осуждавшего эту машину подавления личной свободы и выступавшего за ее уничтожение. Однако новое общество по Кропоткину означало обеспечение права человека на всестороннее развитие, а не произвол, вседозволенность и внутренние распри, которые все больше охватывали Россию.
Можно ли было предотвратить катастрофу? Для этого, по мнению Кропоткина, важно было избежать военного поражения. Он не был ура-патриотом, но считал, что победа Германии усилит разрушительные процессы в России, обернется насилием и террором. Эта позиция определяла его отношение к тем силам, которые придерживались диаметрально противоположной точки зрения. Речь шла не только о большевиках, но и о представителях национальных движений, нацелившихся на отделение от России. Тон задавали украинские приверженцы самостийности. Как и большевики, они были пораженцами, не гнушались брать деньги у германского генштаба.
Разумеется, самостийность в основе своей не была только зарубежным проектом. Украинское национальное движение разворачивалось во второй половине XIX – начале XX века в результате роста национального самосознания, подъема национальной культуры. Существенную роль играла негибкая и недальновидная политика царских правительств, широко практиковавших запретительные меры в отношении украинского языка, литературы и печати. В то же время поддержка украинских националистов со стороны Германии и Австро-Венгрии в период войны приобрела столь масштабный характер, что впору было задаться вопросом: сумели бы «самостийники» в ее отсутствие выйти на желаемые рубежи к 1917 году.
К началу войны действовали созданный австрийцами Союз освобождения Украины, «украинские бюро» в Лозанне, Вене, Берлине и Стокгольме. Архивные документы подтверждают, что через эти структуры в Россию направлялись эмиссары и переводились крупные денежные суммы для ведения пропаганды, организации антиправительственных акций и подготовки «местных кадров» для захвата власти. Только в 1914-1915 гг. украинские организации в Вене получили около 5 млн. крон. В июле 1917 г. российское министерство финансов задержало перевод на 100 тыс. долл. из США председателю Рады М.С.Грушевскому. Союз освобождения призывал зарубежные правительства помочь освободить Украину от «московского варварства». Распространялись листовки, убеждавшие русских солдат дезертировать, сдаваться «при первом удобном случае» и встречать войска противника как своих освободителей».
Германское командование развернуло работу с военнопленными – уроженцами Украины. Доминантой было культивирование ненависти «к кацапам и московщине». По меткому журналистскому определению шла «работа по превращению наших малороссов в украинцев». Их записывали в «Сiчь», на форму нашивали «жовто-блакитные» шевроны и готовили к боевым действиям против русской армии.
В марте в Киеве была создана Центральная Рада. Руководители этого органа уверяли, что не собираются полностью порывать с Россией и удовлетворятся автономным статусом Украины. На деле автономия рассматривалась как шаг на пути к обретению полной независимости. А.Ф.Керенский комментировал: «Меня не пугают домогательства украинцев, но меня пугает их нетерпеливость».
Временное правительство тщетно упрашивало украинцев повременить с опрометчивыми шагами и подождать созыва Учредительного собрания. В начале июня Радой был принят «первый универсал» (универсальный акт, закон), по сути утверждавший самостийность.
Кропоткин не был противником самоопределения наций, но прекрасно понимал, что национальное освобождение не панацея от всех бед и замена имперского гнета на гнет национальный ничуть не улучшает положения «униженных и оскорбленных». Это только кажется, что стоит разделаться с иностранными хозяевами, обзавестись собственными флагом и гимном, переименовать улицы, снести старые памятники и установить новые − и все пойдет на лад.
С момента своего прибытия в Россию Кропоткин дистанцировался от власть имущих − отказался от предложения сделаться министром (анархисту негоже быть членом правящего кабинета), от должности посла в Великобритании. Однако это не означало, что он возражал против поддержки руководства страны – когда это не противоречило его взглядам. Он выступал на митингах, объяснял, как важно сохранить армию, не складывать оружия и не допускать распространения «психологии побежденной страны», грозящей гражданской войной, диктатурой и террором.
Острота русско-украинских противоречий была столь велика, что Кропоткин не счел себя вправе отойти в сторону. Свое отношение к тому, что происходило на Украине, он выразил в эмоциональном, сильном и ярком документе, написанном 24 июня − меньше, чем через две недели после его возвращения в Россию. Сделано это было, по всей видимости, по просьбе Министерства иностранных дел (возглавлялось М.И.Терещенко). Для власти это был шанс − опереться на высочайший моральный авторитет Кропоткина и при его содействии поправить свое положение в «украинских делах».
Сохранились две редакции этого документа − «Обращение к украинскому народу» и «Письмо украинцам». Первая находится в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ). Ее текст был опубликован в 1992 году в Трудах комиссии по научному наследию П.А.Кропоткина. Вторая, с менее пафосным названием − «Письмо украинцам» − хранится в Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ) МИД России. Эти редакции несколько отличаются друг от друга. Хотя вариант АВПРИ неполный и представляет лишь часть документа (две с половиной страницы рукописного текста), в чем-то он резче и жестче варианта ГАРФ. Именно «Письмо украинцам» было направлено в Министерство иностранных дел и дальше – в Ставку Верховного главнокомандующего. Затем текст «причесывался», возможно, для печати, как пропагандистское «Обращение к украинскому народу».
Скажем сразу – документ Кропоткина в 1917 году остался невостребованным, публикация 1992 года была первой. Правда, она не привлекла большого внимания. Создатели СНГ находились в эйфории после развала СССР, независимость Украины стала свершившимся фактом и рассуждения теоретика анархизма о том, чем это может грозить России, воспринимались как не особенно злободневные. Но сегодня сочинение Кропоткина вновь обретает актуальность.
Обращаясь к «братьям украинцам» (цитируем документ ГАРФ), Кропоткин подчеркивал, что он никогда не выступал против свободного развития «каждой народности», но считал, что «в такой свободе и в возможности самостоятельного развития всех народностей лежит залог высшего развития для всего человечества». Иными словами, обретение национальной свободы не должно вести к национальной обособленности, национальному эгоизму.
Кропоткину ясны причины, заставлявшие украинцев стремиться к самостоятельности: «Я вполне понимаю, какие чувства должны были развиваться в украинском народе по отношению к Российской Империи, когда всякая попытка распространить образование на вашем родном языке, снова оживить вашу литературу, задавленную владычеством Польского и Российского государств, или возродить исконные формы общественной жизни, рассматривались чиновниками русского царя, как политическое преступление; когда всякая попытка развивать свои бытовые особенности, или даже собственное понимание религии, преследовалась как попытка отложиться от России и присоединиться к её врагам.
Создание такого враждебного отношения к целому народу естественно порождало в вас враждебное чувство».
Но это чувство нельзя было переносить на новую Россию – ведь «сыновья и дочери Украины гибли на тех же эшафотах, в тех же тюрьмах, при тех же расстрелах, что и сыновья и дочери великороссов, кавказцев, поляков, латышей, татар, восставшие против царского гнёта».
Многое из того, что писал тогда великий революционер, сейчас может показаться наивным, но подкупает своей искренностью, верой в лучшие стороны человеческой природы. «Месяцы, прожитые Россией без центральной власти, здравый смысл, высказанный народом, само время, в которое мы живём, и, наконец, полный провал императорской централизованной власти в срединных империях — всё это делает возврат к прежнему угнетению народностей, классов и личностей совершенно неправдоподобным… Прежнее сосредоточение законодательной власти в руках сильного централизованного правительства отжило свой век. Вернуться к нему в России так же невозможно, как вернуться к самодержавию».
Последовавшие десятилетия показали, что возврат к прежнему угнетению вполне правдоподобен, равно как и «сосредоточение законодательной власти в руках сильного централизованного правительства», попиравшего права человека гораздо грубее, чем это делало самодержавие. Но это – к слову…
Разъясняя «братьям-украинцам» свои подходы, Кропоткин просил их не порывать с Россией, а ориентироваться на новую жизнь в рамках федерации свободных народов, обитающих на «громадных равнинах Восточной Европы». Это означало бы вступление «на путь пышного расцвета… умственной и хозяйственной жизни».
Завершив вводную часть, Кропоткин делает акцент на том (цитируем по варианту АВПРИ), что создание на территории бывшей Империи национальных государств представило бы «такую глубокую перестройку всей жизни России, что в военное время она была бы сопряжена с громадной опасностью». Поэтому, заключалось, «правильным путем для украинского народа было бы – до окончания войны отложить решение коренного вопроса о федеративности союза» (в документе ГАРФ предлагалось дожидаться созыва Учредительного собрания).
А тем временем можно было заняться тем, что Кропоткин считал главнейшим: «…Провести в жизнь, у себя в Украине, права человека и гражданина, признанные демократическою Россией, как основа ее Великой Хартии Вольностей: провести их в образовании, в области религии и в отношении классов, устанавливая у себя первые начала освобождения труда – но ни в каком случае не порывая связи с русским народом, и конечно, избегая всего того, что могло бы нарушить в будущем добрые отношения между обоими народами». Автор продолжал: «При этом, позвольте сказать вам, братья, что все, чему учит наша история и чему научил меня долгий жизненный опыт, ведет к заключению, что самою сильною помехою расцвету народной жизни, которого мы все желаем, было бы образование независимых государств из народностей и областей входивших в состав Российской империи».
В заключении говорилось: «…Если бы украинский народ и нашел нужным отделиться от русского, то конечно он должен был бы отложить любой шаг в этом направлении до окончания войны. Каковы бы ни были политические планы и ошибки отдельных лиц, нельзя допустить мысль, чтобы большинство украинского народа, видя каковы планы Германии и Австрии на порабощение – экономическое и политическое – русского народа, зная каковы были бы последствия германо-австрийской победы на Востоке и понимая, что такая победа была бы только началом новых претензий на порабощение и русского и украинского народа и всех других народов обитающих в России, − нельзя допустить, чтобы зная и предвидя это мыслящие люди Украины не подумали о том, что нанести такой удар в такую минуту русскому народу было бы одним из тех преступлений, которые потом тяготят как проклятие, на народы, совершившие такое преступление.
…Братья, не рвите вековой связи! С обновленною Россией вы сможете жить по-братски. А сливая воедино творческую устроительную работу жизни двух столь близких народов, вы достигнете великих результатов в мировом строительстве Свободы, Равенства и истинного Братства».
27 июня Начальник канцелярии МИД России Б.А.Татищев направил письмо Кропоткина в Ставку (где находился М.И.Терещенко) вместе с телеграммой: «Срочно. Ставку. Письмо Кропоткина украинцам». Вопрос считался неотложным, и, судя по всему, запрашивалась санкция на передачу письма Центральной Раде. Но этого не произошло.
Как раз в эти дни в Киев собирались выехать Терещенко, министр почт и телеграфа И.Г.Церетели, а также Керенский − для нормализации отношений. Возможно, что в этой ситуации было решено не оказывать лишнего давления на украинские власти − так могло быть воспринято письмо Кропоткина.
В результате переговоров министры Временного правительства теоретически признали возможность национальной автономии Украины, согласились с созданием украинских воинских частей, но в составе русской армии и с ведома русских властей. Рада в свою очередь обещала не торопиться с самостийностью, а ее Генеральный секретариат объявлялся органом Временного правительства.
Достигнутый компромисс не нашел полного одобрения ни в Киеве – его не приняли радикально настроенные националисты, ни в Петрограде – со стороны противников любых уступок украинцам, и в конечном счете он не остановил продвижение Украины к независимости.
Возможно, в какие-то минуты министры Временного правительства сожалели, что не прибегли к помощи Кропоткина и не предали огласке «Письмо украинцам». В любом случае, к осени 1917 года процессы распада страны зашли слишком далеко. Провидческими оказались слова Кропоткина о том, что отделение Украины от России стало бы «ужасной ошибкой», за которую придется расплачиваться «тяжелой ценой». Так и получилось.
Подписывайтесь на мой канал, комментируйте и ставьте лайки
Еще см. материал по российско-украинским отношениям в 1918 году