Соня как пришла, после дежурства в больнице, так рухнула в постель и проспала чуть ли не до полудня. Ей не нужно было выходить на работу, но очень тянуло прийти и узнать, как Костя. Ужасно просто тянуло. Хотя бы позвонить…. Но она запрещала себе это делать.
Уже несколько раз говорили ей и коллеги медсестры, и врачи, что нельзя так близко к сердцу принимать судьбу пациентов. Тогда неизбежно – и очень скоро — наступит профессиональное выгорание. Можно сломаться и уйти из профессии вообще. Или стать истеричкой. Или циником. Ничего из этого нельзя было себе позволить. Необходимо соблюдать золотую середину.
Костя Завьялов — чужой ей человек. После школы они ни разу не пересекались.
В те годы, когда они были еще детьми, и каждое утро приходили в свою старую школу (здание пятидесятых годов, двухэтажное, раскинувшее белые оштукатуренные крылья) – в ту пору все знали, что Косте живется несладко. Не раз, и не два учителя обсуждали вопрос – мол, хорошо бы передать этого мальчика в интернат. Там и жизнь у него была бы более сытая, и за учебой и поведением его приглядывали бы педагоги и воспитатели, привыкшие работать с трудными детьми.
Такие ребята могут вызвать жалость.
Но Костя Завьялов не позволял себя жалеть – он был насмешливый и колючий, как еж. Его боялись.
Соня росла тихой мышкой, не умевшей отстаивать себя. Ее легко было ранить даже словом, и она долго, молча переживала обиду и несправедливость, мысленно возражала обидчику, находя нужные слова. Но это всё – в уме…Наяву же она сразу тушевалась и уступала. Всем, всё, всегда.
К тем, кто вёл себя противоположным образом, кто не боялся возразить – хоть учителю, хоть директору, если те были не правы, Соня испытывала сложные чувства. Немножко им завидовала, немножко восхищалась, сама не признаваясь себе в этом. Но с такими смельчаками она не сближалась – они были совсем чужие для неё по складу характера.
А Завьялов, хоть и не боялся ни Бога, ни черта, тоже держался особняком. Соня не могла вспомнить, чтобы у него были друзья.
Когда после девятого класса их пути разошлись, Соня иногда вспоминала Костю, но в особом контексте. Она почему-то думала, что с Завьяловым что-то случится — он рано уйдет из жизни, и уход этот будет трагическим.
И вот прошло всего-ничего после того, как Соня получила диплом, а если оглянуться назад – уже нескольких ее бывших одноклассников нет на свете. Димка Димухамедов уто--нул в строительном озере. В народе водоем так называли потому, что когда-то его тут не было. В районе дач экскаваторы вырыли котлован, и со временем он заполнился водой. Дачники ходили туда купаться – до речки было далеко. Хотя водолазы предупреждали – мелководья здесь почти нет, а на дне лежит строительный мусор. Опасно. Почему Димка не выплыл – Бог весть….Может, нырял, и ударился обо что-то? Соня точно не знала.
Потом, когда она училась в медколледже, кто-то расправился с Маринкой Быковой. Она была маленького роста, голубоглазая, густые рыжеватые волосы красиво пострижены….Нашли ее в лесополосе…Говорили, что пре--ступника так и не задержали.
А Лиля Токаева просто ушла вечером за хлебом, и не вернулась…И не было никакой зацепки, где она и что с ней случилось.
В юности веришь в бессмертие. Но этих ребят не стало так рано, на взлете…Как Лиля играла на пианино «Лунную сонату»… Маринка хотела стать врачом, а Димка так никуда и не успел поступить…
Неужели теперь к ним присоединится и Костя Завьялов?
Не думать….
Соня надела наушники, включила музыку фоном. Механически делала она домашнюю работу, стараясь отвлечься. Вымыла полы, запустила стиральную машинку. Приготовила ужин – макароны с сыром и базиликом.
Но когда с работы пришла мама, поддерживать обычный вечерний разговор – оказалось выше сил. Обычно Соня рассказывала матери о том, что нового у нее в травматологии – там всегда хватало необычных случаев.
— Сегодня больной поступил с вывихом. Оказывается, он повредил руку два дня назад, думал обойтись без врача, лечился водочкой. Нынче к утру водочка помогать перестала. А с вывихом же – чем дольше тянешь, тем сложнее вправлять. Два врача с ним работали…
— Представляешь, к нам привезли бомжа….Травмы там не тяжелые, но его выписывать потом просто некуда. А дядька там такой забавный…худенький, седые волосы до плеч и стихи Бродского читает… При этом бездомный. Ему будут хлопотать место в доме престарелых.
Но этим вечером Соня ни о чем не могла говорить. Она сослалась на головную боль, и на то, что ей завтра к восьми на работу – мол, нужно принять таблетку и отоспаться. Ушла к себе, но уснуть не могла, конечно… Всё внушала себе, что постарается не принимать близко к сердцу, если придет в травматологию, и ей скажут….
…Костя был жив. Ей сказали, что вчера он ненадолго приходил в себя, но не сказал ни слова. Однако, показатели были лучше и, вопреки прогнозам врачей, похоже было, что парень выживет.
Соня ушла в самый дальний уголок больницы, где пылилась пальма и стояли сломанные стулья – отчего-то она плакала и не могла остановиться, наверное, накопилась усталость. Но такого чувства облегчения, как от этого известия, она почему-то не испытывала давно.
С этой времени она была уверена, что Костя начнет поправляться, и больше не поднималась наверх, не справлялась о нем, а если видела в приемном покое его мать, то не подходила к ней, а только кивала издали.
Но настал день, когда Костю спустили из реанимации на второй этаж, и положили в обычную палату. Всего тут было четыре койки, но ожидалось, что двух мужчин должны вот-вот выпишут, а двое было тяжелых. Костя и еще один парень, возле которого сидела мать.
Вечером, когда Соня обходила палаты с градусниками, мать сама взяла у нее термометр, поставила сыну. А Костя лежал, не открывая глаз. И тогда Соня поступила также – осторожно отвела его руку, сунула под мышку градусник, и присела на край постели, придерживая стеклянную трубочку, чтобы не выпала.
…Оказывается, глаза у Кости были закрыты неплотно. Он рассматривал ее из-под ресниц. И вдруг спросил – тихо и хрипло:
— Ханчина, я че – сдох?
От неожиданности Соня вздрогнула, градусник выскользнул и разбился.
— Завьялов, ты дурак… Боже мой… Ну вот что ты наделал… — Соня не понимала сама, почему забыла о том, что она медсестра, почему перенеслась мысленно в те времена, когда они учились в школе. И заговорила тем языком
— Тогда что ты здесь забыла? — Костя чуть помахал ладонью, будто надеялся, что видение Сони Ханчиной в белом халате развеется как дым, — Говорят, у людей перед концом глюки бывают….
— Тебе эти глюки должны были три дня назад в реанимации мерещиться, когда ты не мог определиться – на тот свет или на этот….Завьялов, пусти меня, мне ртуть убрать надо…
Он разжал пальцы, но, когда Соня повернулась, чтобы идти, он очень внимательно смотрел ей на спину, будто рассчитывал увидеть там крылья, хотя бы сложенные….
С тех пор, когда Соня заходила в палату, а делать ей это приходилось не раз в течение дня, он больше не заговаривал с ней, а всё равно чувствовалось, что между ними – иная, особая связь, чем у этой медсестры – с другими больными.
Кормили в больнице скудно – конечно, и на таком рационе можно было продержаться, особенно, если есть кто-то, кто сидит рядом и кормит тебя с ложечки. Второго тяжелого больного звали Никитой, ему было двадцать четыре года, и он всё время температурил. Мать не решалась уйти домой, на раздаче санитарки не отказывали ей в лишней тарелке супа и стакане компота.
А маму Кости, после того, как угроза жизни ее сыну отступила, Соня видела редко.
И тогда Соня стала готовить дома – что-то диетическое: суп, паровые тефтели, кашу – приносила еду всегда в двух баночках и говорила Нине, матери Никиты:
— Вот, покормите обоих, пожалуйста…
И добавляла, будто извиняясь:
— А то мне некогда….
Женщина растроганно благодарила, и действительно скармливала принесенное до последней ложки – сначала сыну, потом – Косте.
Двух других мужчин, пострадавших в той драке, давно уже выписали из больницы к той поре, когда Костя начал вставать.
Всё длиннее становились ночи, всё жарче наливалась алым соком рябина, и Соня в ночные дежурства свои останавливалась то у одного, то у другого окна, и порой ей удавалось увидеть, как падают звезды – будто Бог чиркает спичкой и никак не может ее зажечь.
В первый раз Костя вышел из палаты, как раз когда Соня дежурила. В коридоре царила полутьма, только «на посту» горела настольная лампа.
Костя ступал еще неуверенно, будто сомневался после каждого шага, что его сил хватит на следующий. И передвигался согнувшись, словно получил удар в живот. Держаться прямо было слишком больно.
Услышав его шаркающие шаги, Соня подняла голову. И ахнула внутренне.
— Что случилось?
Она решила, что ему стало хуже, и он выполз искать помощи у медиков. У нее.
— Да ничё…выспался просто на три года вперед…Как там нас учить заставляли? «Не спится, няня…» - так, что ли… Не спится, мне, няня, то есть, сестра…
Она невольно оценила, что он вспомнил ради нее школьную программу, которую терпеть не мог.
— Так, — она возвысила голос, — А теперь возвращайся назад и ложись…Ходить тебе можно днем, и лучше с кем-нибудь, чтоб был на подстраховке.
— А тебя каким ветром сюда занесло, Ханчина? Я ж видел, кого сюда привозят…Каких…Делать тебе больше нечего, как бульончики всем варить.
— Завьялов, у тебя с годами ума не прибавилось. Ты лучше скажи, как сам сюда попал?…
Соня уже примерно знала – как. После того, как Костя пришел в себя, в больницу приходил следователь. И, хотя делу предстояло до поры до времени быть покрытому тайной, досужие медсестры уже разузнали, что была обычная разборка по пьяни, каких за год случается немало, и что Завьялов глупо подставился под удар ножом. Тот, что чуть не лишился носа, хотел попугать парня, со сломанными ребрами, а этот …просто оказался между ними…
— Тебе до того света вот столечко оставалось, — говорили сестры, и показывали между пальцами расстояние, которое разделяло нож и сердце.
И сейчас Костя Завьялов ничего не ответил Соне, усмехнулся и поплелся обратно в палату, придерживаясь рукой за стену.
*
Нельзя сказать, что Соня не чувствовала особого отношения к себе со стороны Кости. Но она совершенно не знала, почему он ее особым образом выделял. И тем более не догадывалась, что он думал о ее семье…
Поэтому она не могла сказать ему, что он ошибается.
Да, у нее в семье всё было пристойно и относительно благополучно. Сначала их было четверо, отец и мама, Соня и ее бабушка со стороны матери. Дома царил порядок, все разговаривали друг с другом вежливыми красивыми фразами, будто по-книжному, и никогда не повышали голоса. И бабушка действительно вязала внучке белоснежные ажурные воротнички – пусть и отменили давно школьную форму, а с воротничками было наряднее. И стол к ужину, и по выходным, когда все собирались дома, накрывали не в кухне, а в столовой, и первое на стол подавали в супнице…
Вот только чего-то ощутимо недоставало. Соня по младости лет не могла понять – чего. Она перешла в четвертый класс, когда из семьи ушел отец. Без всяких ссор, собрал вещи, чинно попрощался с Соней и с бабушкой (с мамой, наверное, он простился раньше) и сказал, что уезжает.
— А когда ты приедешь? — спросила Соня.
Отец стоял в передней, а она – в двух шагах от него, то приоткрывала, то притворяла дверь в столовую.
Отец улыбнулся своей мягкой улыбкой и сказал:
— Я приеду….
Но больше Соня его не видела. Отец исчез из ее жизни. И удивительнее всего было то, что ни мама, ни бабушка не говорили о нем, словно его и не было. Ни осуждения, ни каких-то сплетен не было и в помине.
Позже, когда ей было лет четырнадцать, Соня попыталась узнать у матери – почему все произошло именно так. Мама сидела за столом и шила. Вопрос дочери не смутил ее, она лишь задумалась. Отложила шитье.
— Видишь ли, мы не любили друг друга…, — сказала она, наконец, — И, в конце концов, у нас…у меня сложилось ощущение….как тебе объяснить… Будто ты находишься в душной комнате, и в ней всё меньше остается воздуха, чтобы дышать…Я думаю, нам обоим стало легче после развода…Когда человек дорог, там всё происходит совсем по-иному, поверь, мне есть, с чем сравнивать…
— А без меня отцу тоже стало легче?
Мама еще немного помолчала.
— Я думаю, он не хотел, чтобы ты рвалась между нами…
И она снова взяла недошитое платье, показывая, что всё сказано.
После у отца была другая семья, а мама замуж так и не вышла, но в каком-то смысле да…хоть они и остались втроем, но дышаться им стало легче. Бабушка стала чаще готовить свои любимые драники, которые отец не признавал, мама каждые выходные брала теперь Соню то в кино, то на каток… И порой они обе смеялись так беззаботно, словно не одна Соня, но и мама была девчонкой.
продолжение следует
