Рассказы из второго выпуска альманаха «Полынья»
Жарко у нас в станице. Потому как... лето, красное. Солнце палит так, словно я в пустыне.
Глаза ищут обупившуюся вывеску «Сельмаг». Только там, сейчас, и можно промочить горло, холодным пенным напитком, извлечённого на свет божий из старенького советского холодильника.
***
Отряхиваю, штаны от пожухлой травы и топаю туда, где, если нет пивка, то можно хотя бы холодного чаю выпросить.
Но увы! Не только мои глаза отыскали эту торговую точку, но и десятка два подобных мне страдающих тоже.
***
Небольшой магазинчик гудел на разные голоса.
– «Сибирская корона» заканчивается. Всего один ящик остался.
– Тамарка! Слышь ! Тады в одни руки не больше двух бутылок! Глядишь, и мне достанется.
– Коляныч! Тебе и так хватит. Шёл бы домой. А то твоя Верка мне опять тут бои без правил вечером устроит.
– Томочка, вы меня извините, но я вынужден вас убедительно попросить, приступить к исполнению своих прямых обязанностей. Очередь не движется совсем. Ещё минут пять и начнутся сплошные тепловые удары. А оно вам надо? – интеллигентного вида городской-командировочный протёр очки в тонкой золотой оправе и начал интенсивно обмахивать себя соломенной шляпой.
Наконец, подошла и моя очередь.
– Вам мельника одну или сразу две?
– Какого мельника?
– Какого, какого – старого!
– А ничего другого и нет?
Толпа за моей спиной шумно возмутилась:
–Мужик, бери чё дают – и проваливай. «Старый мельник», видите ли, ему не по душе, то есть не по горлу.
– Давай обе, – поспешно пробормотал я, уступая место следующему страждущему.
***
Минуту спустя, располагаюсь на видавшей виды скамейке, под тенистым деревом, в некотором подобии сельского скверика.
– У вас тут свободно? – сверху на меня, смотрело лицо, сплошь испещрённое глубокими морщинами.
Я кивнул и слегка подвинулся, уступая место.
Мой сосед аккуратно расстелил пожелтевшую газету, достал жирную рыбину, разрезал её на куски.
– Угощайтесь. Это таймень. Друзья аж из самой Сибири прислали.
Закуска источала такой аромат, что отказаться было невозможно. Я потянул к себе поближе газету и в знак благодарности поставил перед стариком бутылку запотевшего пива. Тот повернул её этикеткой к себе, сделал большой глоток, удовлетворённо крякнул и произнёс:
– А, знаете, молодой человек: я и есть тот самый старый мельник. Ещё до революции начал муку мололить.
Жажду утолил. Неведомую, в наших краях рыбу, попробовал. Настроение улучшилось. После такой трапезы душа требовала общения. И я всем своим видом показал, что готов к долгому разговору.
Одежонка, да и весь облик моего собеседника буквально кричали о том, что жизнь его была непростая и довелось повидать ему на своём веку немало.
– Вы, конечно, можете мне не поверить, но начинал я много лет тому назад трудиться... портовым грузчиком. Состоял в ватаге. По молодости мешками с мукой в трюмы барж таскал на Иртыше.
– Понятно. А как же мельником стали?
– Понимаш. Можно я к тебе на ты? Мне так удобнее. По осени Иртыш льдом покрывается. Грузчикам расчёт дают. И всё – гуляй до весны. Те, кто семейные, заработанную копеечку жене несут. А таким, как я, одна дорога – в кабак.
Однажды иду я, поддатый, и далеко не маленько. Ну, в общем, так, что тумбу афишную не заметил. Остановился, тру ушибленный лоб и объявление читаю. Грамоте-то я обучен. Как-никак церковно-приходскую школу закончил. А на тумбе коротко и ясно: «Требуется крупчатник! Деньгами и жильём не обижу!»
Призадумался. Деньжата кое-какие у меня в кармане ещё водились, а с ночлегом было туго. То к одному дружбану на постой напрошусь, то к другому. Стою себе и размышляю: крупчатник, крупа, мука. Как раз то, что мы на последнюю баржу загрузили. Ну и что тут сложного? Зерно в муку перемолоть? Как работают ветряные мельницы, у себя в селе видел. Немудрёная техника. Чай, не дурак – осилю, за то будет что пожрать, да и постоянная крыша над головой -– не последнее дело.
Смотрю, малец возле тумбы отирается, по всему, видать, у меня из кармана, что плохо лежит, стырить хочет. Схватил его за шкирку да и говорю:
– Неча в чужой карман глазеть! Враз по шее у меня схлопочешь! На, держи двугривенный, смотайся в бакалейную лавку, да купи мне полфунта муки самой лучшей. Апосля отведёшь меня вот по ентому адресу – я ткнул в объявление. Всё справно сделаешь – с меня ещё целковый.
– И что, хозяин мельницы, принимая вас на работу, никакого рекомендательного письма не потребовал? – поинтересовался я, поднося ко рту очередной кусок вкуснейшего хариуса.
– Не-а. Взглянул на меня сурово из-под бровей косматых. Хлопнул по плечу и произнёс: «Зелен ты ищо, для крупчатника-то! Ну да чёрт с тобой! Ступай на мельницу. Ежели завтра мука будет лучше нынешней, считай, испытание прошёл. Будет тебе то, что в объявлении писано! Ну а на нет – и суда нет. Выгоню взашей и вся недолга».
У меня на языке вертелся очередной вопрос, но задать его старику не решился. Боялся перебивать рассказчика. Молча отхлебнул пива и весь обратился во слух. А собеседник продолжал:
– Городска мельница, не то, шо наша...сельская, ветряная, – большущая, просто жуть! Паровая. Пылища вокруг неё стоит такая, что света белого совсем не видать. Хотел было, сразу дёра дать от греха подальше, однако же, смеркаться стало. Решил я тогда в каморке близ этой громадины, грохочущей переночевать. Дёрнул за дверь – закрыто. Поманил к себе одного «чудика» белого с ног до головы. Слышь, привидение! Крупчатник я ваш новый! То бишь начальник! А посему живо мне тащи сюда ключ вон от энтой двери. А заодно и кулёк муки притарань, которую вы сейчас мелете. Минут через десять «белое привидение» доставило и то и другое. Сравнил я муку с мельницы, с той, что мне малец с бакалейной лавки принёс. По всему выходило, что паровая мельница зерно просто поганила. Ткнул под нос «приведению» кулак. Нюхай, чем пахнет! Усёк! На вот, держи. Отдал ему бакалейную муку. Утром придёшь. Меня разбудишь, покажешь, что вы «черти пыльные» за ночь намололи. Ежели опять хуже этой будет, так и знай: дам в морду! И не токо тебе, но и всей бригаде. Однако же тебе первому. Всё – я спать.
– И что, угроза подействовала? Неужели вашего кулака испугались? – Я взглянул на тонкие, все в синих жилах, руки соседа.
– А то ! Ты не смотри, что у меня сейчас одна кожа да кости. В те годы я два пудика на вытянутой руке нести мог. Так-то вот. В портовые грузчики абы кого не брали. Спытание пройти надобно было. Следующим утром вся банда «мучных приведений» выстроилась у моих дверей. На перебой руки тянут – муку показывают. Чистую. Без отрубинистых точек. Через полчаса и сам хозяин соизволил объявиться. Улыбается в усы. Похвалил меня, а заодно и «мукосеев». Ключ от хаты вручил, денег на дрова выделил. Я из них каждому «привидению» по двугривенному отсыпал. Так сказать, премия. За усердие и старание. В общем, ту зиму прожил как «кум королю, брат министру». А по весне загудели на реке пароходы. Хлопцы из моей ватаги позвали с собой. Ватага – она же родная. Почитай, почти семья. Куды же я без неё? Вот и пошёл к хозяину за расчётом. А тот – ни в какую. Заладил как пластинка граммофонная. Ты же крупчатник, от Бога. Мастер своего дела. Мукосеи тебя крепко полюбили! Не каждому такое всевышним отпущено. Зачем же в порту горбатиться? Оставайся здеся. На всём готовом.
– И что – остались ?
– В тот год, не-а. Так и работал – зимой на мельнице, летом в порту, с корешами. Пока однажды не надорвался. Чуть калекой не стал.
В тот день, ливень был, не приведи, господь. А баржу, всё едино, грузить надобно. Вот я и навернулся с трапа, а мешок тяжеленный сверху на меня. Отлежался в больничке, да и подался на кормилицу-мельницу. С тех пор её уже и не покидал.
– А как же семья? Дети, внуки у вас есть?
Старик ответил не сразу. Сосредоточенно грыз рыбий хвост.
– На мельнице я женат. На ней – проклятущей и родной. После того случая в порту надломилось что-то внутри. Лечили, лечили, да всё без толку. Дохтора сказали жить будешь, даже долго, а детишек, увы, не заведёшь. Наисуровейший приговор вынесли.
– Так могли бы из детдома взять. Мало ли сирот в нашей стране.
– Твоя правда. Мы с женой Катериной усыновили одного мальца. Хороший такой вырос, тихий, смышлёный, работящий .День и ночь подле меня на мельнице крутился. Хотел из него смену себе достойную подготовить. Да не вышло – погиб в сорок пятом, под Берлином, аккурат за неделю до конца войны. Меня-то самого не призвали, бронь дали. Солдатушек наших, матросиков хлебушком кормить надобно было. А его без муки не испечёшь. Вот мы с половинкой моей и горбатились день и ночь. Для фронта, для победы. Без отдыху. Я всё это выдюжил, а она нет. Амилоз, знаш, что такое?
Я отрицательно покачал головой.
– Это когда лёгкие мучной пылью забиты и кислород из воздуха в кровь не пропускают. Короче, помучалась, она сердешная пару лет. Поездила по санаториям разным. До всё зазря. Угасла как свеча. Померла.
У меня на глазах невольно навернулись слёзы. В горле пересохло. Будто бы и не пил я «Старого мельника» вовсе.
– Скажи, паря, – дед пристально посмотрел на меня, -а ты, часом, или друзья твои, значки не собираете? У меня тут очень редкий экземпляр имеется. Таких в нашей стране не больше десятка наберётся. Не хочу в город телепаться, да в ломбард сдавать. Там не поймут. А тебе совсем недорого отдам. По всему, видать, ты человек хороший. Мой собеседник полез во внутренний карман мятого пиджака, достал оттуда белую чистую тряпицу. Развернул и протянул мне знак, с облупленной по краям эмалью.
– «Заслуженный крупчатник республики». – Это, почитай, всё равно как заслуженный артист. Тока их на Руси пруд пруди, а таких вот как я, раз, два – да и обчёлся.
– Беру, – еле слышно произнёс я.
Открыл свой кошелёк и выложил на стол всё его содержимое. Зарплату совхозного бригадира, за пару месяцев и отпускные.
Старик протянул мне знак, смял купюры не считая. Небрежно сунул их за пазуху и, не прощаясь, посеменил к выходу.
***
Незаметно догнать его и положить в карман тряпицу со значком мне не составило особого труда. Однако на душе почему-то продолжали скрести острыми когтями невидимые безжалостные кошки.
Все события, связанные с альманахом «Полынья», можно найти здесь:
https://vk.com/nezavisimieavtori