- Живи у меня, что уж. Мужика не удержала, дите чуть не угробила, но горемыка ты, нет на тебя зла. Дом у меня маленький, вдвоем тесновато будет, но деваться некуда, приму. А там, глядишь, Прошка явится, дом поправит, он ничего, не сильно обгорел. Жить можно,
Тетка Анна совсем обрюзгла, дышала с трудом, как будто что-то давило ее необъятную грудь. И запах… Пахла тетка как будто землей. Так пахнет сныть в мае, когда она уже начинает зеленеть на прогревшихся косогорах, и вроде травка такая красивая, яркая, нежная, а присядешь рядом - как будто на могиле. Аленка неопределенно покачала головой, и вроде надо бы пожить с теткой, помочь в чем, да и самой чуть успокоиться, а невмочь, прямо, как будто живой в гроб лечь, задохнешься. Анна поняла, вздохнула, опустила свое тяжелое тело на лавку, откинулась на влажные доски спинки.
- Ну, как хочешь. Я б с дитем помогла, все не одна. Жить-то где будешь? У Стехи своей полоумной?
Аленка подошла, присела рядом, чуть прижалась к тетке, тихонько сказала
- Нет, теть Ань. Я в доме останусь. Там половина, где печка целая, нетронутая, Бог уберег. Там и поживу. У меня хозяйство, как я уйду-то. Крыша есть, печку отмою, стенку найму мужиков, подлатают, целых полдома, куда мне больше. А к тебе приходить буду, не оставлю. Не бойся.
Тетка Анна встала, подышала, как рыба, выброшенная на берег, махнула огромной отекшей рукой
- В горелом доме она будет. А ведь и вправду, гляди- полдома только обгорело, вроде как кто линию провел. Вот ведь бывает же. Все под Богом ходим. Иди, горькая.
…
Задний двор совсем не пострадал, только вот запах... Пахло гарью, эта вонь смешивалась с ароматом цветущих деревьев, придавала ему горечь и ощущение отчаянья. Аленка прошла сквозь калитку в заборе, который разделял огород тетки Анны и ее, остановилась у куста сирени. Он за эти годы стал огромным, он и был не маленьким еще тогда, в ее детстве, она там, внутри, в тайном и темном переплетении ветвей устраивала свое гнездышко, натаскивала из дома всякой посуды, досочек, устраивала домик, пряталась там от всех, даже спала иногда. А сейчас куст вообще превратился в целый сиреневый лес. Тяжелые грозди клонились почти до земли, их было столько, что сиреневый аромат плыл над огородом и почти стирал запах гари. Аленка притянула самую большую гроздь к лицу, вдохнула, даже лизнула ее, слизав росинки, потом поискала пятерик. Нашла. Да не один - сразу пять. Воровато оглянувшись, как бы кто не увидел и не подумал, что она совсем уж дура, вырвала цветочки, сунула их в рот, съела… И ее просто скрутило от рыданий, слезы хлынули градом, да так, что она даже не могла стоять, опустилась на влажную тропинку, свилась в комок, и билась от горя и отчаянья, чувствуя, как в рот и нос набивается черная жирная земля.
Очнулась она от того, что кто-то гладил ее по голове. Прямо как маленькую, большой и теплой ладонью прижимал сильно влажные волосы, и снова, и снова. И от этого боль вдруг начала утихать, слезы высохли, на душе стало спокойно и тепло. Аленка чуть отстранилась для приличия, но отодвигаться не хотелось, наоборот, хотелось, чтобы эта рука не исчезала, уж больно она успокаивала, лелеяла, грела. Аленка подняла глаза, вздрогнула, но сразу успокоилась почему-то. Рядом с ней, как мальчишка присев на корточки, отчего крупные сильные колени упруго натянули не совсем чистые штаны, улыбался Михай.
- Ничего, девочка. Все наладится. Дом починим твой, я прямо завтра лесу привезу да кирпича. Месяц - и заживешь припеваючи. Ты вон красавица какая, такие красавицы не должны плакать, глазки потускнеют. Пошли, я тебе помогу дойти. Ко мне пойдешь? Я борща наварил, да курицу нажарил, пообедаем. А то в твоем-то дому пока не разбежишься.
Аленка почему-то послушалась. Оперлась на сильные руки Михая, встала, побрела, чувствуя, как подламываются обессилевшие ноги. Но Михай довел ее, почти донес, усадил в зале на топчан с пышной периной, загремел посудой. А Аленка вдруг уснула. Провалилась в темную теплую воду, в которой не было ни боли, ни горя, ни отчаянья.
…
- Вишь…Я так и знала. Мужик за порог, о мужике ничего не знает, может беда какая. А сама ферть - и к соседу. Женушку соседа ухайдокали, теперь в психушке по гроб жизни сидеть будет, так один в бега, а вторая под крылышко. Гадины!
Меланья стояла в кругу баб, собравшихся у клуба, и, тыркая в проходившую мимо Аленку пальцем, говорила громко, почти орала. Тучная Катерина согласно качала головой, остальные бабы молча слушали, правда смотрели на Аленку, как на муху, ползущую по стеклу. И Аленка вдруг ясно и четко поняла - молчать и терпеть нельзя. Она выпрямилась, чуть погладила себя по животу, как будто уговаривала маленького потерпеть, быстрыми, широкими шагами подошла к Меланье, сказала тихо и зло.
- Чего тебе надо, что ты все лезешь ко мне? Тебя не спросила, как мне жить. Еще раз вякнешь, или, не дай Бог на порог ко мне явишься - лопатой с крыльца спущу. А то ишь - явилась. Высматривает!
Меланья и правда вчера явилась вечером к Михаю, вроде как молоток попросить да пару гвоздей. Аленка как раз у него была, стирку устроила, помочь мужику бы надо, пока он дом ей правит. Увидела Аленку, зыркнула жабой и скатилась по ступенькам, быстро скрылась за кустами. И теперь вот - вынесла на людской суд.
Меланья отшатнулась, хотела было баб призвать в защиту, но откуда-то фурией выскочила Зара. И бабы попятились, потихоньку начали расходится - с цыганкой связываться они не хотели .
- Лопатой? Что ей лопата, корове? А вот пару наговоров ей очень помогут мозги освежить! Правда, Меланья?
Зара хохотала, упершись узкой ладонью в парчовый бок, а тетка вдруг сдулась, как будто из нее выпустили воздух и скрылась за поворотом.
- Она гадюка, конечно, но и я тебе сказать хочу.
Зара смотрела въедливо, и ее взгляд проникал под кожу, от него было больно и горячо
- Ты не по своей дорожке не пойди. А то заблудиться легко, дорогу обратно найти трудно. А та дорога к дому родному ведет!