Автор — доктор медицины Балдер Каттентидт
Перевод, комментарии и иллюстрации — Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart, Esq.)
На рубеже веков, весной 1899 года, я приехал вместе со своими родителями в Инстербург. Тогда мне было всего несколько месяцев от роду и родился я в южной Германии. Мой отец получил должность старшего редактора в газете «Ostdeutschen Volkzeitung». В 1907 году мы покинули Инстербург, так что я провёл в нём только первые восемь лет своей жизни. Было это почти восемьдесят лет тому назад. Удивительно, но детские впечатления от этого города по сию пору занимают в моей памяти очень важное место.
Проживали мы по адресу Обермюленштрассе 20 (на этом месте ныне ТЦ Радуга), на первом этаже. Наш дом, наряду с большим двором, принадлежал коньячной фабрике Мендельсона. В этот двор вёл широкий арочный въезд. По правую руку его окаймляли задние фасады домов по Кёнигсбергерштрассе, а по левую длинный корпус, в котором располагалась винокурня, конюшня и каретный сарай. Вдоль правого крыла этого корпуса в два яруса хранились бочки из-под сиропа (для производства ликёра), чьи пробки не всегда были герметичны, вследствие чего сироп протекал. Он был лакомством для детей и ловушкой для воробьёв, которые его тоже очень любили, но их крылья при этом часто слипались от этой сладкой субстанции. Мы отмывали их дочиста в воде, несмотря на испуганное и отчаянное сопротивление.
Большой мощёный двор, в котором кудахтали куры с петухами, был настоящей детской вотчиной: Ганса и Мартина Мендельсонов, Фрица и Вальтера Якобсонов (сыновей нотариуса Якобсона, жившего в одном из домов на Кёнигсбергерштрассе) и двух моих сестёр. Мы как угорелые носились вокруг расставленных там повозок, хотя нам это было строго-настрого запрещено, поскольку они были обмазаны смазкой, которую потом было адски трудно отстирать с нашей одежды.
В доме на Кёнигсбергерштрассе располагался магазин фарфора Ярейса (Herm. Jahreis). А ещё там была небольшая сырная лавка, чья владелица жила в нашем дворе. Мы с ней вечно были не в ладах, поскольку то и дело устраивали шумные развлечения у неё под окнами прыгая по бочкам с сиропом. Однако её громкие причитания не производили на нас никакого эффекта.
Квартира у нас была большая. Сразу за входной дверью, что располагалась возле лестницы, тянулся короткий коридор. В нём, слева и справа, были две маленькие комнаты, а в конце большая «Берлинская комната» (подробнее о Берлинской комнате), в которой помимо всего стоял рояль моей матери. За ней находился «Салон» (гостиная) с неизменной Венерой Милосской из гипса, а также модный в то время филодендрон. Я помню эту гостиную очень хорошо, потому как был изолирован там вместе со своей матерью, которая заботилась обо мне на протяжении нескольких недель, когда я подхватил скарлатину и дифтерию. Справа от «Берлинской комнаты» находилась столовая с тяжёлым дубовым столом и моей лошадью-качалкой. Затем следовала большая спальня, а за ней длинный узкий второй коридор, в котором была ванная комната, туалет и кухня, к которой примыкала комната моих младших сестёр.
В этой квартире мы и жили, а точнее мои родители, две старшие сестры, я, две младшие сестры и Эмма, наша верная и любимая домработница. Газовое освещение и висевший на стене телефон (как ни как, а отец был целым старшим редактором газеты) делали нашу квартиру по меркам того времени «роскошной».
Ещё в нашей квартире имелся чёрный ход, которым пользовались различные курьеры. Он был довольно узким. Однажды я поджёг там петарду, чтобы напугать нашу Эмму, которая в это время находилась на кухне. Сам же я спрятался внизу, ожидая хлопка. Однако долгое время ничего не происходило, и я решил проверить почему. Едва я наклонился над петардой, раздался взрыв, так что не только у Эммы, но и у меня самого случился ужасный испуг.
Большой двор с противоположной от въезда стороны был огорожен большой стеной. Чтобы забраться на неё, приходилось перелезать через крыши хозяйственных построек, что мы не раз проделывали. Оттуда открывался прекрасный вид на парк и Гавенский пруд.
Возвращаясь ко входу во двор, где мы любили играть в «клиппхен» (игра с клюшкой), мы оказывались на углу Обермюленштрассе и Кёнигсбергерштрассе. Последняя вела направо к Альтер Маркт с Лютеркирхой, а налево в Форштадт и на Уланенштрассе, на которой располагалась моя школа, а также казармы инстербургского уланского полка. Когда уланы, на своих великолепных лошадях, в нарядных мундирах и необычных шлемах, с пиками на которых развевались чёрно-белые флажки, выезжали оттуда, то мы, дети, попросту замирали в восхищении.
По обе стороны от плотины на Кёнигсбергерштрассе раскинулись два пруда, Гавенский и Замковый. На первом каждую зиму катались на коньках молодые джентльмены, толкавшие перед собой сани с юными барышнями, гревшими свои руки в тёплых муфтах. Иногда там играл оркестр, а в это время в другой части пруда резали лёд, после чего по специальному подъёмнику его перетаскивали в подвалы пивоварни.
В Лютеркирхе я наслаждался фризами с библейскими изображениями и великолепным убранством храма.
В те времена на улицах совсем не было никаких машин.
От наших ворот и направо Обермюленштрассе вела к Нойер Маркт с Общественным домом (Gesellschafthaus). В год Шиллера, то есть в 1905, там состоялось представление с традиционными тогда «Ожившими картинами» по мотивам Шиллеровского произведения «Песнь о колоколе», в котором принимали участие как моя мама, так и мы, дети. Фотографии этих «Оживших картин» моя сестра по сию пору хранит как драгоценнейшее сокровище.
Площадь перед Общественным домом освещалась большими газовыми фонарями. Отсюда вёл вход в парк Стрелков, в котором росли вековые деревья и, что не менее важно для детей, там была большая песочница. Однажды я забыл там свою красивую юлу, которую только-только получил в подарок. Она помогала мне по вечерам спокойно засыпать. Когда же я попытался найти её на следующее утро, то её и след простыл. Возможно, что её нашёл другой ребёнок.
От Нойер Маркт ответвлялась Райтбанштрассе (будущая Форхештрассе, ныне Калинина). Там находилась школа моих сестёр. Райтбанштрассе тянулась до самой Банхофштрассе, где жила подруга моей мамы, наша «тётя» Блудау, которую мы нежно любили. Её бородатый муж (Фриц) владел строительной конторой. (Супруги Блудау проживали по адресу Банхофштрассе 44 — Е.С.)
Однажды на Нойер Маркт собралась большая толпа людей, которую пожарные пытались разогнать из брандспойтов. Я до сих пор помню, как некий пожилой мужчина пятился назад, пытаясь своей тростью отбиваться от струй воды. Кстати, в то время все мужчины ходили с тростью.
Также на Нойер Маркт регйлярно устраивались различные ярмарки с традиционными каруселями и лавками торговцев. В большой палатке, смахивавшей на пивную, в которой стояли грубые скамьи, я увидел первый в своей жизни фильм. В нём, как я точно помню, некие таможенники частично раздевали мужчин и женщин в поисках контрабанды. Это был почти настоящие «порнофильм»! В то время ещё не было никаких «детям до 18-ти».
Мой отец, как главный редактор солидного издания, был человеком уважаемым, а моя мать была известна за свою красоту и проницательность, так что наш дом часто посещали «сливки общества». Помимо прочего, там были генерал Людингхаузен (вроде его звали именно так), начальник полиции, начальник пожарной охраны и главный архитектор. Кульминацией домашних торжеств стало крещение моих братьев-близнецов в канун 1904 года. Меж двух высоких рождественских елей стояли серебряная крестильная посуда, пастор в чёрной мантии и Людингхаузен, который, вероятно, был крёстным отцом, потому как, когда он нёс одного из двух моих братьев к купели, то слишком близко приблизился к горящим свечам, и маленькое кружевное платьице крестника почти загорелось.
На протяжении двух лет я посещал начальную школу на Уланенштрассе. Мои родители с самого начала хотели, чтобы я побольше общался с так называемыми «простыми» детьми. У меня же никогда не возникало проблем с одноклассниками. Наоборот, вскоре я оказался в первых рядах зачинщиков всевозможных проделок. На этот же школьный период пришлась и серебряная годовщина свадьбы императора, и на устроенном по случаю этого события школьном празднике мне пришлось читать стихотворение, текст которого я знаю, пусть и частично, по сей день.
Прогулки воскресного дня заводили нас на городские окраины, мы бывали в различных посёлках и местах с самыми причудливыми названиями. Также часто мы пешком ходили на три реки. На Ангерапп располагался туристический ресторан, который назывался Люксенберг, попасть в который можно было по шаткому деревянному мостику. Об этом мостике поговаривали, что если ты солгал в тот день, когда ступил на него, то непременно сломаешь ногу. Понятное дело, что в такие выходные дни я тщательно избегал говорить неправду.
В 1907 году скончался владелец «Ostdeutschen Volkzeitung», добрый пожилой джентльмен, с которым у моего отца были очень тёплые отношения. С его наследниками всё оказалось иначе. Мой отец подал в отставку и, в свою очередь, приобрёл собственную газету в Рурской области. Таким образом в марте 1907 года мы оказались на перроне инстербургского вокзала. Это случилось уже после того, как я несколько месяцев пролежал дома с тяжёлой формой дифтерии и скарлатины, оказавшись одним из первых пострадавших от этой эпидемии инстербургских детей. Нашим семейным врачом был доктор Лазер, и это стало самым важным из моих детских воспоминаний об Инстербурге. Ещё раз, кажется в 1939 году, я приезжал сюда из Кёнигсберга по случаю визита к одному из своих пациентов. В тот раз я посетил многие знакомые мне места и обнаружил, что некоторые из них сильно изменились. Будучи в Кёнигсберге во время его осады я узнал из сводок вермахта, что большевики прорвались к Инстербургу...
Автор — доктор медицины Балдер Каттентидт
Перевод, комментарии и иллюстрации — Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart, Esq.)
