«— Наверное, ты права, Валя. Сама все расскажу. Петр Иванович, тут такое дело. Мой муж, Хворостенков Егор, пришел домой с фронта, комиссовали его, а следом на меня похоронка пришла.
Глаза Петра расширились от удивления:
— Как так? — не удержался он от вопроса.
— Вот так! — жестко припечатала Пелагея и хлопнула ладонью по столу. — Бывает. Мужик с фронта, вдовец, а тут баб полная деревня. Ну и он… в общем… сошелся с Анфисой. А потом и я заявилась.
— А дети? — удивился Петро.
— А ребята мне не родные. Настеньку я с собой привела. Она спасительница моя, а Егорку только вчера привезла из города, сирота он».
Часть 11
Валентина хлопотала, не зная, куда посадить дорогого гостя.
— Айдате, давайте, присядьте-ка, — приговаривала она. — Вот блянки, мядок, вареннице. А можат, чавой ишшо хотите? Исть? Так у мене борщ знатный. Уся деревня знаеть, как я ево варю укусно. Някто так…
— Простите, как ваше имя, отчество? — улыбнулся Петр, и от его улыбки стало светло во всей хате.
— Ой, — махнула рукой Валя и стеснительно прикрыла лицо. —Звиняйте дуру старую, трындычиху. Валентина я.
— А по батюшке? — поинтересовался гость, поглаживая усы.
— Степаном моего батьку кликали, — все больше смущаясь, ответила Валя.
— Валентина Степановна.
Валя даже охнула от такого обращения: никто и никогда не звал ее по отчеству. Женщина присела на край скамьи и внимательно посмотрела на гостя. Слушаю, мол.
— Вы не хлопочите, пожалуйста, я не голоден. Мне бы с Пелагеей Прохоровной поговорить.
— Понямши. Как не понять! — Валя встала и смущено попятилась из хаты.
— Что вы! — Петро вскочил и усадил Валю на место. — Вы меня не так поняли. Секретов никаких нет, мы все вместе можем посидеть за столом.
— Вот и ладно! — засияла Валя пуще прежнего. — Вот и ладно.
— Пелагея Прохоровна, присядем? — обратился он к женщине.
— Отчего же не присесть, давайте, — улыбнулась она, с удовольствием наблюдая за тем, как разговаривали Петро и Валя.
Петро с интересом поглядывал на Пелагею, а она на него. Ему сразу понравился ее прямой взгляд, едва заметная улыбка, и даже чуть островатые и грубоватые черты лица были ему милы.
— Товарищ Заварзин сказал, что вы коммунист.
— Верно! — оживилась Пелагея. — И еще двое есть. А вы тоже коммунист?
Петр кивнул и проговорил довольно:
— Ну вот и хорошо, четверо нас теперь в деревне. Нужно еще подготовить хотя бы одного человека. Это наше с вами задание от Виктора Николаевича. Есть кто-нибудь на примете? Скорее всего, мужики-фронтовики. Достойные.
— Да, фронтовики есть. Егор Хворостенков, например.
— Ваш муж?
Пелагея смутилась на секунду, но тут же взглянула прямо на учителя:
— Бывший.
— Понимаю, — протянул Петро, хотя не особо понял, но задавать вопросов не стал. — Тогда давайте соберемся завтра же в сельсовете и пригласим товарища Хворостенкова. Вы не против?
— Я только за!
— Отлично.
Валя засияла и зачастила:
— Мой санок — ладный мушшина, только вот… запутамшись… война… с кем ня быват.
— Валюша, лишнее это… — остановила ее Пелагея, недовольно глянув.
— Ну почему же? Рассказывайте, Валентина Степановна! Мы человека в партию будем рекомендовать, а в таком вопросе ничего лишнего быть не может…
— Палашенька, шила у мешке ня утаить! — Валя виновато посмотрела на Пелагею. — Усе равно узнаеть! Пущай лучша от нас. Сама знашь, чавой люди наболтать могуть.
Пелагея согласно кивнула:
— Наверное, ты права, Валя. Сама все расскажу. Петр Иванович, тут такое дело. Мой муж, Хворостенков Егор, пришел домой с фронта, комиссовали его, а следом на меня похоронка пришла.
Глаза Петра расширились от удивления:
— Как так? — не удержался он от вопроса.
— Вот так! — жестко припечатала Пелагея и хлопнула ладонью по столу. — Бывает. Мужик с фронта, вдовец, а тут баб полная деревня. Ну и он… в общем… сошелся с Анфисой. А потом и я заявилась.
— А дети? — удивился Петро.
— А ребята мне не родные. Настеньку я с собой привела. Она спасительница моя, а Егорку только вчера привезла из города, сирота он.
— Вот так дела! — не удержался от восклицания учитель. — Осуждать не буду Егора! Не думаю, что это вызовет затруднения при вступлении в партию. А сам-то он желает стать коммунистом? Проявлял желание?
— Так вот мы у него завтра и выясним! Давайте-ка действительно чайку! — предложила Пелагея, желая закончить этот тягостный разговор. — Да о себе нам немного расскажите.
Петр Иваныч враз помрачнел.
— Да особо рассказывать нечего. Закончил педагогический институт, работал учителем математики в городской школе, на фронт ушел добровольцем в первые дни войны, три ранения, дошел до Берлина. В город прибыл на днях. Все.
В хате повисла гнетущая тишина, никто из женщин не решался задать вертящийся на языке вопрос. Но Валя все-таки не удержалась и спросила тихо:
— А семья, Петро Иваныч?
Вале тут же стало неловко от своего вопроса, Петро опустил голову и долго молчал.
— Где у вас курят? — медленно проговаривая слова, вопросом на вопрос ответил наконец учитель.
Пелагея тяжело поднялась, предчувствуя, что и у Петра не все просто.
— Пойдемте на двор, я там курю.
Учитель с готовностью поднялся.
Валя, чтобы разрядить обстановку, брякнула:
— Я ня курю, но пойду с вами.
Все натужно улыбнулись.
Во дворе Петр достал настоящие папиросы и протянул Пелагее:
— Трофейные. Угощайтесь.
Она покачала головой:
— Нет, я свои. А то привыкну!
Учитель кивнул, закурили, и только на третей затяжке он медленно начал рассказ.
— Мы учились на одном курсе. Вера тоже математик… была… поженились на четвертом, диплом Верочка уж беременная защищала. Родилась Анюта, через два года Алешка, потом война… их эвакуировали в Пензу, я оттуда письма получал, а потом вдруг страшное затишье. Долго никаких вестей не было, и внезапно снова письмо, но почерк не Верочкин. Писала его квартирная хозяйка, жили они у нее… Я долго не открывал письмо.
Петро раздавил окурок и проговорил:
— В общем, нет у меня ни жены, ни детей. Домой они решили поехать, город наш освободили уже, а по дороге состав разбомбило.
Долго еще сидели, не говоря ни слова. Тишину нарушил сам Петро:
— Ну что приуныли, бабоньки? Жить надо. Живые мы! Надо жизнь налаживать, страну восстанавливать. Некогда горевать.
Поднялся, Пелагея поднялась следом.
— В сельсовет я, а то так и не дойду, — махнул рукой учитель.
— Провожу вас, — коротко бросила Пелагея.
Сначала шли молча, а потом он заговорил:
— Я еще и осознать не успел, что один в целом свете. Родители мои давно умерли, а жену и детей четыре года не видел. Вроде как привык без них. Больше не увижу… А иногда разрывает изнутри… бежать куда-то. А куда? От себя не убежать.
До сельсовета дошли быстро, почти никого не встретив на пути. Председатель несказанно обрадовался учителю.
— Ну товарищ Заварзин! Вот так удружил нам!
Он с удовольствием тряс руку учителю. Познакомились.
— Ну что, Степан Миронович? Куда меня определите?
— Да хочь к мене! Комната есть свободная.
— Я слышал, что при школе коморка есть.
— А хочешь, так и туды.
— Да, не хочу никого стеснять. Лучше туда.
— Добро!
— Я провожу! — тут же вызвалась Пелагея.
— Вот и ладно. Усе дела завтре! Обживайтесь, Петро Иваныч! Ежеля чавой надо, кажите. Усе будеть, усе поможам. Кровать и стол со стулом есть там, шкапик.
Петро коротко кивнул, развернулся по-военному, щелкнув каблуками.
— От это да! От это учитель у нас таперича! — восхитился председатель.
Через полчаса Петро сидел в небольшой комнатенке на железной кровати и думал о том, что уже так давно не было у него такого сильного желания, чтобы рядом была женщина. Пелагея Хворостенкова.
Татьяна Алимова
Все части повести ⬇️⬇️⬇️.
Предлагаю к прочтению мой конкурсный рассказ, занявший первое место⬇️⬇️⬇️