Тяжело вздохнув, стряхиваю воду с рук, обрабатываю ладони антисептиком и, подхватив все необходимое для осмотра, направляюсь в детскую. Застаю мужчину у окна. Стоит ко мне спиной, сгорбившись, покачивает плачущую малышку. Уверенно приближаюсь к ним, останавливаюсь рядом.
Хмурится, сканируя меня с головы до ног, размышляет, будто собирается попросить диплом врача и паспорт. Начинается…
- Я думал, соседка… Тебе лет-то сколько, доктор? – скептически спрашивает, неожиданно переходя на «ты».
- Совершеннолетняя, не переживайте, - машинально огрызаюсь, потому что терпеть не могу такое снисходительное отношение. Я выгляжу младше своего возраста, но это не повод умалять мои квалификационные качества. – Профессионализм не измеряется годами и… полом, - выгибаю бровь, а мои протянутые руки так и зависают в воздухе, как у просящего нищего на паперти.
Недоверчивый отец не спешит отдавать мне дочку, однако укладывает ее на пеленальный столик, где мне будет удобнее ее осмотреть. Таким образом, идет на компромисс. По-прежнему сомневается, хотя подсознательно понимает, что выбора у него нет. Я нужна его малышке.
- Спорное утверждение, - бурчит, подпуская меня к ребенку, а сам нависает над нами, скрестив руки на груди, по-прежнему без футболки. Контролирует процесс вплоть до безобидного измерения температуры. - Скажи это тем пациентам, кого мне приходилось с того света вытягивать после таких вот молодых, подающих надежды врачей, которые сердечный приступ с невралгией путают.
- Стоп! Алиса Гордеевна Одинцова, - вспоминаю полное имя моей маленькой больной. – Значит, вы Гордей Одинцов? Врач-кардиолог? Почему-то сразу вас не вспомнила, - пожимаю плечами, раскрывая распашонку на крохе. Она прекращает плакать и смотрит на меня расфокусировано, хаотично взмахивая кулачками.
- Если ты обращалась ко мне, то у меня плохая память на лица, предупреждаю сразу. Могу разве что по диагнозу определить, - усмехается он, не скрывая типичной особенности врачей.
Каждый день перед глазами мелькает столько людей, что мы их толком не запоминаем. Но если сказать, с чем именно поступил, картинка сразу складывается в голове.
- Нет, я о вас от отца слышала.
Поднимаю указательный палец, жестом попросив Одинцова помолчать, и прикладываю к крохотной детской грудке головку стетоскопа, предварительно согретую в ладони. Прослушиваю легкие. Чистые.
Массирую и поглаживаю малышке животик, а она блаженно мурлычет и причмокивает. Оставив одну ладонь на тельце девочки, придерживая и оберегая ее, вторую – я протягиваю Гордею:
- Виктория Богданова, - важно представляюсь.
- М, ясно, - неоднозначно мычит, чересчур жестко сжимая мои пальцы. По-мужски сильная хватка заставляет меня поморщиться, а его – милостиво отпустить мою руку.
- Скажете, что меня по блату устроили? – ухмыляюсь с сарказмом. – В поликлинику? - неприкрыто смеюсь, боковым зрением отмечая, как тонкая прямая линия его жестких губ на секунду изгибается.
- Да нет, у Богданова вся семья достойная и принципиальная. Есть надежда, что ты не исключение, - хмыкает, не упустив момента бросить колкость в мою сторону, а я демонстративно закатываю глаза от сомнительного комплимента.
- Тридцать восемь и шесть, - смотрю на цифры в окошке бесконтактного термометра и убираю его от лица любопытной малышки. Обнулив показатели, направляю инфракрасный луч Одинцову в лоб, как прицел снайперской винтовки. – Будем сбивать… И вам тоже.
- Мне не надо, - отшатывается от меня, как от прокаженной. – Ты пациентов отличить не можешь? - произносит таким тоном, словно я совершенно безнадежна как врач.
Услышав звуковой сигнал, показываю упрямому отцу результат.
- Тридцать девять и один, - озвучиваю температуру. - Спишу вашу грубость на лихорадку. Благо, сознание не теряете в таком состоянии. А что если с ребенком на руках? – давлю на его родительские чувства, раз уж инстинкт самосохранения напрочь отбит.
Врачи – самые отвратительные и вредные пациенты. По себе и своим родным знаю. Способны вылечить население всего города, но не в силах позаботиться о собственном здоровье.
- Алиска ножки поджимает постоянно, кряхтит и орет при этом, - переключает внимание на дочь.
- Кишечная колика обостряется на фоне вируса, так бывает. Сейчас оботремся влажным полотенцем, примем лекарства, сделаем массажик – и баиньки, - улыбаюсь девочке, а она, не понимая ни слова, продолжает заинтересованно слушать меня, округлив мутновато-синие глазки. Улавливает тембр моего голоса, добрые интонации и затихает.
- К нам Астафьева должна была приехать, заслуженный педиатр. Я ее лично знаю, - не унимается Гордей, испытывая меня острым, пронизывающим взглядом, будто выискивает во мне изъяны.
- Да, но ее участок передали мне, так что придется вам теперь меня терпеть. Или записаться в частную клинику, - бойко парирую, выдерживая наш тяжелый зрительный контакт.
Одинцов сдается, отворачивается и устало потирает переносицу.
- Платно не всегда значит качественно, - произносит истину, с которой я тоже отчасти согласна. Среди частных врачей не меньше бездарей, чем в рядах государственных. Все зависит от конкретного человека и степени его ответственности.
- Я сама с ребенком справлюсь, идите в душ, - смело приказываю, многозначительно покосившись на его обнаженный торс, покрытый бисеринками пота.
Гордей медлит. Не слушается. Невероятно упертый и твердолобый.
- Позже, - рвано отрезает. Он начинает раздражать даже меня, стойкую и уравновешенную от природы. Как его коллеги выдерживают? Или только мне выпала честь лицезреть Одинцова настоящим? Говорят, болезнь вскрывает истинное лицо человека. И его характер. Так вот, у Гордея он отвратительный.
– Я вас к малышке в таком виде не подпущу. Антисанитария, - перехожу в нападение. Все равно он не реагирует, будто врос в пол и пустил корни, как вековой дуб. - Не переживайте, если я ограблю квартиру или вдруг похищу ваше плачущее сокровище, вы теперь знаете, где меня искать, - шутливо добавляю, бережно переодевая Алиску. Нежно провожу пальцами по ее бокам вниз, вынуждая вытянуть ножки. – Поверьте мне, когда я уйду, у вас не будет времени на душ. Пользуйтесь, пока я добрая.
В нем словно ломается что-то. Глаза цвета ртути из разбитого градусника и такие же токсично-опасные кружат по мне, препарируя без скальпеля. Переключаются на ребенка. Оценив риски, мужчина со скрипом покоряется.
- Я мигом.
Быстро шагает к двери, по пути прихватывая с полки шкафа чистые штаны и футболку.
Убеждаюсь, что Гордей слов на ветер не бросает, когда несколько минут спустя он появляется на пороге комнаты. Свежий, распаренный, приносит с собой приятный аромат травяного шампуня. Выглядит немного бодрее, но глаза все равно красные.
- Ого, как в армии, - не скрываю удивления. Я даже ничего с Алиской толком сделать не успела, лишь лекарства подготовила.
- Не служил, у нас была военная кафедра в меде, - равнодушно бросает, опускается в кресло, вальяжно развалившись в нем и вытирая полотенцем мокрый затылок. Короткие жесткие волосы после душа торчат перьями в разные стороны, а ему плевать. Сидит, как царь, и изучает меня, будто свою подданную.
- Примите это, а завтра терапевта к вам знакомого пришлю, - командую, оставляя на тумбочке рядом с ним таблетки и воду.
Перекинув полотенце через плечо, он нехотя берет стакан. Крутит его в руке, не сделав ни глотка. Вздохнув, я возвращаюсь к маленькой пациентке, чтобы не смущать упрямого старшего.
- Так, смотрите, я распишу названия лекарств, дозировку и время приема. Также оставлю вам свой номер телефона, если возникнут вопросы. Звоните в любое время суток, - комментирую каждое свое действие, не оглядываясь на Одинцова. – Измеряйте температуру каждый час, давайте больше воды.
Аккуратно беру полусонную, измученную кроху на руки, прижимаю к себе, ощущая, как она на врожденных инстинктах ищет грудь и воодушевленно слюнявит мне блузку. На доли секунды застываю в таком положении. Уголки губ упрямо ползут вверх, сердце барабанит в ребра, разгоняя горячую патоку по венам. Невольно вбираю носом сладкий детский запах.
Очнувшись, укладываю Алиску в кроватку. Надеюсь, Одинцов не заметил моего странного поведения или не придал ему значения. Дело в том, что с новорожденным младенцем я сталкиваюсь в своей практике впервые - до этого были детки чуть постарше.
Господи, ей всего три недельки… А она уже осталась без матери. Никогда не увидит ее, не услышит колыбельную, не узнает тепла, ласки и заботы. Отец не сможет заменить обоих родителей, как бы ни старался, тем более, если он в отчаянии и депрессии.
Бедная Алиса…
Покачиваю кровать с маятником, и она практически сразу засыпает под действием лекарств.
Недюжинным усилием воли заставляю себя отойти от нее. Мысленно прячу неуместные эмоции в глубине души. Недаром отец твердит, что они мешают врачу выполнять свою работу. Я почти расклеилась, поэтому прогоняю женщину-мать прочь, оставляя себе образ медика.
- Минут пятнадцать подожду, чтобы проверить, спадет ли температура, - засекаю время, обхватив большим и указательным пальцами циферблат серебряных наручных часов, подаренных мне отцом в день выпуска из мединститута. Под римской цифрой «двенадцать» чаша со змеей, а на обороте – фамильная гравировка. – Завтра утром перед работой заеду к вам.
Поправляю и застегиваю пиджак, чтобы спрятать мокрые пятнышки на груди, которые оставила мне на память Алиса. Впервые за долгое время оборачиваюсь и наконец-то решаюсь посмотреть Гордею в глаза, но… они закрыты.
- А вы… - осекаюсь, не закончив фразу.
Растерянно изучаю мужчину, который мирно спит, сложив руки на груди и запрокинув голову. Поза неудобная, словно он отключился внезапно, и я понятия не имею, в какой именно момент. Одинцов слышал мои рекомендации? Судя по неопределенному мычанию вместо ответов… вряд ли он что-нибудь вспомнит, когда проснется.
Лекарства Гордей все-таки выпил – и это плюс. Однако минус в том, что он по-прежнему горит. На цыпочках подхожу ближе, склоняюсь над ним и костяшками пальцев касаюсь лба.
Кипяток…
- Хм, и что мне с вами делать? – растерянно шепчу.
Краем глаза посматриваю на Алиску, которая ворочается и кряхтит сквозь сон, продолжает чмокать губами. Ее бы не мешало напоить. Интересно, когда у нее кормление по графику? И где детская смесь?
Разбудить бы отца… Но он в таком состоянии, что его, кажется, и выстрелом из пушки не поднимешь.
Я влюбилась в коллегу и отца своей маленькой подопечной, нарушила врачебную этику и личные принципы, а он… цинично отправил меня на аборт. Вскоре после этого я застала его в объятиях одной из сотрудниц. Я думала, что Гордею не нужен никто, кроме его умершей жены, а ему просто не нужна… я. За два крохотных сердечка, которые бьются под моим, и за свое собственное мне придется бороться в одиночку.