оглавление канала, часть 1-я
Вы когда-нибудь пробовали в кромешной темноте, со связанными руками, развязать, при этом, не производя шума, туго запутанный и сильно затянутый узел? Вот и я подобного опыта прежде не имела. Стараясь сопеть потише, я, при этом, еще убеждала Вальку не подбадривать меня слишком громко. Собственные пальцы казались какими-то чужеродными, больше напоминающие сосиски, только что вытащенные из морозильника, совершенно утратившие чувствительность. Первые десять (а может, и двадцать) минут все мои попытки были бесполезными. Я никак не могла нащупать концы узла. Валентина елозила, словно пес в предвкушении долгожданной свободы, которого хозяин пытался отпустить с цепи. Собака рвется скорее оказаться на воле, при этом натягивая собственную привязь, изо всех сил, непроизвольно, мешая хозяину. В конце концов, мне пришлось на нее шикнуть. Валентина обиженно засопела, но угомонилась, и в дальнейшем сидела тихо, словно аквариумная рыбка.
Наконец, узел стал поддаваться. Я расслабила его насколько смогла, и шепотом спросила подругу:
- В случае чего, руки сможешь вытащить?
Она немного посопела, и так же тихо мне ответила:
- Кажется, смогу…
Я чуть не посоветовала ей креститься, когда кажется, но промолчала. Затевать с Валентиной сейчас бесполезные пререкания смысла не было, поэтому, едва сумев удержать на языке ехидное высказывание, проговорила опять едва слышно:
- Попробуй еще раз… Нужно знать наверняка…
Валька опять засопела в темноте, и через некоторое время прошептала:
- Порядок… В нужный момент… в общем, ты поняла…
Я поняла, и с облегчением выдохнула, словно решила некую глобальную проблему. Если что… По крайней мере, у Валентины будет хоть небольшой шанс на спасение. О себе, почему-то не думалось вовсе. Я не успела ничего ответить подруге, как в темноте вспыхнул свет фонаря. И голос Холодова прокаркал:
- Все… Вставайте, хватит отдыхать!
Я чертыхнулась. За развязыванием веревки, оказывается, прошло уже довольно много времени, течения которого, я и не заметила. Ни отдохнуть, ни обдумать ситуацию как следует не успела! Ладно, зато, подруге руки немного развязала. Хотя, честно говоря, я не представляла, как Валька сможет всем нам помочь, даже будучи со свободными руками. Никакого оружия нет, и против двоих мужиков, даже при условии, что один из них хилый, Вальке все равно не выстоять. Возможно, у нее получится убежать. И сама себе ответила: угу… Побежит она, как же, жди. Наверняка, кинется в рукопашную. Ох, грехи мои тяжкие… Ничего-то у меня не получается, как надо! И друзей не спасла и чужаков в овальную комнату приведу. Но, ни пожалеть себя, ни поругать как следует, времени у меня не оставалось. Степушка был уже здесь, и, надо полагать, с позволения Холодова, принялся изображал из себя фельдфебеля на плацу перед новобранцами.
- А ну, живо встать!
Он опять хотел меня пнуть, но я прошипела ему сквозь зубы, глядя снизу вверх:
- Убью, гаденыш…
Он шарахнулся от меня назад, и чуть не упал при этом. Чем вызвал кудахтающий смех своего хозяина. Понятное дело, это крысеныша разозлило до невозможности. Но, никаких действий он предпринимать не стал, а только прошипел, словно открученный газовый баллон:
- Я тебя, сучка…
Я, поднимаясь на ноги проворчала, кстати, совершенно беззлобно, почти по-дружески:
- Ага…Пригласила тетенька медведя в гости…Пришел гостенек, не выпроводишь. Только дернись, я тебя в жабу превращу и будешь ты всю свою оставшуюся короткую жизнь квакать, где-нибудь на болоте…
Не знаю, принял ли он мои слова за шутку или всерьез, но ни ругательств, ни еще каких-либо агрессивных действий в мой адрес больше с его стороны не последовало. А выражения его физиономии я видеть, как следует в неярком свете фонаря не могла, да и, честно говоря, особо к этому и не стремилась.
Чем ближе мы подходили ко входу в овальную комнату, тем чаще мое сердце начинало биться у самого горла, словно и вовсе собираясь покинуть мое бренное тело. Я уже знала, что вот, пройдем мы еще сотни полторы шагов, и вон за тем изгибом стены уже будет виден вход. А в голове царила звенящая пустота, и, будто назло, ни одной светлой мысли, как избежать непоправимого, увы не было. И это доводило меня до отчаянья, заставляя кусать губы и скрипеть зубами, впрочем, без особого результата.
Перед самым поворотом, я непроизвольно замедлила шаг, словно подступая к некой черте, за которой уже ничего нельзя будет ни изменить, ни исправить. Набрав в грудь воздуха, будто я собиралась скакануть с высокого обрыва в бурлящую реку, я сделала этот шаг. И… Ничего не произошло. А собственно, чего я ожидала? Что те, кто меня должен был услышать, когда я открывала проход, все бросят сейчас и придут ко мне на помощь? Вот уж глупость-то где несусветная. В традициях нашего народа было одно незыблемое правило: кто ошибку совершил – тому ее и исправлять. Нет, голубушка, сами напакостили, сами и извольте прибрать.
Валька, заметив мою некоторую нерешительность, вопросительно уставилась на меня, и одними губами, без звука, спросила:
- Что…?
Я только едва качнула отрицательно головой, мол, все нормально. Хотя, чего уж я там нормального углядела в нашей ситуации, сказать было сложно. Сделав еще несколько шагов по направлению ко входу, я услышала слабый едва различимый звук. Будто, где-то за печью засвиристел сверчок. Даже было трудно сказать, на самом ли деле я слышала этот звук, или мне просто померещилось от напряжения и усталости. Но, почти сразу я почувствовала словно внутри меня что-то тихонько завибрировало в унисон с пением этого невидимого «сверчка». В глазах появились зеленые круги и все поплыло, закачалось передо мной, сделалось расплывчатым и зыбким, словно я внезапно оказалась в волнах зеленого моря, которое меня плавно раскачивало на своих плечах. Чтобы не упасть, мне пришлось привалиться боком к шершавому камню стены в коридоре. Влентина, тут же оказавшаяся рядом, с тревогой заглянула мне в глаза:
- Полька, ты чего…?
В голосе подруги звучала неподдельная тревога. Я поспешила ее успокоить. Внезапно охрипшим голосом, проговорила:
- Все нормально… Голова просто закружилась. – А потом, едва слышно, чтобы не услышали те, которые шли позади нас, спросила: - Ты ничего не слышишь?
Она отрицательно затрясла головой, в глазах был испуг. У нее хватило ума не спрашивать у меня что и как я слышу, потому что совсем рядом с нами были уже наши враги. Напустив на себя строгость, она сурово проговорила:
- Дайте воды, не видите, человеку плохо!! Сколько уже под землей торчим, ни воды, ни еды!! Отдохнуть толком не даете!! А еще чего-то требуете от нас!!!
Через несколько мгновений Степан уже всунул мне в руки фляжку с водой. Пить мне совсем не хотелось, но я сделала несколько небольших глотков, старательно изображая «как мне сделалось дурно». После чего, напоила и Валентину. Уж если «дурно», то должно быть всем хором «дурно». Валентина послушно пила воду, сама при этом выразительно смотрела поверх фляжки на меня. В глазах был вопрос, на который увы, у меня не было ответа, да и возможности ответить, если бы таковой был, тоже не было.
Постояв еще немного, прислушалась к себе. Трель «сверчка» стала едва-едва различимой, и, подозреваю, звучала только для меня. Вибрация внутри меня тоже прекратилась, в глазах прояснилось. И, кажется, я уже знала, ЧТО мне нужно было делать.
Последние несколько метров до входа в овальный зал я прошла вполне уверенно, твердым шагом. Валентина неотступно, словно моя тень, следовала за мной. А вот наши «маленькие друзья», кажется, не торопились входить, внимательно и настороженно оглядывая в свете своих фонарей вновь открывшееся для них пространство. Не иначе как, боялись, что я их завела в ловушку, и, сейчас им на головы упадет какая-нибудь каменюка, или, чего доброго, прилетит дротик. Кстати, я была бы не против подобного исхода, если бы не Егор. Во-первых, потому что я его любила, а во-вторых, сейчас вся надежда была только на него. Не на Холодова, который обосновался в теле своего сына, а именно, на Егора, живого и настоящего, который был где-то там, глубоко в собственном сознании, словно в тюрьме.
Я повернулась к нашим конвоирам и усмехнулась, уж больно вид у них был потешный. У Холодова настороженный (не иначе, он помнил, как его отсюда «охрана» выпроводила), а у Степана перепуганный. Проговорила довольно громко:
- Ну что же вы, входите, коли пришли… Вы же этого хотели…
Тут фонарь крысеныша высветил деревянные лари, по-прежнему стоявшие вдоль стен. И он приободрился. Зашептал громко и восторженно своему покровителю:
- Смотрите... Сундуки....
Глаза его алчно заблестели. Не иначе решил, что нашел сокровища. И он первым сделал несколько осторожных шагов, словно городской кот, которого впервые выпустили на зеленую траву, приседая и быстро оглядываясь по сторонам. Но его пыл охладил Холодов. Дрожащим от понятного волнения голосом, он проговорил:
- Там нет богатств так, как ты это понимаешь. Но там есть нечто большее. – А потом презрительно добавил: - Кому я говорю!! Тебе никогда этого не понять. И убери свои лапы от ларей, даже не смей к ним прикасаться, если и правда не хочешь, чтобы тебя обратили в жабу.
Крысеныш испуганно остановился, недоверчиво глядя сначала на Холодова, а затем на лари, и обратно. Картина эта была настолько комична, что я не выдержала и прыснула со смеху, а Валентина брезгливо фыркнула, но, к счастью, обошлась без комментариев. Мне сейчас обострения и скандалы с этими гражданами были бы без надобности. Как можно равнодушнее, с некоторой долей пренебрежения, я проговорила, обращаясь к Холодову:
- Ну что, вот мы и здесь. Теперь, развяжи мне руки. Не думаешь же ты, что весь ритуал я проделаю в темноте и со связанными руками?
Он посмотрел на меня долгим испытывающим взглядом, который я с успехом выдержала. Помедлив еще несколько секунд, будто размышляя над чем-то, на что он никак не мог решиться, он кивнул Степану.
- На тебе эта красавица… - Слово «красавица» он произнес таким пакостным голосом, словно Валентина была страхолюдиной, какой свет не видывал. Но, ни ее, ни меня этот тон не задел. Не дождавшись от нас никакой реакции, на что, он скорее всего, рассчитывал, продолжил, с угрозой в голосе: - И в случае чего – перережь ей горло. Надеюсь, на это-то ты способен? – И довольная улыбка расползлась по его лицу (точнее, по лицу Егора).