Сначала Пушкин нарисовал рисунок. Ну, то есть, когда только-только узнал о том, что он теперь камер-юнкер (на балу у графа А.Ф. Орлова, 30 декабря 1833), сперва хотел побежать и наговорить дерзостей царю, но друзья охладили, буквально. - холодной водой облили (по свидетельству Льва Сергеевича Пушкина). А потом, когда вернулся домой, ночью, плакал и рисовал вот этот рисунок, проживая ситуацию. Вы скажете, что я это придумала, - что плакал и рисовал? Погодите. Сперва давайте разберём рисунок.
Да, это снова тот же рисунок, который выявил в связи с проблемой авторства «Конька-Горбунка» А.А. Лацис, и который демонстрирует В.А. Козаровецкий как иллюстрацию самого Пушкина к своей тайной сказке. Вернее, они рассматривают рисунок - вот так:
Ну, так, конечно, лучше, понятнее: вот Кобылица (справа), а вот — её дети, и среди них — сам Пушкин в виде Конька-горбунка.
Наивные люди подумали, что Пушкин оставил специально для них автоиллюстрацию!
Конечно, этот рисунок никто из специалистов не хочет рассматривать серьёзно в связи с «Коньком-Горбунком», поскольку сказка написана в 1833 (как считается, с тех пор как это установлено советским исследователем-ершововедом В.Г. Утковым) году, а стихотворение «Андрей Шенье», на рукописи которого нарисован этот рисунок, - в 1825. Хотя рукопись-то странная! Правда, видно только одну страницу, - я видела этот листок выставленным в экспозиции Музея А.С. Пушкина на Пречистенке.
Судя по тому, что написано на этой странице, это — та часть стихотворения, которая была изъята цензурой и ходила потом под заголовком «На 14-е Декабря». Эту надпись сделал учитель Леопольдов («любитель поэзии» - убивать таких любителей надо!). Кусок этот — вот такой:
Приветствую тебя, мое светило!
Я славил твой небесный лик,
Когда он искрою возник,
Когда ты в буре восходило;
Я славил твой священный гром,
Когда он разметал позорную твердыню
И власти древнюю гордыню
Рассеял пеплом и стыдом;
Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,
Я слышал братский их обет,
Великодушную присягу
И самовластию бестрепетный ответ;
Я зрел, как их могучи волны
Все ниспровергли, увлекли,
И пламенный трибун предрек, восторга полный,
Перерождение земли.
Уже сиял твой мудрый гений,
Уже в бессмертный пантеон
Святых изгнанников всходили славны тени;
От пелены предубеждений
Разоблачался ветхий трон;
Оковы падали. Закон,
На вольность опершись провозгласил равенство,
И мы воскликнули: “блаженство!”…
О, горе! о, безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей? Убийцу с палачами
Избрали мы в цари! О, ужас! о, позор!..
Но ты, священная свобода,
Богиня чистая! нет, не виновна ты:
В порывах буйной слепоты.
В презренном бешенстве народа —
Сокрылась ты от нас. Целебный твой сосуд
Завешен пеленой кровавой…
Но ты придешь опять со мщением и славой —
И вновь твои враги падут.
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный
Все ищет вновь упиться им;
Как будто Вакхом разъяренный,
Он бредит жаждою томим…
Так! он найдет тебя. Под сению равенства,
В объятиях твоих он сладко отдохнет
И буря мрачная минет…
Первая строчка неясна, но вероятно это: «Сокрылась ты от нас. Целебный твой сосуд»,
А последняя видна чётко: «И (А-?) буря мрачная минет» …
Именно из-за этих стихов император Николай Павлович установил слежку за Пушкиным в Михайловском, в 1826 году. Тогда следить за поэтом был послан «ботаник» Бошняк, и,если бы он выявил со стороны подозреваемого хоть малейшую крамолу, Пушкин поехал бы не в Чудов монастырь, а в другое место. Но — не выявил, - и Пушкин был приглашён к царю, который, желая казаться великодушным, даже и не спросил его об этих стихах. Впрочем, допрос был просто перенесён, - на январь 1827 года. И тогда уже Пушкин отвечал, что стихи написаны им, что к декабрьскому мятежу они отношения не имеют, что имелась в виду Великая Французская революция, и что вообще-то, их пропустила цензура, и они уже были напечатаны, - за исключением вот этого самого отрывка, который непонятно кто ошибочно назвал «На 14-е Декабря». Тогда удалось вроде отвертеться. Про рукопись же этих стихов Пушкин сказал, что не помнит, куда её задевал. В 1828 году, вместе с делом о «Гавриилиаде» снова всплыло дело об «Андрее Шенье». После этих дел к Пушкину был приставлен шпион уже пожизненно. И что, при данных обстоятельствах он хранил черновую рукопись этого стихотворения, да ещё самой крамольной его части?!
Я, конечно, совсем не специалист, а совершенный дилетант, но по моему скромному разумению, здесь явно что-то не так!
«Андрей Шенье» - это роковое стихотворение для Пушкина. Одно из роковых. Нет, самое роковое! И именно на нём завязаны все отношения Пушкина с царём Николаем.
В ту ночь, когда эти отношения завязались Гордиевым узлом, - в ночь с 30 на 31 декабря 1833 года, - вероятно, - Пушкин и сделал всю эту страницу (или весь этот лист). Он, во-первых, интерпретировал как бы черновик самого крамольного куска этого стихотворения, явившегося причиной знакомства с царём. Сделал не прилизанный и чистенький экземпляр того отрывка, что ходил по рукам под надписью «На 14-е Декабря», а воспроизвёл как бы такой черновик-черновик, - в основе которого слово «чёрный», а одно из производных - «очернение» … И оставил место ровно вот для этого рисунка — внизу страницы.
Если рассматривать рисунок в целостности, а не как Лацис-Козаровецкий, то увидим мы вот что. Лошадей тут четыре (не считая лошади-Пушкина). Пушкинское лицо в виде лошадиной мордочки выявила (сделала атрибуцию) пушкинист Лариса Керцелли в начале 1980-х годов. Но на этом до «открытия» Лациса всё и остановилось. Почему не рассмотреть рисунок полностью? Не попытаться разгадать его? Чего мы боимся? Понять Пушкина?..
Что же мы видим здесь? Рассмотрим первую лошадь, справа, с прорисованной уздой. Козаровецкий видит в ней белоснежную Кобылицу-маму. Но нарисованный оригинал далёк от белоснежности! Лошадь, напротив, грязноватая, в каких-то точках, с засаленной чёлкой (или это развившийся локон?) и в шорах. Для чего она в шорах? Может, для того, чтобы не видеть, какая грязная? А точечки на шее напоминают точки от хвостиков горностая на царской мантии. Сам же горностай — символ чистоты. - поскольку этот зверёк предпочитает лучше подставиться под ружья охотников, чем залезть в грязь. На том его и ловят. А в романе о Дон Кихоте, например, с горностаем сравнивают женщину, жену:
«Пойми, друг мой, что женщина – существо низшее и что должно не воздвигать на ее пути препятствия, иначе она споткнется и упадет, а, напротив того, убирать их и расчищать ей путь, дабы она легко и без огорчений достигла совершенства, заключающегося в добродетели. Естествоиспытатели рассказывают, что у горностая белоснежная шерсть и что когда охотники за этим зверьком охотятся, то пускаются на такую хитрость: выследив, куда он имеет обыкновение ходить, они мажут эти места грязью, затем спугивают его и гонят прямо туда, а горностай, как скоро заметит грязь, останавливается, ибо предпочитает сдаться и попасться в руки охотника, нежели, пройдя по грязи, запачкаться и потерять белизну, которая для него дороже свободы и самой жизни. Верная и честная жена – это горностай, честь же ее чище и белее снега, и кто хочет, чтобы она не погубила ее, а, напротив того, сохранила и сберегла, тому не следует применять способ, к коему прибегают охотники на горностая, не должно подводить ее к грязи подарков и услуг навязчивых поклонников, – может статься, даже наверное, по природе своей она недостаточно добродетельна и стойка, чтобы без посторонней помощи брать и преодолевать препятствия, необходимо устранить их с ее пути и подвести ее к чистоте добродетели и той прелести, которую заключает в себе добрая слава…». / М. де Сервантес. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский, гл. XXXIII.
В общем-то, исследователи наши в чём-то правы: эта лошадь на рисунке похожа и на взнузданную Кавказскую Кобылицу из Пушкинского перевода из Анакреонта, и на подчинившуюся Ивану Кобылицу из «Конька-Горбунка». Озадачивает только её вид, - не слишком презентабельный. И почему-то вспоминается фраза Остапа Бендера из «Золотого телёнка», о Зосе Синицкой: «Увели девушку! Прямо из стойла увели!». Хотя эту «девушку» скорее привели… Куда? В стойло! Она же — лошадь, и с лошадьми! И даже Пушкин здесь «олошадился». Так кто же она? Уж не жена ли его?.. И где-то он писал о ней, как о лошади, кстати!
Ах да, в письме к ней:
«Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжке, и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет ее что на дороге, как она закусит поводья, да и несет верст десять по кочкам да оврагам — и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама. Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у Mde Katherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела...» / Из Михайловского в Санкт-Петербург, 2 октября 1835 года.
Прямо как в сказке:
«Наконец она устала. «Ну, Иван, — ему сказала, — Коль умел ты усидеть, Так тебе мной и владеть». (В первом издании: «Ну, дурак»,).
Вот видите: скорее всего, на рисунке — муж и жена! Значит, рисунок не мог быть нарисован ранее 18 февраля 1831 года. А учитывая то, что в стойлоАничков дворец жена (в сопровождении мужа) получила доступ с 31 декабря 1833 года (когда был подписан Указ о камер-юнкерстве Пушкина), то рисунок к этому именно моменту и относится. А кто тут другие люди лошади? Надо сказать, что Аничков дворец соединился с царской конюшней ещё в Дневниковой записи Пушкина от 17 декабря 1833: «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В. Долгорукий нарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков». / Пушкин. Дневник. 1833-1835.
Этот «N», - не Пушкин ли?
И вот они сами, Наталья Николаевна и Пушкин, как та мебель из конюшни, не просились, но попали — в Аничков…
Аничков — интимный дворец Николая, - для ближнего круга. Почему он так настойчиво связывается с конюшней? Ну, во-первых, там собирались те жёны, что нравились Государю. А девушек (правда, здесь уже не девушки) ещё со времён Анакреонта и Элевсинских мистерий сравнивали с кобылицами. Да вот и Пушкин на наших глазах сравнил жену с кобылкой! Во-вторых, сама должность (звание?) «камер-юнкер» связано с конюшней, если исходить не из немецкого («комнатный юноша»), а из английского источника - Groom of the Bedchamber, буквально – мальчик, ухаживающий за лошадьми Спальни». А что за Спальня такая? Почему с заглавной буквы? Потому что это — не просто спальня, а целый департамент!
Вот что пишет об этом департаменте кандидат исторических наук Виталий Сергеевич Ковин в своей диссертации «Королевские слуги и Яковитский двор в Англии 1603-1625 гг.»:
«Уже при Генрихе I Королевская Палата состояла из трех подразделений с отдельным штатом: 1) спальня (camera), как внутренние, личные королевские апартаменты, где король ел, спал и т. д., под неусыпным взором Первого камергера (master chamberlain) и 2-3-х камерариев», -
два других подразделения нас сейчас не интересуют, - только вот эта спальня (camera), - вот она - «камера», от которой — камер-юнкер! - спальня!
Департамент Спальни «расцвел» в Англии при короле Якове Первом Стюарте, который чуть не стал царём России в 1613 году, но - Бог миловал, - посадили на царство Михаила Романова!
В Департамент Спальни Якова Первого входили:
Камергеры (камергер - Gentlemen of the Bedchamber, буквально – «Джентльмен Спальни»);
Камер-юнкеры (камер-юнкер - Groom of the Bedchamber, буквально – мальчик, ухаживающий за лошадьми Спальни);
Камер-пажи (камер-паж - Page of the Bedchamber, буквально – молодой (или – деревенский) слуга Спальни).
Руководителем Спальни был Обер-камергер двора (First Gentleman of the Bedchamber), или Постельничий (Groom of the Stole).
«Ел, спал, и т. д., - под неусыпным взором Первого камергера», - бедный король! Хуже арестанта! Или уж правда тогда короли и на горшок не могли сходить без слуги? При чём тут горшок? А как же, в спальне — и без горшка? А если приспичит? И вообще тогда, кроме как на горшок, и не ходили никуда. Ну, в дырку ещё, или в кусты, - но это простые смертные, - а король — на горшочек, конечно, который культурно называли «ночной вазой»!
Ведь вот этот четвёртый, - руководитель спальни, обер-камергер, или постельничий, - он так и назывался - Groom of the Stole. Вот что пишет об этой должности Ковин:
«По одной из версий, название должности произошло от королевской мантии (stole), которую монарх надевал по особо торжественным случаям и за которую обер-камергер нёс ответственность. По другой версии, и более реальной, название происходит от королевской ночной вазы (stoole - стул, стульчак), за которую так же отвечал королевский постельничий».
Так-то вот! И прав Пушкин, когда пишет жене о Государе:
«На того я перестал сердиться, потому что, toute réflexion faite 1), не он виноват в свинстве, его окружающем. А живя в нужнике, поневоле привыкнешь к <говну>, и вонь его тебе не будет противна, даром что gentleman 2). Ух, кабы мне удрать на чистый воздух».
1) в сущности говоря (франц.).
2) джентльмен (англ.).
«Удрать на чистый воздух» — выйти в отставку с придворной должности камер-юнкера, молодого человека царской Спальни(один шаг до царского спальника из сказки!).
Да, по моему мнению, Пушкин сближает (практически ставит знак равенства между ними) Спальню Якова Первого со спальней (Аничковым дворцом) Николая Первого.
Ведь и называет он царя по-английски — джентльмен, - да ещё и в английской транскрипции.
Так вот, эти лошади на рисунке, - это вот эти вот члены царской спальни, то есть, королевского департамента спальни, - что, выходит, один чёрт: камергер, камер-юнкер, камер-паж, и главный над ними — обер-камергер. Одна из лошадей отставлена, - перемещена вверх (слева), - её место занял «Пушкин», - и глаза его направлены на неё, с изумлением или мольбой, - или недоумением.
Вы видите, - он как раз встал на место третьей «лошади» — камер-юнкера? Третьей, потому что первая — та самая запачканная лошадь справа — тогда, выходит, - обер-камергер, то есть, - постельничий, или царский спальник.
Действующих лошадей — четыре, - это квадрига. Квадрига была и у бога поэзии и искусств Аполлона, и у царя Николая Павловича. Именно на квадриге он ездил, например, усмирять Холерный бунт на Сенную площадь 23 июня (5 июля) 1831 года. Есть зарисовка художника Зауервейда, есть литография некоего Фресмана, и есть эта сцена на памятнике Монферрана. Везде четвёрка лошадей.
Таким образом, у нас есть основание полагать, что Пушкин изобразил на своём рисунке не просто каких-то лошадей, а запряжённую четвёрку, то есть, квадригу, и именно квадригу государя Николая. Отчего запряжённой выглядит только одна лошадь — справа? Возможно, оттого что упряжь меняли, лошадей перетасовали, вернее, третью лошадь заменили Пушкиным. А может, потому что правая лошадь по-любому — главная. Если она - «обер-камергер», - то она — начальник над этими тремя: камер-пажом, камер-юнкером и камергером. И грязноватость её так же понятна, - ведь обер-камергер отвечал как за царскую мантию (чёрные точки намекают на хвостики горностаев), так и за царский стульчак. И от неё по этой причине ещё и нехорошо пахнет. (Да, ведь императора Николая окружает вонь, поскольку он живёт в нужнике — комнате, где стоит ночнойая горшокваза!). А то, что от неё воняет, видно по отдельным точкам-ноздрям, убежавшим с носа лошадки-Пушкина, - к этой грязной лошади. (Ноздри — отдельно — принюхиваются к «Главному по горшку»).
А у самого «Пушкина» ноздрей нет, а также скобка какая-то на губах, - то есть, дышать он не может вообще! Да ещё и на макушке прорезываются то ли уши лошадиные, то ли рога оленьи… В общем, положение аховое; смертельное положение...
И никто не замечает рисунка над «запачканной» лошадью, - поскольку там что-то странное и непонятное и многие предпочитают думать, что это просто пятно, просто какой-то огрех пушкинского такого интересного рисунка. А между тем там — отдельный, и прекрасно интерпретируемый рисунок, - надо только немножко повнимательнее посмотреть.
Вот он в увеличенном виде.
Что мы видим? Справа вырисовывается лицо, и это лицо снова напоминает Пушкина! Хотя бы завившимся на щеке бакенбардом. А слева? А слева — не лицо, - не образ, слева — безобразие. И это есть, кстати, в первой дневниковой Пушкинской записи о камер-юнкерстве, от 1 января 1834 года: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцовала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau.
Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодою своей женою...». Говорящая фамилия незадачливого мужа тут пришлась очень кстати. Похоже, что на рисунке «Пушкин» смотрится в зеркало, а видит в нём — вот это. И поэтому Поэт плачет. Но у этого безликого отражения как будто два рта, - ни один из которых не совпадает со ртом «Пушкина». Какая-то двойная ложь? И обратим внимание, что рисунок этот нарисован в капиллярных линиях указательного пальца левой руки. Почему указательного и левой? Попробуйте приложить на бумаге свой палец под таким углом. Хорошо ложится только левый указательный. А это уже — явное указание на Указ, левыйУказ царя (в смысле — неправый), - о Пушкинском камер-юнкерстве. С которым теперь Пушкину придётся жить (и из-за которого придётся в конце концов умереть).
Вот так Поэт зарисовывал новую и трагическую для себя ситуацию; а из неё уже выросла сказка «Конёк-Горбунок».
Вы видите, что уже здесь есть два Пушкина – один в лошадином облике, другой - в дурацком, - и этот дурак плачет! А что делает Иван - дурак, получив каждое из заданий царя? Правильно, плачет:
«… Иван заплакал,
И пошёл на сеновал,
Где конёк его лежал…»
А конёк — это Пушкин в образе лошади, впряжённой в государеву колесницу. Это — Гений Пушкина. Гений, ставший камер-юнкером.
И есть тут уже и конюшня царская, и Кобылица, которая одновременно и Спальник и, наверное, Царь-Девица. Вот так зародилась сказка. Это, конечно, моя интерпретация, с которой можно спорить. Если у вас есть контраргументы, то я готова их рассмотреть.
Продолжение: