- Убил!!! Убил, гад! Жена, девчонка совсем, гад чертов, люди добрые!!!
Катерина неслась мимо их дома, да так быстро, что огромный, квадратный, как чемодан живот подпрыгивал, как будто жил самостоятельной жизнью. Платок съехал, седые волосы выбились из жидкой фиги, которую она закручивала на затылке, и мотались из стороны в сторону, путаясь в нечистых кружевах высокого воротника. Катерина стала совсем старухой, как будто прошло сто лет, но живость и бодрость не потеряла, так же, как раньше появлялась первая везде, где что-то происходило. Мимоходом она кинула быстрый взгляд лысых бесцветных глаз на Аленкино распахнутое окошко, погрозила в него кулаком, взвизгнула еще громче
- Твой все! Был ходок, так и остался. Седой уж, а бессовестный, куда к девке полез! Ой люди жжж!!! Беда какая!!!
Аленка ничего не поняла, но заполошно вскочила, пометалась по комнате и бросилась к дверям. Сунула ноги в галошки, в которых ходила на выгон, накинула шаль и выскочила на улицу. Уже смеркалось, апрельский воздух был напоен ароматом повсюда распустившейся вербы, аромат был густым и плотным, потому что запах цветов смешивался с запахом ванили и подходящего теста - был чистый четверг. Печально и изредка звучал колокол, дымок из труб вовсю топившихся бань добавлял горечи в сладость воздуха, но тревога и страх метался по благостной еще час назад улице. У дома Михая толпился народ. Катерина уже домчалась, лезла сквозь толпу, расталкивая локтями ошалевших людей, молоденький милиционер, только вчера приехавший из города на свою новую службу с серьезным видом что-то писал в планшете, а серый больничный РАФик потеряно дремал под ивой.
- Живая, вроде. То ли он, то ли сама, люди всякое говорят. На мужике лица нет, а она ржет, как лошадь, хоть и синяя вся. Из петли вынули.
Стеха злобно крутила узелок пояса, она уже его превратила в комок чего-то непонятного, но не успокаивалась, мучала ткань, как будто пыталась унять злость. Аленка отняла у нее узел, погладила по плечу.
- Стеш, ты что? У них там черт ногу сломит в семье-то, ты чего завелась? Живая и хорошо. А то посадили бы дурака.
- Хорошо? Она, гадюка, на твоего Прокла ладит. Говорит, муж ее в петлю сунул из-за мужика твоего. Не знаю правда ли, но народ бурлит, вас виноватит. Вот так вот!
Аленка хотела что-то сказать, но не успела. Из распахнутой калитки вывели Серафиму. Даже не вывели, вынесли почти, она висела, как тряпичная кукла на руках двух здоровенных медсестер, а старая Тимофеевна, фельдшерица шла следом. Шея у Симки была перемотана чем-то плотным, лицо серое, глаза отчаянные и ничего не соображающие. Ее усадили в машину, дядька Гена - шофер гуднул, и скорая понеслась по уже пыльной дороге, оставляя за собой пепельный шлейф.
- Лягуш, ты здесь? А я с дежурства, пришед - никого. Случилось что?
Прокл стоял рядом, растерянно смотрел на толпу, совершенно ничего не понимая. А люди рыскали по ним взглядами, кто с интересом, кто со злобой, кто с издевкой.
Михая вывели чуть позже. Он шел, сцепив руки за спиной, смотрел в землю, впалые щеки казались свинцовыми, горло дергалось, как будто его сводило судорогой, на виске пульсировала фиолетовая жилка. Сергей Иванович ( так вчера представился сельчанам милиционер) с гордым видом шел следом, держал руку на новенькой кобуре и печатал шаг, как на плацу.
- Куда ты его, сынок! Сама она. та еще шлындра, совесть замучала. Отпусти мужика.
Катерина бросилась было наперерез, но паренек остановил ее, ухватив за локоть, отодвинул в сторону, кинул руку под козырек
- Разберемся, бабушка. Не виноватых не виноватим. Дай-ка пройти.
И, открыв дверь в свой милицейский уазик, терпеливо ждал, пока Михай соберется с духом. А тот повернулся, поймал взглядом обрубленную, сиротливую крышу церкви, на которой не было купола, перекрестился размашисто, пошевелил твердыми губами, глянул на небо. А потом полез в машину, как медведь в берлогу, и сам захлопнул дверь.
…
- Говорят, она в уме повредилась. Шарится по больнице, ловит чего-то, то ли духов, то ли бабочек. А в петлю сама полезла, доказали, вроде. Только Михай тут тоже руку приложил, говорят, правда, на цепи держал с неделю. Ну и отпустил…
Стеха вкусно прихлебывала чай, откусывая острыми, совершенно нетронутыми возрастом зубами твердую, как камень сушку. Прокл вязал в углу сети, изредка поднимал на гостью глаза, слушал. И что-то такое было в его взгляде, что у Аленки сжималось сердце. Что-то такое, чего она раньше не видела.
…
Прокл спал… Он не пошел на работу, да и слава Богу, потому что такому ему появляться в совхозе было нельзя. Аленка сбегала к Тимофеевне, отнесла ей здоровенную утку, пару десятков яиц, бидон молока, и бабка, расплывшись в довольной улыбке, выписала справку. Больной ее Проша. С температурой и насморком дома сидит. А то, что Аленка выбрасывала уже третью пустую бутылку из- под саmогона, в справке той написано не было…