Это продолжение цикла о формировании современных границ Белоруссии. Начало здесь.
Белорусский вопрос поднимается со всей остротой в первой половине XIX века, и поднимают его поляки. В 1840 г., через десять лет после первого польского восстания, в Париже выходит книга Александра Рыпиньского Białoruś. Kilka słów o poezii prostego ludu téj naszéj polskiéj prowincii i o jego śpiéwie, tańcach, etc... (Белорусь. Несколько слов о поэзии простого народа этой нашей польской провинции и о его песнях, танцах и т.д.). По всей видимости, в ней впервые было зафиксировано понятие Białoruś, хотя Ruś Biała использовалось задолго до этого.
Ключевое в названии книги Рыпиньского – «наша польская провинция». К тому времени «Русь» воспринималась поляками как часть «польского мира», и отсюда их фиксация на противопоставлении «Руси» «Московии», перенятая украинским и белорусским национализмами. Примером этого явления может служить карта из польского атласа 1927 г., где восточнославянские обитатели «наших польских провинций» (бывших) обозначены как «русины» и «белорусины»:
На западе в такие тонкости не вдавались и пользовались понятиями Russians / Great-Russians, Little-Russians / Ukrainians и White-Russians:
Книга Рыпиньского так хороша, что позволю себе перевести несколько фрагментов (кажется, на русский она еще не переводилась).
«Белорусь…» представляет собой сборник выступлений автора в клубе польских эмигрантов в Париже. Он долго и витиевато извиняется за то, что, прибыв с далеких польских окраин, может показаться недостаточно утонченным бывшим жителям Варшавы и Кракова, но готов показать, что и в медвежьем углу хранят польский дух:
…говорю я с вами на польском языке глубокой Белой Руси; на польском языке, которому нас – живущих за Двиной, до самих Великих Лук и Пскова – с оружием в руках научил когда-то Баторий; который мы бережем по сей день как драгоценнейшее сокровище пред лицом врага, у врат его Столиц, более чем за сто миль от Варшавы, вопреки повсеместному и вредоносному давлению Москвы. – Драгоценность эту мы получили в наследство от полек, матерей наших. С молоком матери обретают на Руси достойные сыновья Леха ту редкую и безграничную Любовь к Отчизне и ту страсть к языку предков, что всех нас веками отличали. – Уста их имеют первым своим долгом научить дитя произносить святое Имя Польши, еще до того, как скажет оно «мама!» а рука не подаст ребенку потребной пищи, покуда он по-польски не попросит.
Обозначив таким образом свое место – и место Белой Руси – в «польском мире», Рыпиньский переходит к своему предмету:
Русь эта, покуда она остается Польшей, являет собой неотъемлемую часть дорогой Отчизны нашей […] Заселил ее люд простой Славянского рода, с давних пор связанный кровными узами с семьей лехитов, добрый, хоть и убогий, при том мало даже Польше, Отчизне нашей, известный, несмотря на то, что возлюбил он ее превыше всего.
Напрасно соседние государи, от Варягов до Гедимина, столько веков вели спор за господство над ним […] Стены их лежат в руинах, валы снова сравнялись с землей; а народ стоит неколебимо, дабы доказать им, что сам себе господина избрать способен, а захватчиков знать не желать. Ибо избрал он себе в конце концов Польшу матерью, бросился вместе с Литвой в ее заботливые объятья и прильнул к ней со всей любовью сыновней. […]
Отличие в религии, должен я признать, также немало способствует тому отвращению, которое люд белорусский справедливо испытывает ко всему, что напоминает о Москве. – Схизма у них есть синоним язычества, а москаль как угнетатель служит предметом извечного презрения. […] (Кажется, тут Рыпиньский проецирует на белорусского крестьянина свое отношение к москалям и схизме, но нет сомнений в том, что его парижская аудитория принимала такие проекции на ура)
Язык белорусский есть еще одно мощное звено, что народ сей с нами теснее, нежели с Москвой связывает; он не так выразителен, как у наших украинцев, менее отатарен, чем у жителей Москвы или Казани, не настолько церковный, как галицийский, а все ж имеет свою оригинальную национальную черту, которая его от всех этих значительно отличает, а в силу этого, как мне сдается, наиболее приближает к польскому.
Книжка Рыпиньского замечательна тем, что в недвусмысленных выражениях преподносит все то, что позже будут вуалировать языком дипломатии. Именно так выглядит исконно польская концепция Белой Руси и белорусов, с теми или иными модификациями дошедшая до наших дней. Первому из мужичков белорусских, что сначала читать, а затем говорить и думать по-польски научится, сей мой ничтожный труд в знак большого восхищения и уважения посвящаю и для него печатаю, сообщает автор в самом начале.
В 1863 году происходит польское восстание, в которое поляки активно пытались белорусов втянуть. О казусе польского шляхтича Константина Калиновского, который вдруг стал лучшим другом белорусского мужика, много и подробно пишет Александр Дюков, так что интересующихся адресую к нему. Важно подчеркнуть, что мужик в массе своей на посулы радетелей о его благе не велся и исправно сдавал повстанцев тому самому москалю, которого, согласно Рыпиньскому, он обходил стороной, как чудище, распространяющее заразу. Рыпиньский, кстати, воспользовался амнистией, данной ненавистным москальским царем, и вернулся из Европы в родные края, где тихо скончался в 1886 г.
На польской школьной карте видно, что восстанием были затронуты в основном те белорусские земли, где большинство населения составляли католики. Кстати, Калиновский выступает здесь под своим настоящим именем – Konstanty Kalinowski, а не как псевдомужицкий «Кастусь»:
А вот после неудачи восстания начался удивительный процесс: оформляется как интеллектуальное и политическое движение белорусский национализм, и ведущие роли в нем играют поляки, осознавшие себя белорусами. Причина лежит на поверхности: энергичные и образованные люди, сознающие, что им не светит влиться в элиту Петербурга или Варшавы, решают стать элитой локальной.
Впрочем, в конце XIX века – начале XX в белорусском национальном движении появляется все больше белорусов, как бы комично это ни звучало. Тексты, печатаемые на белорусском языке, все чаще начинают использовать кириллицу, которая на белорусских землях сосуществует с латиницей до 1920-х годов (в Польше до 1939).
Продолжение: «Этническая территория белорусов»: первые попытки описания