Предыдущая глава https://dzen.ru/a/Zr3wPl_9J1mKnt3l
Когда Шувалов ушел, Екатерина села писать письмо императрице. Она начала с того, что благодарила ее за все милости и благодеяния, какими она ее осыпала с ее приезда в Россию, говоря, что, к несчастью, события доказали, что она их не заслужила, потому что только навлекла на себя ненависть великого князя и явную немилость Ее Императорского Величества; что, видя свое несчастье и то, что она сохнет от скуки в своей комнате, где ее лишают даже самого невинного времяпрепровождения, Екатерина убедительно просила положить конец ее несчастьям, отослав ее к родным; что так как она не видит своих детей, хотя и живет с ними в одном доме, то для нее становится безразличным, быть ли в том же месте, где и они, или в нескольких стах верстах от них; что она знает, что Елизавета Петровна окружает ее детей заботами, которые превосходят те, какие она могла бы им оказывать; и что она проведет остаток дней у своих родных, молясь Богу за нее, за великого князя и за детей.
Написав это письмо, Екатерина велела позвать графа Шувалова, который, войдя, сказал ей, что требуемые ею кареты готовы. Она вручила ему свое письмо и вышла через переднюю, где увидела мужа, усевшегося в уголке с графиней Елизаветой Воронцовой и занятого игрою в карты с ней, и прошла мимо. Екатерина отправилась в театр, куда императрица в тот день не приехала.
По возвращении из театра граф Шувалов сообщил Екатерине, что Ее Императорское Величество велела передать, что сама поговорит с нею. Екатерина была глубоко убеждена, что если и имели намерение отослать ее или желание ее этим запугать, то только что сделанный ею шаг совершенно расстраивал эти планы Шуваловых. Елизавета Петровна вовсе не была склонна к такого рода крайним мерам. Кроме того, императрица еще помнила о старинных раздорах в своей семье и, конечно, не желала бы видеть повторение их в ее время. Против Екатерины мог быть только один пункт, заключавшийся в том, что племянник императрицы не казался ей мужчиной, достойным ее любви, как, впрочем, и она ему не казалась такой женщиной.
Насчет своего племянника императрица была совершенно того же мнения, что и Екатерина. Она так хорошо его знала, что уже много лет не могла пробыть с ним нигде и четверти часа, чтобы не почувствовать отвращения, гнева или огорчения; и в своей комнате могла говорить о нем, лишь заливаясь горькими слезами над несчастьем иметь такого наследника.
Впрочем, решение относительно дальнейшей судьбы Екатерины уже было принято, и она смотрела на свою высылку или невысылку очень философски. Ее намерения были всегда честны и чисты. Если она с самого начала поняла, что любить мужа, который не был достоин любви и вовсе не старался ее заслужить, вещь трудная, если не невозможная, то по крайней мере она оказала ему и его интересам самую искреннюю привязанность, какую друг и даже слуга может оказать своему другу или господину. Ее советы были всегда самыми лучшими, какие она могла придумать для его блага; если он им не следовал, не она была в том виновата, а его собственный рассудок, который не был ни здрав, ни трезв. Когда Екатерина приехала в Россию и затем в первые годы семейной жизни, сердце ее было бы открыто великому князю, стоило ему хоть немного лучше обращаться нею. То чувство горя, которое она подавляла в себе гораздо сильнее, чем все остальные, природная гордость души делали для нее невыносимой мысль, что она может быть несчастна. Екатерина говорила себе: «Счастье и несчастье – в сердце и в душе каждого человека. Если ты переживаешь несчастье, становись выше его и сделай так, чтобы твое счастье не зависело ни от какого события».
На следующий день Екатерина сказалась больной и не вышла, спокойно ожидая решения Ее Императорского Величества на свою смиренную просьбу. Императрица с решением не спешила. Эта неизвестность очень мучала Екатерину. На протяжении нескольких дней она находилась у себя, и своими переживаниями довела себя до почти истерического состояния. Однажды вечером к Екатерине вошла одна из ее камер-юнгфер, Екатерина Ивановна Шаргородская. Она, плача и с большим чувством, сказала: «Мы все боимся, как бы Вы не изнемогли от того состояния, в каком мы Вас видим. Позвольте мне пойти сегодня к моему дяде, духовнику императрицы и Вашему; я с ним поговорю, передам ему все, что Вы мне прикажете, и обещаю Вам, что он сумеет так поговорить с императрицей, что Вы этим будете довольны». Видя ее доброе расположение, Екатерина рассказала ей всю правду о том, что написала императрице, и обо всем остальном, и дала согласие на разговор с духовником.
Этой же ночью Екатерина сказала, что она так плохо себя чувствует, что хочет исповедываться. Вместо духовника прибежал граф Александр Шувалов, которому она слабым и прерывающимся голосом повторила свою просьбу позвать духовника. Он послал за докторами, но Екатерина сказала им, что ей нужна духовная помощь, что душа ее в опасности, а телу ее врачи больше не нужны. Наконец духовник пришел и их оставили одних. Она усадила его рядом со своей постелью, и они по крайней мере полтора часа проговорили с ним. Она ему подробно рассказала о прошедшем и настоящем положении вещей, о поведении великого князя по отношению к ней и о ее поведении по отношению к нему, о ненависти Шуваловых, и как они навлекают на нее немилость Ее Императорского Величества; и о положении вещей в настоящее время вследствие всего произошедшего, положении, заставившем ее написать императрице письмо с просьбою отослать ее.
Духовник выслушал ее и пообещал в ближайшее время поговорить с Елизаветой Петровной.
Следующая глава https://dzen.ru/a/Zr-rNVr2yGoCPKcF