На страницах элитного дореволюционного журнала «Столица и усадьба», кроме всего прочего, был и туристический раздел, где публиковались путевые заметки разных господ, среди которых затесался персонаж по имени Глобтроттер, то есть «некто, исходивший земной шар» — заядлый путешественник, в общем.
Впрочем, кто скрывался за этим бродягой, вовсе не секрет. Это —Владимир Крымов, издатель журнала, собственной персоной.
Он происходил из старообрядческой семьи и был весьма деятельным человеком — и предпринимателем, и писателем, и журнал свой издавал, и объездил весь свет. Причём, будучи, очевидно, человеком весьма здравого ума, сразу после февральской революции перевёл свои капиталы за границу, а в апреле 1917 года и сам навсегда покинул родину; продолжал путешествовать, жил сначала в Берлине, потом в Париже, на собственной вилле...
Но вернёмся назад, к золотому веку времён «Столицы и усадьбы», к русским туристам, которых нет и не будет.
Зимний сезон в Каире
В нынешнем году сезон в Каире, благодаря господствующим холодам на французской и итальянской Ривьере, особенно многолюден и оживлён.
По обыкновению центром веселящегося и спортивного Каира является остров Гезирэ и его великолепная гостиница «Гезирэ Палас», бывшая резиденция Измаила-паши, постройка которой стоила этому расточительному человеку несколько миллионов.
В этой гостинице устраиваются несколько раз в неделю «small dances», на которых всегда присутствует «la fine fleur» офицеров английского гарнизона, каирского общества и зимующих европейцев.
Другие каирские гостиницы, клубы и военные собрания в свою очередь соперничают между собой в устройстве раутов, танцевальных вечеров и любительских спектаклей. Среди всех этих светских развлечений любители спорта находят, однако, достаточно времени, чтобы предаться любимому им занятию. На острове Гезирэ существуют прекрасно оборудованные «tennis grounds», места для игры в поло, а поблизости находятся даже довольно сносные «links» для любимого англичанами гольфа.
Не существует только зимнего спорта, но некоторые прелестные и отважные американские мисс устраивают снежные горы в... самом «Гезирэ Паласе»! В этой гостинице есть высокая великолепная лестница из розового мрамора, ведущая из апартаментов первого этажа в громадный «hall», предшествующий столовым. И вот, практичные американские мисс превратили эту драгоценную лестницу в своего рода ледяную гору, по которой они спускаются, сидя... на больших подносах. Неизвестно, сколько попортили они таких образом подносов, но уже теперь заметны на чудной мраморной лестнице многочисленные следы этого своеобразного пользования ею.
Кроме самого Каира, светская жизнь не умолкает и в соседних с ним курортах. Особенно модным местом стала климатическая станция Гелиополис, расположенная в нескольких километрах от Каира среди песков и дюн близлежащей пустыни.
Гелиополис окончательно затмил сродный ему курорт Гелуан, куда ездят ныне исключительно люди больные, и где, как и прежде, немало бывает русских, страдающих болезнью почек и чахоткой.
Но Гелиополис не знает, или по крайней мере делает вид, что не знает болезней. Там царствует одна радость жизни, и одно веселье, проявляющееся во всевозможных видах, включая даже и охоту на шакалов в лунные январские ночи. Эти охоты, главным образом как тренировка, устраиваются молодыми англичанками и американками накануне их поездок в англо-египетский Судан и ещё южнее, в Уганду, на охоту на крупного зверя (big game).
Вошли также очень в моду ночные поездки на осликах к гробницам калифов, и экскурсии, и пикники в близлежащий Мемфис, где светские люди между двумя наглядными уроками египетской археологии и истории завтракают вокруг лежащего колоссальных размеров Озириса, превращая его каменное, заплесневевшее тело в стол для «lunch'а».
Бедный Озирис! Счастливые американские мисс!
Сэн-Мориц
Сэн-Мориц, если я не ошибаюсь, первенец зимних климатических курортов для здоровых людей. Нигде до самого последнего времени зимний спорт не процветал так пышно, как в этой деревушке Энгадина, и нигде не собиралось столь избранное и действительно спортивное общество, как там. Пионерами зимнего спорта в Энгадине были англичане, за которыми вскоре же потянулись американцы, немцы, русские и даже французы. Вначале, когда Сэн-Мориц посещался, главным образом, англичанами, жизнь в нём носила исключительно спортивный характер и протекала довольно таки однообразно.
Но при появлении богатого космополитического общества, для которого в большинстве случаев спорт был лишь предлогом для веселья и светских развлечений, Сэн-Мориц преобразился: он стал шумным, суетливым, но не лишённым известной прелести. Как грибы из земли, выросли громадные гостиницы, настоящие караван-сараи, где жизнь приезжих была обставлена самой утончённой роскошью и доступна только очень состоятельным людям. То были годы блестящих балов, раутов, театральных преставлений, чередовавшихся с головокружительной быстротой. Образовывались «party» для всевозможных увеселительных и спортивных целей, давались пиршества и маскарады. После целого дня, проведённого на воздухе, в занятии разнообразными видами спорта: лыжами, коньками, бобслей, хоккей на льду, бегами в санках и на лыжах, вечера посвящались танцам и другим развлечениям. Точно хризалиды, хорошенькие, молоденькие мисс и фрейлейн скидывали с себя толстые фуфайки, жакеты и шарфы и появлялись с оголёнными руками и плечами в лёгких, как мечта, одеяниях в сильно натопленных и залитых электрическим светом громадных залах разных «Палас-Отелей»...
То были годы, когда Сэн-Мориц посещался многими коронованными и высокопоставленными особами, когда в опасных состязаниях на «бобби» принимал участие «экипаж» германского крон-принца в белых фуфайках с чёрными орлами на груди и на шапках, когда наша шикарная соотечественница княгиня М.П. Абамелек-Лазарева, урождённая Демидова, удивляла весь Сэн-Мориц сказочной пышностью своих вечеров и званых обедов; когда там и сям, на катке и на лесных тропинках, можно было встретить тонкую аристократическую фигуру лорда Бальфура или улыбающееся лицо старика Карнеги.
То было сравнительно недавно.
А, между тем, нынешний Сэн-Мориц уже совершенно не похож на прежний. Конкуренция других горных курортов, быстро проходящая мода, рассеяли его обычных посетителей, и теперь Сэн-Мориц стушевался, огрубел, стал похож на все другие климатические станции, где предаётся зимнему спорту безличная и банальная толпа разных праздношатающихся европейцев и американцев...
Охота в Уганде
Слово «сафари» арабского происхождения. Практические англичане, язык которых не любит длиннот, первые из всех европейских народов воспользовались этим словом для того, чтобы обозначить наиболее кратко такого рода действие, на объяснение которого требуется в европейской речи более или менее длинная фраза. Из Англии это слово перешло ныне в спортивный лексикон других народов, подобно слову «picnic», затем «garden-party» и за самое последнее время «camping», то есть иными словами такого рода экскурсия, во время которой люди спят в палатках.
«Я еду в Африку для того, чтобы охотиться на крупного зверя», такая фраза покажется англичанину слишком длинной и тяжёлой. А потому он скажет просто: «я еду в Сафари», «I am going on Safari»...
По приезду в Момбассу (Уганда) спортмэн первым делом спешит запастись охотничьим перми, без которого ни шагу нельзя сделать. Это перми выдаётся крайне быстро и легко и стоит 50 фунтов стерлингов, то есть приблизительно 440 рублей. Оно даёт право убить или поймать двух слонов, одного буйвола, двух гиппопотамов, зебров и носорогов, несколько антилоп, газелей, ибисов, фламингов и разного рода других пернатых в строго определённом количестве. Уплатив добавочную таксу, можно убить ещё одного слона-самца. На крокодилов, львов, леопардов и на... комаров можно охотиться без всякого перми, как объяснял мне в Момбассе один английский чиновник.
Пытаться охотиться без перми совершенно напрасно. Во-первых, без перми крайне трудно бывает составить караван, а, во-вторых, такого охотника сейчас же накроют, если не на месте, то по возвращении его на станцию и ему придётся уплатить крупный штраф, несколько раз превышающий все перми и таксы. Конечно, не следует предполагать, что стоит лишь выйти из вагона на любой станции, чтобы сейчас же напасть на след матёрого слона или встретиться с глазу на глаз с рычащим львом. В настоящее время приходится устраивать облавы и искать зверя, но можно, конечно, ещё и теперь «нарваться» на одинокого слона, на засевшего в кустах леопарда или на заснувшего носорога. Но подобные неожиданные встречи не могут быть изъяты из программы охотничьей экспедиции. К тому же они подхлёстывают нервы и служат мерилом хладнокровия охотника, иначе охота на слонов и львов лишена была бы главной своей прелести и мало чем отличалась бы от охоты на серых куропаток. А потому тем, которые не любят эмоций и сильных ощущений, совершенно излишне ехать в восточную Африку.
Оборудовать охотничью экспедицию поручают обыкновенно одному из агентств, специально этим занимающемуся. В Момбассе и Нейроби их несколько. Эти агентства доставляют весь необходимый материал для поездки в «сафари» — прислугу, лошадей, вьючных животных, съестные припасы и снаряды. Палатки, походные кухни, посуда, лагерная мебель берутся на прокат. На складах этих агентств можно найти какие угодно вина, спиртные и минеральные напитки, консервы, сигары, папиросы и т.п. Прислуга вербуется, обыкновенно, среди арабов и негров, и за их честность и радение отвечает агентство.
Персонал состоит прежде всего из опытного «Headman'a», то есть управителя и главы каравана. На его обязанности лежит устройство лагерной жизни, выбор стоянок и надсмотр над остальным служебным штатом. Он служит также проводником-толмачом и должен знать, где лучшие для охоты места. После управителя первое место принадлежит повару. Поварами, большею частью, бывают индусы. Но в Момбассе можно найти и европейского повара; у меня был итальянец. Конечно, он мне стоил дорого, но зато мой желудок не протестовал, и у меня был хороший и разнообразный стол.
Лакеями по одному на каждого охотника назначаются также индусы или свахили, люди достаточно опрятные и не особенно ленивые.
Африканский негр, большею частью, — существо лживое, грязное и тупое. Он ворует спички, но выклянчивает у вас папиросу, посуду моет слюной и вытирает её грязной ладонью руки, ножи чистит так старательно, что все их ломает, в кастрюли кладёт сало, предназначенное для смазки сапог, а сапоги чистит прованским маслом.
Кроме всего этого люда, существует ещё охрана, конюхи и носильщики. Они оберегают по ночам лагерь и служат также почтальонами; их посылают за письмами и за припасами на ближайшую станцию или в деревню.
По окончании таможенных формальностей и получении охотничьего перми, спортсмэн берёт билет и едет по Угандской железной дороге. В эту минуту возникает капитальный вопрос: на какой станции прежде всего остановиться. Обыкновенно глава экспедиции указывает наиболее подходящие сета для охоты. Но опытный путешественник не довольствуется этими указаниями, а покупает при отъезде из Момбассы подробную и большую карту восточной Африки и Уганды, на которой обозначены места для охоты и количество встречающейся там дичи.
Дорога узкоколейная, но вагоны первого и даже второго класса поместительные и очень чистые. Они почти все освещены электричеством и имеют четыре пары осей. Третий класс предназначен для туземцев, второй для мелких служащих и прислуги европейцев. Все станции имеют прекрасные конторы. Буфеты-гостиницы существуют только на главных станциях. Железнодорожные буфеты сервируют завтраки и обеды, но не продают ни вина, ни других спиртных напитков. Станционные гостиницы состоят из нескольких очень опрятных комнат с железными кроватями, умывальниками и прочим. За первую ночь с путешественника платы не взымается.
Станция Нейроби расположена у входа в идеальную для охоты местность. Вдоль по течению реки Атхи, на озёрах Накуро и Нейваха можно найти, кроме всевозможных пород водяных птиц, громадное количество гиппопотамов. Вокруг озера Эльментейта встречаются ещё до сих пор стада слонов. Там же пасутся последние дикие буйволы. Другие места изобилуют жирафами, ланями, зебрами, а по соседству с ними живут обыкновенно львы и леопарды.
Охота на слонов сопряжена с некоторыми трудностями. Чтобы уложить сразу крупного слона, надо, кроме хорошего ружья, обладать ещё и большим запасом хладнокровия. Дабы убить его наповал, нужно попасть в сердце или в мозг.
Почти всегда раненый слон бросается на охотника, а потому второй выстрел должен быть решающим, иначе слон легко убьёт охотника.
Впрочем, не следует предполагать, что найти слона дело лёгкое. Слоны прячутся и избегают охотников.
Я за целый месяц пребывания в Уганде встретил не более пяти-шести. К тому же в центральной Африке их уже не особенно много: до самого последнего времени убивали ежегодно больше двадцати тысяч штук. Это — колоссальная цифра, если вспомнить, что самка рождает раз в два года и что слон становится взрослым лишь в 15 или даже в 20 лет. Поэтому неудивительно, что находятся люди, пророчущие близкое исчезновение слонов.
Года 4-5 назад в местности, называемой Жю-Жа-Камити в нескольких верстах от Нейроби, был открыт обширный охотничий клуб, устроенный на манер самых шикарных лондонских клубов. Клуб освещён электричеством и, кроме всяких удобств, как то: читальни, ванных комнат, ресторана, биллиардных зал, комнат для жилья, салонов, имеет ещё конюшни, оружейные мастерские, погреба для хранения шкур и трофеев, образцовую ферму и, наконец, что всего важнее для охотников, свои собственные охотничьи загоны и выводы.
Этот образцовый в своём роде клуб имеет пока ограниченное число членов, преимущественно англичан. Основатели-учредители его внесли каждый в виде основного капитала по 200 фунтов стерлингов. Это даёт им право пользоваться бесплатно и пожизненно всеми удобствами.
Самая скучная столица Европы
Португальцы говорят про свой Лиссабон: «Кто не видал Лиссабона, то не видал ничего прекрасного»...
То же самое говорят про Неаполь итальянцы, про Константинополь — турки, про Рио-де-Жанейро — бразильцы, про Буэнос-Айрес — аргентинцы, и так далее. Советую им не верить.
Лиссабон красив, когда тихо, когда нет туч пыли над Тахо и городом, когда воды Тахо не кажутся большой полоскательной чашкой после утреннего кофе. Кроме того, Лиссабон красив, когда вас до этого не качало три дня в Атлантическом океане. Бискайский залив, по которому ехать сюда, — родной брат Караибского моря: постоянная качка и ещё вдобавок пронизывающий ветер. Трудно подъехать к Лиссабону без качки. Качало и нас...
За те четыре года, что я не был в Лиссабоне, мало что изменилось. Стало меньше экипажей, все съели автомобили, при этом автомобили очень дорогие и очень скверные. Разве что Нью-Йорк или наша Москва могут похвастать ещё более скверными и ещё более дорогими таксомоторами.
Тяжести возят на мулах, мулы везде. Где те лошади и ослы, от которых рождаются эти мулы? — невольно задаёшь себе вопрос: ни лошадей, ни ослов не видно. Мулы же, как известно, уже не дают потомства, это всегда «последние в роде».
По привычке южных народов, люди носят здесь всякую тяжесть на голове. Рукам свободнее, а голова всё равно ни к чему больше не требуется — головной работы тут мало.
Не больше стало этой работы и со времени изгнания короля Мануэля, ничто не изменилось. Стало ещё скучнее, хотя и раньше это была самая скучная столица Европы.
Здесь привыкли к безвластию и расправляются сами. Когда нашему трамваю загородил путь какой-то ломовик, вагоновожатый долго звонил, проехал, а затем остановил вагон и пошёл специально накостылять шею ломовику.
О бывшей летней резиденции португальских королей, о Синтре, испанская пословица говорит: «Кто осмотрел весь мир, но не видел Синтры, тот ездил по миру с мешком на голове». Опять советую не верить этим крайним восхищениям, хотя поездка в Синтру и интересна.
На базарах в Лиссабоне масса фруктов, ещё больше рыбы. Рыбу носят тоже на голове и непременно по солнцепёку и без льда, всегда открытой, точно нарочно, чтобы скорее портилась. Бросит в корзину живую рыбу, перейдёт улицу, а рыба уже рот раскрыла.
Кричат, галдят. Особая португальская нежность — ткнуть другого рукой под рёбра.
Когда на наш пароход приехало человек десять провожающих лиссабонцев, пришлось постыдно бежать из смокинг-рума. Похоже было на какую-то катастрофу, если судить по шуму.
Они пили в смокинг-руме тёплое шампанское, хлопали друг друга по плечу или тыкали рукою в бок, горланили и, вероятно, не вспоминали о том, что теперешнюю тропическую Голландию открыл португалец Васко-де-Гама, и что хозяева того парохода, на котором они пьют шампанское — голландцы — отняли у них эти богатейшие колонии...
Афины
Ночью проходим Коринфский канал и в полдень в Пирее. Пароход сразу окружила целая сотня лодок и какие-то пираты с гамом, визгом, отталкиванием друг друга — ринулась на наш несчастный «Атромитос». Пираты не были так грязны, как эта дикая орда. Я видел, как на пришедший пароход дико кидаются толпы негров где-нибудь на африканских островах или в портах Южной Америки: там вдесятеро больше порядка и меньше шума!
Пришлось буквально кулаками защищать собственный багаж, так как его сразу тянули десять пиратов в разные стороны и потом не нашёл бы ничего. Это греки...
Съезжаем в лодках на берег. Пыльно, жарко. Я понимаю теперь — как древние греки ходили в тогах, и как Фрина разгуливала по улицам Афин совсем без костюма...
Два грека на пароходе уверяли, что в Афинах мы найдём совсем европейские отели, превосходные рестораны, как в Париже. Но уже въезд в Афины не предвещал ничего хорошего и в дальнейшем. Вёрст десять по пыльной дороге от Пирея до Афин, и вот самые Афины... Вымощены только главные улицы, на окраинах пыль и природная мостовая. Лавчёнки, торгующие всякой дрянью, всё привозное, по возможности скверное. Губок не видно...
На каждом шагу «Аверов». Крейсер «Аверов», здание празднеств «Аверов», статуя тому же «Аверову» и ресторан тоже «Аверов», ресторан скверный и почти такой же грязный, как грязно и всё греческое. Бобы на деревянном масле, всюду маслины, горькое греческое вино, так называемое vin resine, которое не переваривает ни один европейский желудок, кроме греческого.
Вылейте в холодные зелёные бобы лампадку, посолите, перемешайте, подогрейте — вот будет любимое греческое блюдо.
Хотя очень устали, но идём в Акрополь. Красно-жёлтый закат, удивительно прозрачный воздух, и сколько образов встаёт в памяти. Не веришь, глядя на эту грязную галдящую толпу весьма плохо пахнущих людей, что в древности тут была такая высокая культура. В те древние времена ведь не было и мыла: неужели древние греки были ещё грязнее?..
Но вот, когда взглянешь мельком на Акрополь, когда увидишь всю эту удивительную скульптуру, ещё не попавшую в британский музей, а оставшуюся здесь, не сомневаешься больше, что такая красота могла быть создана только высокой культурой. Кажется важным не то даже, что греки были такие удивительные строители, ваятели, художники, а то в особенности, что народу хотелось строить такие не имеющие практического значения здания, что являлась самая мысль о необходимости этих зданий. Нужна высокая культурность для того, чтобы захотеть это.
В V веке Парфенон обратили в христианскую церковь. Везде церкви, рядом с древне-греческими языческими статуями, какая-то путаница понятий и культов: трудно разобрать — что тут языческое, а что христианское...
...Дивная афинская ночь. Тихая, тёплая, почти жаркая, с каким-то особенным светом. Среди этой тишины, под стрекотанье цикад, вспоминаешь имена Демосфена, Сократа, Перикла, Аспазии...
А теперь?.. Теперь рахат-лукум, губки, коринка, халва и грязь, грязь, грязь.
В храме Тезея бегают грязные ребятишки, отбивая себе для игры кусочки древних ваяний. Рядом торгуют поджареными подсолнухами и бараниной, которую жарят тут же на угольях.
Ночью нельзя спать с закрытыми окнами, слишком жарко, а в открытые налетают москиты, которые не дадут уже покоя до утра. Вдобавок, к нам в комнату забралась цикада и начала усиленно стрекотать свои любовные песни. С трудом удалось её загнать в соседний номер, и там потом долго в неё швыряли туфлями и башмаками...
Корфу
Уже 52 года, как греки владеют этим чудным островом, хозяйничают там, и, по правде говоря, очень плохо. Всё, что есть хорошего на Корфу, в смысле его благоустройства, — набережные, сады, бухта, хорошие шоссе — всё это сделано ещё англичанами. Греки не только не прибавили чего-либо к этому, но даже не считают нужным поддерживать старое.
Корфу, как зимняя климатическая станция для больных, конечно, не выдерживает сравнения с курортами Италии. Но провести там время здоровому человеку очень приятно. Это не курорт, так как нет ни санаторий, ни даже хороших отелей. Купанье и то весьма неважно. Существует лишь одна купальня, которая лежит довольно далеко от центра города, идти приходится по пыльным улицам; кабинки, грязные и тесные, поставлены на берегу в узком месте, среди камней. Место выбрано крайне неудачно, так как тут всегда дует сильный ветер. Вода прохладная даже летом. Около города нигде нет пляжа.
Весь город расположен на высоком берегу. Самая возвышенная и выдающаяся в море часть занята живописными постройками «Старой крепости», расположенными на двойной скале. Между берегом и крепостью проходит широкий проток, в котором ютятся узкие белокрылые лодочки здешнего Яхт-Клуба. Через проток перекинут мост, ведущий к входным крепостным воротам. Крепость, пробыв полстолетия в руках греков, уже пришла в печальное состояние.
Народ очень красив и живописен в его национальных костюмах. Мужчины носят обшитые позументом куртки, наподобие албанских, широкие шаровары, высокие чулки и туфли. В костюмах женщин преобладают яркие цвета, вышитые юбки, цветные кофты, высокие причёски с плоским чепцом, с кружевами, в волосах цветы; они не позволяют себя фотографировать, отворачиваясь от направленного кодака.
На Корфу бывает и опера. Где-то в закоулке, на площадке между стенами домов, устроена летняя сцена; места для зрителей под открытым небом. Сидят на длинным скамьях, под ногами песок. Оркестр, человек 8-10, состоит, главным образом, из местных жителей: знакомый продавец открыток, надувая щёки, трубит на тромбоне; первую скрипку играет ресторанный лакей, которого все привыкли видеть с салфеткой в руке. Давали «Фауста». Пели, конечно, по-гречески, очень забавно. Обстановка и костюмы «гастрольные». У Фауста был бесконечно длинный ультра-греческий нос, он всё время цеплялся им за Маргариту. Мефистофель сильно кривлялся; в сцене заклинания он чуть не встал вверх ногами. Для световых эффектов немилосердно жгли бенгальские огни; передние ряды чихали...
По вечерам жители стекаются на эспланаду; там играет военный оркестр. Приходят целыми семействами, с жёнами и детьми. Некоторые приносят складные стулья, развёртывают принесённую еду и мирно закусывают. Много офицеров и солдат местного гарнизона. Последние чувствуют себя львами. Поодаль несколько маленьких ресторанов, под открытым небом, расставлены столики, за которыми местная аристократия пьёт «кофе по-турецки». По дороге проезжают парные экипажи катающихся...
В Нью-Йорке
На улицах шум и движение невероятные; все куда-то спешат, торопятся; улицы узкие, окаймлённые страшно высокими домами, производят впечатление колодцев, особенно нижняя часть знаменитой «Broadway». Broadway считается самой длинной улицей в мире, чему я сразу поверил, когда мне пришлось прокатиться по делу к дому под номером 3665. Мостовые пёстрые и, в общем, скверные; кое-где асфальт, но есть и булыжник, а то и просто рядом положенные грубые неотёсанные доски, которые ходят под колёсами, как клавиши старого клавесина; проехаться по ним на расшатанном таксомоторе представляет своего рода утончённую пытку, за которую притом приходится много платить; нигде я не видел таких дорогих таксомоторов. Да и всё здесь дорого баснословно, за исключением сапог, белья и соломенных шляп. Особенно разорительны рестораны, где кормят скверно, и театры, большинство последних лёгкого жанра, так как излюбленным зрелищем американцев являются лёгкие оперетки, фарсы и, особенно, «revues» на злобы дня, которые ставятся действительно с сотнями участвующих, великолепными декорациями и костюмами. Зрительный зал представляет очень пёструю картину: тут безупречный фрак сидит рядом со светлым летним пиджаком, глубокое декольте толкает локтем скромную блузку; и дамы и кавалеры вваливаются в шляпах и верхнем платье; всё это снимается, сворачивается и кладётся просто на пол под сиденье.
После театра публика отправляется обыкновенно в «dancing palaces», где и старики и молодёжь, дамы приличные и совсем неприличные усердно отбивают такт «two step», в промежутках охлаждаясь каким-нибудь неизменно горьким, но страшно замысловатым напитком. Есть и ночные кафэ с шантанной программой; одно из излюбленных вариетэ на крыше театра «New Amsterdam»; здесь кругом зала над головами посетителей проложен стеклянный мостик, по которому выступающие этуали совершают воздушную прогулку. Очень популярным стал в последнее время негритянский кабарэ на 54-й улице в грязном квартале чернокожих; это единственное в своём роде заведение. Представьте себе роскошнейший зал с множеством прилегающих комнат; обстановка богатейшая, гобелены, ковры, мрамор, хрусталь; кругом сидит за круглыми столиками нарядная публика, а по середине мозаичный бледный паркет, на котором под звуки скрытого где-то оркестра медленно танцуют и изгибаются в причудливых позах несколько пар негритянок с чернокожими кавалерами в одних только тёмных под цвет кожи повязках, где это необходимо; откуда берутся такие красавцы-атлеты и такие чудесные бронзовые женские тела — не понимаю, знаю только, что смотришь на них, как на драгоценные изваяния.
Теперь в Нью-Йорке мода на очень короткие широкие платья, большие сетчатые шляпы, сквозь которые ясно виден цвет волос и, как это ни абсурдно в жаркую летнюю пору, меха вокруг шеи, преимущественно белой и голубой лисицы.
Мужчины почему-то меньше ростом женщин, грубы и одеты неважно, очевидно, «на готовку», — заказывать платье некогда. Отношение к дамам отнюде не рыцарское; самую почтенную старушку не принято целовать в руку, на улице даме дороги не дают, напротив, толкают и наступают на ноги; в верхней части города ещё есть какие-то признаки воспитания, в нижней же деловой части никакие обычаи и приличия не существуют, здесь царство «business'а» и только. Здесь внизу сосредоточены главнейшие банки, большие предприятия, конторы; здесь многомиллионная «Wall street» с знаменитой «Stock Exchange»; «Stock Exchange» или фондовая биржа представляет внутри оглушительный хаос потных взволнованных людей, старающихся перекричать друг друга и всех кругом, ожесточённо жестикулирующих и беспрерывно передвигающихся с места на место; кругом же на всех подоконниках, карнизах, ступенях, на всех малейших выступах плотной массой лежат сотни и тысячи шляп; эта масса шляп производит удивительное впечатление, и долго потом ещё меня кошмарило по ночам, что я утопаю в бездне шляп под рёв озверевших биржевиков.
Газет и больших и малых бесконечное количество; все они носят бульварно-сенсационный характер; главное внимание уделяется громких мошенничествам и преступлениям, бракоразводным процессам, игре «Baseball». Бумаги не щадят; популярная газета представляет из себя восемь-десять листов печатной бумаги, а по воскресеньям это целый увесистый том всякой ерунды. На днях я прочёл следующий анекдот на этот счёт. Важный финансист, M-r Sutton, играющий на повышение акций «Bethlehem Steel Co», читал воскресный номер «New-York Herald'а», у ног же его резвился шестилетний сын Harry; вдруг m-r Sutton видит в газете, что «Bethlehem Steel» сильно упали; от волнения он роняет газету, она падает на злосчастного Harry и убивает его...
Тунис
Вдали, на плоском берегу виден большой белый город, это — Тунис.
Пароход останавливается у длиннейшей пристани, на ней народу — тьма-тьмущая; толпа смешанная, но преобладают арабы. Суета, шум, крики. На берегу ожидают удобные, красивые парные коляски. Кучер — араб в красной феске, объясняясь на ломаном французском, показывая все свои белые зубы, усаживает в экипаж, щёлкает бичом и быстро едет, искусно лавируя среди громаднейших куч товара, среди бочек, ломовых извозчиков, медленно едущих ослов, встречных экипажей, всей обычной сумятицы и суеты большого порта.
По бульвару Jules Ferry экипаж быстро доезжает до отеля «Tunisia Palace». В нём можно устроиться хорошо: удобные комнаты, широкие прохладные коридоры, ванны.
Тунис резко делится на туземную и европейскую части, и для туриста весьма ценно то, что туземные арабские кварталы остались почти что в своей первобытной неприкосновенности. В новой части нет ничего особенно привлекательного, и хотя тунисцы и называют свой город «маленьким Парижем», но в этом «маленьком» нет ничего парижского. Лишь одна главная улица, Avenue de France, с рядами безличных европейских домов, очень оживлена и выглядит весело; на тротуарах, обсаженных пальмами и акациями, много смешанной публики, среди европейцев снуют арабы в белых халатах. Повсюду слышна французская речь. Масса магазинов, в которых бойко торгуют всякой европейской дребеденью.
Avenue de France оканчивается старыми каменными воротами - «Porte de France», проделанными в остатках стены. Пройдя их, вступаешь в туземную арабскую часть, в Тунисский базар - «Сукки». Он напоминает все базары Востока: и константинопольский — «Безестань», и каирский — «Муски», и смирнский. Это бесконечные лабиринты даже не улиц, а просто щелей, слабо освещённых сверху куполами; они наполнены пёстрой шумной толпой, повсюду снуют арабы, торговцы с лотками, наполненными разной туземной снедью, на которую туристу и взглянуть страшно; несмолкаемый шум, крики. В таких улицах ряды углублений без окон и дверей. Товары не только заполняют эти «магазины», но и вываливаются наружу, прямо под ноги толпе. Торгуют всем, чем угодно, и, главным образом, местным производством. Целые улицы отведены под торговлю туфлями; тысячи их, жёлтых, синих и красных, висят гирляндами. В других местах сосредоточены лавочки торговцев всякими туземными парфюмерными изделиями: продаются какие-то пахучие жидкости в банках, пузырьках и трубочках. Множество лавочек торгуют хорошими арабскими материями и плохонькими европейскими тканями с яркими цветами, привлекательными лишь для арабских женщин. Эти последние целыми толпами ходят от одной лавки к другой; покупает, впрочем, одна, а остальные только прицениваются. Женщины все в тёмных или белых одеждах, с закрытыми лицами, лишь видны красивые чёрные глаза и чуть обрисовывается сквозь полупрозрачное покрывало овал лица. Многие женщины на лбу носят монеты и какой-то медный цилиндрик с резьбой; женщины некоторых племён на висках и щеках татуируются.
Но всего замечательнее среди туземного населения — это тунисские еврейки. С двенадцатилетнего возраста их начинают усиленно откармливать, как каплунов на убой, и уже ко времени выхода замуж еврейские девушки достигают веса примерно 5-6 пудов. В этом, с их точки зрения, и заключается главнейшая красота и привлекательность. Такая «дама» медленно двигается по улице, как огромная бесформенная масса. На голове у подобной человеческой бомбы надета не шляпа, а коническое сооружение, в роде того, как носили в доброе старое время волшебники. С вершины конуса спускается вуаль и, насколько это возможно, покрывает всю необъятную фигуру. Мужчины — все рослые и стройные; всегда очень красиво драпируются в бурнусы. Часто попадаются жители Центральной Африки — чёрные, с сверкающими зубами.
Среди базаров в туземном квартале расположены мечети. Их минареты отличаются от стройных круглых минаретов Турции и Египта, они — квадратные, не особенно высокие, украшены ажурной резьбой, вход в мечети туристам запрещён.
Одной из достопримечательностей Туниса считается городской парк «Бельведер». Он расположен на окраине города, очень большой, содержится в порядке, много аллей и дорог. Посредине парка высокий холм; оттуда открывается красивый вид. Тунис широко раскинут на берегу, масса белых домов с плоскими крышами, куполами и минаретами; вдали видно море, его ярко синяя полоса красиво ложится у белых городских зданий. Далеко в море выдвигается морской канал. Издали видно, как вагоны электрической железной дороги бегут по узкой дамбе, кажется, что они скользят прямо по воде. Яркое солнце наполняет всё своим светом; воздух прозрачен и чист, только над портом поднимаются клубы пароходного дыма.
С наступлением ночи тунисские улицы делаются более оживлёнными. Кафе и brasserie наполняются народом, музыка доносится со всех сторон; большие мигающие вывески «кинемо» вспыхивают повсюду.
Рядом с отелем Tunisia Palace, при небольшом театре, приютилась рулетка особого вида, причём вместо обычного шарика в ней бегает шар величиной в хороший мяч. Галдящая толпа в полном азарте теснится у столов. Несколько «кинемо» устроены под открытым небом.