Перевод статьи Кэтрин Керестман
Торжественно открывая исследование Лавкрафта и котов джонсоновым[3] афоризмом, писательским трюком, который бы позабавил (или рассердил) чопорного Говарда Филлипса Лавкрафта, эта Писательница заявляет, что человек, желающий близких отношений с кошачьими, должен восхищаться и ценить этих исключительных земных созданий, наделенных незаурядными личными качествами. Тогда — признав естественное превосходство Кота над другими высшими существами, согласно объективным (т.е., классическим) идеалам красоты, интеллекта, самодостаточности, самоуважения и мастерства в конкретной области — указанный человек вполне мог бы попытаться завязать близкое знакомство с мохнатым зверем с хорошими шансами на успех. Общеизвестен факт, что кот занят своими собственными делами; поэтому невозможно угадать, ответит ли он на внимание поклонника; но если со временем кот решит отблагодарить соискателя за почтение, названный проситель обнаружит, что уважение кота безгранично и не замутнено тайными намерениями — и его усилия будут хорошо вознаграждены. Какая уважающая себя дама или джентльмен не предпочтет любовь независимого, восхитительного и достойного создания, которое любит бескорыстно, угодничеству подхалимского, зависимого существа, пытающегося исправить свои собственные недостатки, общаясь с превосходящим его созданием? Именно к этому вопросу обращается Г. Ф. Лавкрафт в своей неподражаемой защите превосходства кошачьих “Коты и псы”.
Полное собрание художественной прозы, поэзии и писем Лавкрафта, выдающегося кошатника, содержит многочисленные примеры восхваления великолепных особенностей Кота. Первостепенные кошачьи черты — это “Красота, которая должна быть нашим основным критерием, поскольку лишь она имеет значение во всем космосе; и в этом кот настолько превосходен, что любые сравнения несостоятельны” (Джоши, стр. 61); и связь, что формируется у кота с объектом его привязанности.
Читая The H. P. Lovecraft Cat Book (Кошачьей книги Г. Ф. Лавкрафта под ред. С. Т. Джоши) — радующее глаз издание, в котором С. Т. Джоши собрал все сочинения Лавкрафта о котах, и которое также включает кошачью биографию нашего любимого кошатника — понимаешь, что дифирамбы Лавкрафта котам не ограничиваются выражением его собственной абстрактной философии; Лавкрафт чаще всего брался за перо, чтобы записать анекдоты о конкретных кошачьих, с которыми он встречался и к которым он испытывал глубокую привязанность на протяжении своей печально короткой жизни.
Согласно Говарду Филлипсу Лавкрафту, не нужно прилагать совершенно никаких усилий, чтобы любить кота:
“... маленькие котята становятся объектом обожания, идеализирования и воспевания в самых восторженных дактилях и анапестах, ямбах и хореях. Я, в моей старческой мягкости, признаюсь в неумеренной и совершенно нефилософской привязанности к крошечным угольно-черным котятам с большими желтыми глазами и совершенно не могу пройти мимо, не приласкав их, точно как доктор Джонсон не может пройти мимо столба, не стукнув его.[4]” (стр. 66)
И все же, любовь Лавкрафта происходит из метафизического уважения к милому созданию, которое воплощает
“Красоту и самодостаточность — дуальные свойства самого космоса, что являются богами аристократического и языческого толка… Красота — холодность — отстраненность — философское спокойствие — независимость — неукротимое мастерство… бесподобный и мягко скользящий кот, который движется по своей таинственной орбите с неумолимостью и неприметной уверенностью планеты в бесконечности.” (стр. 57)
Рассматривая котов с космической точки зрения, Лавкрафт считает, что ценность котов не может измеряться их схожестью с людьми или полезностью — потому что коты самодостаточные существа, они знают, что они самодостаточные существа и они — как и мы — могут рассматриваться только в контексте вселенной в целом. Как и люди, коты существуют в сумрачной и непостижимой бесконечности. А значит, чтобы полноценно оценить Кота, человек должен обладать скорее космическим, чем человекоцентричным пониманием положения вещей:
“В его безупречной грации и превосходной самодостаточности я увидел символ идеальной красоты и невозмутимой безличности самой вселенной, объективно рассмотренной; и в этой атмосфере безмолвной тайны заключено для меня все чудо и восхищение неизвестным.” (стр. 54)
“Чувствительный поэт-аристократ-философ” (стр. 57) ценит котов, потому что они взывают к “глубочайшим источникам воображения и космического восприятия в человеческом разуме”. (стр. 54)
Благородное создание — кот или человек — для Лавкрафта находится над мирской суетой, имеет более важные заботы, чем социальное одобрение, “всегда найдет чем заняться… [и] умеет быть одиноким и счастливым. Посмотрев вокруг и увидев, что нет никого, кто мог бы его развлечь, он принимается развлекать себя сам.”
Их самообладание — еще одна причина, почему Лавкрафт уважает котов больше, чем других “одомашненных” животных. Эстет “отвергает идею, что раболепное подобострастие и мимолетное компаньонство с человеком — высшие добродетели, и свободен восхвалять аристократическую независимость, самоуважение, индивидуальность, вместе с чрезвычайной грацией и красотой, воплощенными в хладнокровном, гибком, циничном и непокоренном хозяине крыш.” (стр. 55)
Коты обладают агентностью. Они обладают характером. Они индивидуальности, а не фауна. Милый Малыш Сэм Перкинс — “чертенок из самой глубокой бездны беспросветного хаоса Азатота” (стр. 109), а вот особый друг Лавкрафта, Старик, — хранитель таинственных врат в “некие безымянные измерения”. (стр. 98) Лавкрафт тратит больше бумаги и чернил на описание диковинных характеров своих кошачьих знакомых, чем на многих выдуманных персонажей-людей.
Он утверждает, что коты ревностно защищают свою индивидуальность, совершенно не допуская оскорбления собственного достоинства: “хлестни кота и посмотри, как он свирепо взглянет и попятится назад, шипя с гневным достоинством и самоуважением! Еще один удар и он нападет в ответ; поскольку он джентльмен и ровня тебе, он не потерпит никаких посягательств на свою личность и привилегии.” (стр. 68)
Более того, сверхчеловеческие способности Кота заслуживают даже почитания от представителей нашего вида. Самая выдающаяся из этих возможностей — способность кота находиться между двумя мирами — материальным, в котором живем мы, и другим измерением за пределами нашего понимания:
“Легионы котов из ночных переулков,
Воющие и тощие в сиянье луны,
Вопящие будущее криками адскими,
Визжащие бремя алой руны Плутона.” (стр. 50)
В письме Рейнхарту Кляйнеру Г. Ф. Лавкрафт пишет, что эти усатые земляне часто становились источником вдохновения для его произведений:
“На днях у меня был посетитель, подаривший мне идею хорошего рассказа. Это был мохнатый, четырехлапый молодой посетитель в черной шубе, белых перчатках и ботинках, и белым кончиком носа и кончиком хвоста. Он сел на соседний стул, мурча самым вдохновляющим образом, пока я позволил себе порассуждать о древности его расы и наследственности. Я очень люблю его вид, о чем я несомненно говорил тебе уже не раз; и пока его разглядывал, мои мысли текли так: … Кот — душа древнего Египта, и носитель легенд забытых империй Мероэ[5] и Офира[6]. Он — родственник повелителей джунглей и наследник секретов дряхлой и зловещей Африки. Сфинкс — его кузен, и они говорят на одном языке; но он более древен, чем Сфинкс, и помнит то, что тот уже забыл. Пока я размышлял, у меня в голове оформился сюжет. Простой, и в то же время наводящий ужас сюжет. И этот сюжет когда-нибудь достигнет аудитории любителей[7] в форме рассказа под названием «Коты Ултара».”
Некоторые люди, питающие особую симпатию к кошачьим, могут научиться говорить с котами и даже почерпнуть у котов некоторые крупицы знаний, которыми те обладают и которые превосходят человеческое понимание, как можно прочесть в следующем отрывке из “Сомнамбулического поиска неведомого Кадата”:
“Затем через эту испещренную звездами тьму донесся нормальный звук. Он прокатился по высоким холмам и по всем зазубренным вершинам вокруг, он был пойман и отражен эхом нарастающего демонического хора. Это был полночный вопль кота, и Картер наконец узнал, что деревенские старики были правы, делая невероятные предположения о загадочных мирах, которые известны только котам и которые старейшины среди котов украдкой посещают ночами, запрыгивая в них с высоких крыш. Воистину они уходят на темную сторону луны, скакать и резвиться на холмах и беседовать с древними тенями, и здесь, среди колонны этих зловонных тварей, Картер услышал их домашний, дружелюбный крик и подумал о крутых крышах, и теплом очаге, и маленьких освещенных окнах домов.
Теперь Рэндольф Картер был хорошо знаком с речью котов, и в этом далеком ужасном месте он издал подходящий крик <...> все эти лиги дикой равнины и неровных хребтов аккуратным строем заняло бесконечное море котов. Они все прибывали и прибывали, и два или три их вожака облизывали его лицо и утешающе урчали <...> и узнал, что его давняя дружба с этим видом была хорошо известна и часто обсуждалась в местах сбора котов.” (стр. 74-76)
Для такого интеллектуала как Лавкрафт, философские попытки извлечь “смысл” из жизни посредством религиозных или социологических представлений являются просто сентиментальной чепухой по сравнению с поклонением Красоте, высшему объективному благу. В письме к своему другу Джеймсу Ф. Мортону, Лавкрафт пишет:
“Мы можем сказать лишь, что чем большим эстетом является человек, тем больше вероятность, что он предпочитает котов; поскольку превосходная грация, красота, манеры и аккуратность кота не могут не поразить воображение любого непредвзятого наблюдателя свободного от повседневных и этических иллюзий. На самом деле чисто эстетические факторы существенно перевешивают философские; так что хотя джентльмен уважает кота за его независимость, сдержанность, самодостаточность и хладнокровность, он на самом деле любит кота в основном за его бесподобную красоту и превосходную мягкость… Они чертовски милы, и это все, что мы знаем, и все, что нам нужно знать!” (стр. 129-130)
В “Котах и Псах”, Лавкрафт утверждает, что коты — это ожившие поэмы, космические произведения искусства:
“Красота, вероятно, единственная вещь, имеющая значение во всем космосе, и она должна быть нашим основным критерием; и в этом кот настолько превосходен, что любые сравнения несостоятельны… Тонкая, идеальная эстетика ленивого кошачьего потягивания, трудолюбивое умывание мордочки, игривые перекаты и небольшие невольные подергивания во сне настолько же пронзительны и важны, как лучшая пастушеская поэзия[8] и жанровая живопись.[9]” (стр. 61-62)
Красота — олицетворенная в котах — единственное, за что мы можем держаться, чтобы испытать радость в безразличной вселенной:
“Кот предназначен для человека, который ценит красоту, единственную живую силу в слепой и бесцельной вселенной, и который поклоняется этой красоте во всех ее проявлениях, не оглядываясь на сентиментальные и этические иллюзии момента… для того, кто действует не ради пустого долга, но ради силы, удовольствия, величия, романтики и блеска — для арфиста, который одиноко воспевает в ночи древние битвы.” (стр. 71)
Лавкрафт — бард вне времени, поющий кошачий боевой гимн: в “Котах Ултара” коты окружают дом серийных убийц котов, батрака и его жены, и объедают до чиста плоть с их костей. В “Крысах в стенах” коты чувствуют опасность прежде, чем ее замечают люди, и предупреждают своих друзей. Коты Ултара, помня, что Рэндольф Картер подружился с маленьким черным котенком во время эпичной битвы с зугами, приходят ему на помощь в “Сомнамбулическом поиске неведомого Кадата”.
Раз и навсегда установив право кошачьих на гордость своими прерогативами, Лавкрафт далее демонстрирует, что коты также являются высшим типом независимой Личности. Он говорит с котами и о котах тем же языком, которым он говорит о людях. Он никогда не использует местоимение “оно”, даже стереотипное “она” встречается редко, кот — всегда “он” и обычно он описан в терминах, применимых к людям. Лавкрафт “играет” с котятами, но “беседует” со взрослыми котами. Рэндольф Картер учится говорить на кошачьем языке.
В различных письмах друзьям (в основном писателям-любителям) Лавкрафт обращается к котам как “люди”, “дамы”, “джентльмены” и “аристократы”. Он справляется о котах своих друзей так же, как интересуется человеческими членами их семей. Он называет себя “старым котом”. Он описывает отношения людей с котами в терминах родства: “семья некоей матери — кошка и два ребенка”, (стр. 92) “Фелис [кот Фрэнка Белнапа Лонга] все еще дедушкин мальчик — и я без устали напоминаю всем об этом,” (стр. 97) “дедушкины детки!”, (стр. 92) “кошачий член семьи.” (стр. 94) В “Крысах в стенах” рассказчик описывает свою семью котов:
“Мое семейство состояло их семи слуг и девяти котов, род последних я особенно люблю. Моему старшему коту, “Ниггер-мэну”, было семь лет и он переехал со мной из дома в Болтоне, штат Массачусетс.” (стр. 30)
Другие коты — соседи и гости, к примеру Оскар, “сосед… который периодически заглядывает в гости к кошке Кирка” (стр. 95), как Лавкрафт пишет в письме к Лиллиан Д. Кларк.
Старик был добрым кошачьим другом Лавкрафта более двадцати лет. В рассказе “Старик” Лавкрафт описывает Старика — кота, которого он всегда видел в одном и том же дверном проеме в Провиденсе — таким, каким он его увидел впервые в шестнадцать лет. В 1926, когда Лавкрафту было тридцать шесть, он все еще часто встречал Старика в дверном проеме, проходя мимо по улице; Старик к тому времени ужасно постарел. В 1927 Старик испытал второе котеночество, короткий период обновленной энергичности и живости. И все же к 1929 Старик ушел в “вечную ночь.” (стр. 100) Г. Ф. был безутешен. Желтые глаза Старика, писал он, знали Тайны Врат. Когда маленький черный кот, Сэм Перкинс, появился на сцене, Лавкрафт задумался, не был ли он потомком Старика.
Крыша здания по соседству с последним домом Лавкрафта стала клубом Каппа Альфа Тау (КАТ[10]). Среди кошачьих членов значились “приятель”, “посетитель”, “гость” и “компаньон”, которых Лавкрафт приглашал погостить у себя (он был слишком беден, чтобы держать собственного кота в своем однокомнатном пристанище). Он вел летопись жизни и личностей членов клуба. Вице-президент, “Граф Магнус Остерберг (принадлежавший к скандинавскому хозяйству на Уатерман стрит) — огромный и прекрасный тигр с белым лицом, в белых перчатках и ботинках” (стр. 104), с воинской родословной:
“Вся закаленная кровь поколений ярлов Норрланда[11], и все загадочные знания, полученные от лопарских и финских колдунов, проявились в нем — и разлетающийся в разные стороны мех редко бывает тигрово-белым королевским мехом графа Магнуса Остерберга! Я никогда не видел, чтобы Граф Магнус провоцировал или подстрекал к драке, но так же я никогда не видел, чтобы он отступал.” (стр. 105)
Президент КАТ Рэнделл редко появляется в холодную погоду, поскольку разделяет “климатические вкусы” Лавкрафта. (стр. 114) Некий молодой кошачий джентльмен “проходит инициацию.” (стр. 103)
Некоторые члены КАТ похожи на солдат. Применяя тот же эпический лексикон, к которому другие писатели прибегли бы, вспоминая кампании Наполеона и герцога Веллингтона, Лавкрафт описывает кошачьи битвы Петра Ивановича. Благородные деяния Джека против змеи превозносятся благородными фразами, фразами, которые подошли бы для восхваления оружия Рыцаря Красного креста, победителя дракона в “Королеве фей” Эдмунда Спенсера. Новый черный котенок с драчливым характером (которого Лавкрафт назвал Джонни Перкинс) “мужественно шипит” (и у него есть “гордая мама”) (стр. 115); Лавкрафт говорит Р. Х. Барлоу, что он надеется, что Джонни “будет заботиться о своем здоровье” (стр. 115) и проживет дольше, чем Малыш Сэм Перкинс.
У Лавкрафта разбивалось сердце каждый раз, когда кто-нибудь из членов КАТ переезжал вместе со своей человеческой семьей. Его любимый друг, Альфред Гальпин, тоже исчез: “Быть может он прыгнул, и прокрался к одному из великолепных закатов в холмах, и перешел в четвертое измерение, чтобы остаться в нем в качестве приспешника бога-пантеры Хра в Городе Никогда, навсегда молодым, как в день своего прибытия.” (стр. 106) А Малыш Сэм Перкинс был найден мертвым в траве. В письме Кларку Эштону Смиту Лавкрафт выразил свою скорбь: “И кто скажет, что боги нашли [Сэма] менее значимым, чем самого долгоживущего и искушенного философа?”
В красоте непознанного Г. Ф. Лавкрафт искал бальзам для успокоения мук, сопровождающих осознание переходящей природы нашего существования — судьбы и людей, и котов. Опыт смертных краток — капля времени в призрачной плутоновой вселенной, не ограниченной временем и пространством и полностью находящейся за пределами наших ограниченных способностей к пониманию; но, когда философски настроенный человек открывает свой разум Чуду, он испытывает оргазмический психический контакт со вселенной. К несчастью, осознание великого подчеркивает тщетность индивидуального опыта: наши жизни настолько же хрупки и одномоментны, как и радужные пузыри, поднимающиеся на поверхность мыльной воды в раковине. Краткая встреча сердец и разумов — союз котов и людей — приносит мгновение полного блаженства, краткое отвлечение от печали, которая — в вечности — настолько же мимолетна, как блаженство и пузыри.
Г. Ф. Лавкрафт написал серию стихотворение для ушедших котов. “Сэр Томас Трайаут”, траурное стихотворение в классическом элегическом стиле: “Осенний очаг странно холоден / Вопреки дрожащему пламени.” (стр. 20) “Малыш Сэм Перкинс” оплакивает крошечные кошачьи лапки, которые больше не пробегут по траве. Лавкрафт продолжает тему траура, описывая трагическую потерю маленького черного котенка в Ултаре — по вине либо батрака и его жены, либо Темных Сил, как полагают кошачьи горожане Ултара.
Темные Силы правят в нашей вселенной; в их владениях мы живем наши жизни. Краткая встреча душ в единении с Красотой — единственный смысл, который можно постичь в той безграничной пропасти, что мы называем домом. Для Г. Ф. Лавкрафта, как и для многих других эстетов, кот — самый верный друг.
В теплом письме к Лиллиан Д. Кларк Лавкрафт описывает трудности письма со спящим на руке котом:
“Если дальше мой почерк внезапно покажется менее разборчивым, ты можешь списать это на непрошеное присутствие маленького тигра Хирама на коленях дедули — он только что запрыгнул на них и пытается управлять моим пером бархатной лапой, время от времени пожевывая его кончик и прерываясь на громогласное мурчание. Он самый дружелюбный комочек меха и изящности, что я когда-либо видел — и правда, всякий раз войдя в комнату, он рысью мчится прямо к дедуле и прыгает на колени к Старому Джентльмену. Когда я стою, он иногда просится на руки с каким-то дружелюбным разговорным мяуканьем. Великолепный котенок — я безусловно завидую Ортнону, что он может приютить его. [...] Я только что заметил, что урчание прекратилось и обнаружил, что маленький проказник уснул. Его голова покоится на моем правом предплечье, так что я могу достаточно свободно двигать кистью, чтобы писать. Что за тигр! [...] Хирам только что перелег во сне так, что стало сложнее писать, но я полагаю, мой почерк все еще можно разобрать. […] (Хирам только что перелег и снова заснул. Теперь писать стало немного легче.) […] Хирам теперь проснулся и, видимо, склонен к игривости. Движущиеся кончик моего пера пробуждает в нем самый живой интерес! Что тут говорить — дом не дом без кота и «Альманаха старого фермера»[12]!” (стр. 132)
Вскоре после написания этого письма Г. Ф. Лавкрафт умер. Может быть, как и Альфред Гальпин, “он прыгнул, и прокрался к одному из великолепных закатов в холмах, и перешел в четвертое измерение, чтобы остаться в нем в качестве приспешника бога-пантеры Хра в Городе Никогда, навсегда молодым, как в день своего прибытия.” (стр. 106)
Цитируемая литература:
Джоши, С. Т., ред. The H. P. Lovecraft Cat Book. Necronomicon Press, 2019.
Примечания переводчика:
[1] Галаадский бальзам — в древности был известен как самый дорогой в мире парфюм, также употреблялся как лекарство от различных болезней.
[2] Здесь отсылка не столько к планете, сколько к древнегреческому и древнеримскому богу подземного мира Плутону, плутонианский в значении “адский”, “инфернальный”.
[3] Отсылка в Сэмюэлю Джонсону — лексикографу и поэту, мастеру английского языка, знаменитому своими афоризмами. В переносном значении джонсоновский — тяжеловесный, изобилующий латинизмами.
[4] Опять отсылка к Сэмюэлю Джонсону. Во времена Джонсона, в Лондоне 18 века улицы были узкими и без тротуаров. Для безопасности пешеходов на улицах с самым оживленным движением стали устанавливать столбы, ограничивающие пешеходную область дороги. Рассказывают анекдот, что однажды Сэмюэль Джонсон вышагивал по Бедфорд Стрит и прикасался к каждому столбу, который проходил. Если он пропускал какой-то столб, он возвращался, прикасался к столбу, замирал на секунду и снова продолжал свое шествие.
[5] Мероэ — древний город на территории современного Судана. В древности был столицей государства Куш. Культура Мероэ находилась под сильным влиянием Древнего Египта. В Мероэ располагались царские гробницы и проводились коронации царей.
[6] Офир — страна, упоминаемая в Библии и славившаяся своими золотыми запасами. Также вымышленная страна во вселенной Хайборийской эры — вымышленного периода человечества, созданного Робертом Говардом и являющегося сеттингом для рассказов о Конане.
[7] Имеются в виду читатели любительской прессы и журналисты-любители, в сообществе которых Лавкрафт состоял в то время.
[8] Пастораль — жанр в литературе, живописи, музыке и театре, поэтизирующий сельскую жизнь.
[9] Жанровая живопись — изображение сцен повседневной жизни, например рыночных сцен, праздников, интерьеров, уличных сцен и т. д.
[10] Аббревиатура, созвучная английскому слову cat — кот.
[11] Норрланд — регион в северной Швеции, исторически включал и север Финляндии.
[12] Альманах старого фермера — периодическое ежегодное издание, содержащее прогноз погоды, схемы посадок, астрономические данные, рецепты и статьи на темы садоводства, спорта, астрономии, фольклора и т.д. Публикуется с 1792 года.
Читайте также: