Есть поговорка – «ни к селу, ни к городу». Вот таким по сути был поселок, в котором жила Тоня с родителями.
В советское время это был рабочий поселок, но не возникший вдруг вместе с заводом или железнодорожной станцией, а «переродившийся» из небольшой бедной деревни. Построили в ней деревообрабатывающее предприятие, и большинство жителей, побросав тощие клочки земли, сменили классовую принадлежность. Правда, огороды да домашнюю личную живность все равно оставили – у них в подкорке жила уверенность, что без этого не обойтись.
В чем-то они и правы оказались. Деревообрабатывающее предприятие перехода к рыночной экономике не пережило. И рабочий поселок снова стал деревней. Точнее, недодеревней, если можно так сказать. Ибо промышленное производство умерло, а сельское не родилось. Рабочие привычки и традиции забылись, крестьянские не припомнились.
В результате жизнь в поселке была не то чтобы очень. И потому, что работы приличной там было не найти, а до города все же далековато, и потому еще, что оставалась в нем в основном одна категория населения: те, кто совмещал в себе главные недостатки как города, так и деревни. Недостатки, а не достоинства! Остальные разбегались, как тараканы от тапка: кто в город, кто в села нормальные.
Здесь много пили, часто дрались, презирали «городских» и «заезжих», а еще более – «ученых». Качество человека определялось наличием машины, площадью огорода и количеством кур и поросят в хозяйстве. То, что такой «настоящий мужик» или «путняя баба» вечно в синяках и того и гляди друг друга поубивают, в расчет не бралось как малозначительное.
Ну, была в поселке еще одна, небольшая, но четко обособленная категория населения – те, кто жил тут исключительно вынужденно. Школьные учителя, давно привыкшие к своей забитости. Старики, ушедшие на пенсию как раз в период гибели деревообрабатывающего предприятия.
И Тоня.
***
Она почему-то совершенно не вписывалась в эту жизнь, хотя была местной. Вот старший брат – да. В пятнадцать лет едва не «попал» за угон мотоцикла в соседней деревне, но потом сходил в армию, женился и теперь благополучно перебивался строительными шабашками и продажей сала и мяса. Пил в меру, не чаще раза в неделю, жену колотил и того реже. Чудо, а не мужик, в общем.
А Тоне ни с того ни с сего понравилось в школе! Особенно ей нравились книги про любовь и всякие приключения читать. Но и математика, а потом и физика с географией и историей шли у нее хорошо.
Родителей это, понятно, не слишком радовало.
– Тонька! Опять зенки в макулатуру уставила! Пойди лучше свиньям варить поставь! – кричала мать.
– Какая школа? Перебьются там без тебя, завтра наша очередь пасти! – заявлял отец, красноречиво косясь на свой основательный брючный ремень. Небольшое, в двенадцать голов, поселковое коровье стадо пасли все счастливые владельцы буренок по очереди. Не пустить ради этого кого-то из детей в школу считалось разумным и даже само собой разумеющимся – у родителей, чай, и другие дела есть! А учителя давно смирились и не возражали. Самые умные из местных им объяснили, что жизнь не только в книжках, и местные традиции уважать необходимо.
Из-за такого учебного режима отличницей Тоня не была, хотя и за то, чего добилась, над нею посмеивались – ученая! На танцы не ходит, а книжки читает!
Впрочем, быть отличницей Тоне не особо и стоило – толку-то? Отец сразу заявил, что никуда она поступать не будет.
– На кой ляд тебе эта заумь? Глупости! Чтобы в городе человеком стать, деньжищ надо немеряно, а дома ты и без учебы сойдешь! Вон, на почте место есть, как раз и работа не на целый день, на хозяйство времени хватит! А там и замуж выйдешь. Костик давно на тебя глаз положил. Единственный сын, мотоцикл у парня новый, да и деньгу шофер всегда сгоношит! Будешь жить, как барыня!
Костик (в среде местной молодежи более известный как Костян) действительно считался завидным женихом – со своим мотоциклом и родительским кирпичным домом с гектаром земли. В свои двадцать два года был это уже огромный дядька с волосатой грудью, преждевременно перезревший, прокуренный до печенок. Вот пил, правда, нечасто – шоферу это несподручно, а трудился Костян водителем самосвала.
Тоню от одного его вида тошнило, но разве отцу объяснишь такое? Он и пришибить может за мечты о любви да красоте.
***
Пока Тоня школьницей была, Костян еще более-менее держал себя в руках – ну, разве сальность скажет или под юбку заглянуть попробует. Но как стала она невестой (таковыми в поселке считались все девушки, достигшие совершеннолетия), он решил, что пора переходить к более активным ухаживаниям. Метод у него был проверенный – встречать Тоню на улице, хоть днем, хоть вечером, облапливать за разные места и лезть целоваться.
Тоня после этого чувствовала себя так, словно ее в нужник окунули. Но что она могла сделать? Костян одной левой мог скрутить троих таких, как она. А родители от его «заигрываний» были в восторге – еще бы, самый завидный поселковый жених, а на их дурочку-заучку внимание обратил!
Когда-нибудь дело это было просто обязано дойти до пика – и дошло. Случилось это одним вполне прекрасным поздним летним вечером, когда Тоня возвращалась от соседки – мать велела той наперед оплаченную банку молока отнести.
Костян подпирал забор как раз посередине маршрута от бабы Оли до Тониного дома. Завидев девушку, лениво отлепился от столба и загородил дорогу:
– А кто это тут у нас бегом бежит, торопится? Неужто не хочешь остановиться, да со мной поболтать? Время детское, чего ты!
Тоня сделала попытку обойти Костяна на крутом вираже, но разве обойдешь эдакую тушу! Он легко изловил ее за плечо:
– Сказал же, постой! Я, мож, соскучился!
– А я нет! – несмело огрызнулась Тоня, пытаясь вывернуться из лап-клешней.
– Ишь ты, гордая какая! Тонька, кончай ерепениться, все равно же осенью тебя сватать буду! Не притворяйся недотрогой, не верю я тебе, и никто не верит! Вы все одного хотите, а я мужик хоть куда!
– Иди ты знаешь куда, мужик! – от безнадеги и отвращения Тоня осмелела.
– Ну, это уже слишком! С тебя извинение! – и Костян сгреб ее, удерживая одной рукой, а второй задирая ей юбку. Тоня пыталась отбиваться, да куда ей против него было!
– Слушай, парень, ты вроде не глухой, не слепой и не настолько тупой! Что надо сделать, чтобы до тебя дошло, что ты девушке не нравишься?
Чего-чего, а такого комментария к происходящему не ожидал никто. Замерли от удивления и Костян, и Тоня. И выяснение авторства высказывания восстановлению подвижности нимало не способствовало.
***
Ибо сказал это Марк, человек, в поселке презираемый едва ли не по всем основным причинам сразу. Во-первых, был он городским и заезжим – в поселке не жил, и приехал всего месяц назад, к старому деду Паше, которому приходился вроде как внучатым племянником. Приехал, чтобы забрать деда куда-то в город к родне, да не успел – через два дня после появления родственника дед скоропостижно окочурился – пошел утром в нужный чулан, да уж из него и не вышел. Восемьдесят два года – не шутка! Из-за этого Марк и задержался – похороны, потом разборы имущества, то, се...
Во-вторых, был Марк из «ученых» – студент. На танцы не спешил, по матушке никого не посылал, поговорить с ним было абсолютно не о чем. Как прикажете такого любить?
И в-третьих, был Марк, что называется, задохликом. Среднего роста, худощавый, ни весу, ни силы. Такие в поселке не ценились. Но притом почему-то заезжий студент не испытывал ни малейшего почтения к местным могучим авторитетам вроде Костяна. Хотя до сих пор эта непочтительность выражалась неявно – ну, в рот им не заглядывал, предложений выпить не принимал.
Но чтобы городской задохлик, да такому парню, как Костян, да в таком серьезном деле, как ухаживание за невестой, открыто помешать осмелился? Это вообще невиданно и неслыханно! Именно поэтому Тоня не на шутку испугалась – нагореть в результате могло не только горе-заступнику, но и ей.
– Оставь, сами разберемся! – сказала она довольно нелюбезно. Но городской намека не понял:
– Приятель, как там тебя, оставь девушку в покое и иди своей дорогой! Ты что, не слышал, что насильно мил не будешь?
Понятно, Костян такого не слышал, и это его еще больше разозлило. Про Тоню он тут же забыл, ею можно было и потом заняться. Она же не знала – улепетывать ей побыстрее, звать на помощь или просто молча смотреть, что дальше будет.
Костян с хрустом размял пальцы, глядя на наглеца сверху вниз:
– Да, городской, думал, ты умнее. Но придется тебя поучить жизни, чтобы знал, что между женихом и невестой встревать негоже!
– Ну да, я видел, как невеста тебя обожает! В ЗАГС в мешке потащишь, как кавказскую пленницу? – городской явно не понимал ситуации, а Тоня не знала, как ему объяснить. Такие элементарные вещи в поселке все едва не с рождения умели вмиг оценить и усвоить!
И все же она ловила себя на странном чувстве – будто ей приятно, что этот городской задохлик попытался отбить ее у Костяна.
Сам же Костян тем временем пришел к выводу, что время разговоров закончилось. И перешел к делу – прямым правым. Именно до этого момента все шло, как должно, но дальше началось форменное светопреставление.
***
Наверняка и сам Костян, не то что Тоня, не понял, каким таким макаром городской задохлик уклонился от кулака размером с чугунок для каши, а затем двумя руками перехватил толстое запястье и потянул за него. Но в результате Костян плотно впечатался лбом в забор – чудом штакетник выдержал.
Голова у него была крепкая – он только на минутку замер, потряс ею, как бык, и снова развернулся к противнику, метя теперь уже в печень. Но и она умудрилась увернуться, а далее последовало движение, подобное первому, и – испытание на прочность забора напротив.
Тоня смотрела на это, открыв рот. Костян же от боли и позору озверел совершенно, выдрал из того же забора штакетину и кинулся в атаку. Штакетина просвистела в воздухе – и непонятным образом была перехвачена, выкручена из могучих ручищ, а затем легонько ткнута концом в центр объемистого живота поселкового героя. От этого нехитрого действия Костян, кашляя, согнулся пополам. А городской аккуратно перетек ему за спину и буднично толкнул ногой под коленку.
– Тебе не жить, – прошипел Костян сквозь зубы, поспешно отступая (в полусогнутом положении) с поля боя. Терпеть такой позор было невыносимо, но и продолжать драку со странным городским – стремно.
– Не суди по размерам, неужто мало научил? – презрительно бросил Марк в удаляющуюся спину и повернулся к Тоне:
– А тебя как угораздило с этим Кинг-Конгом связаться?
Тоня только отмахнулась – ну как он элементарных вещей не понимает:
– А тебя как угораздило в это дело влезть? Может, ты и здорово дерешься, но Костян теперь десяток дружков приведет, от тебя мокрое место останется! А меня родители проклянут за то, что с таким завидным женихом отношения испортила! И Костян сперва отлупит, а потом все равно за себя идти заставит!
– О, как все запущено! – удивился Марк. – А скажи мне, тебе год который?
– Восемнадцать! – пискнула Тоня. Ее страх все рос и рос. А городской удивленно поднял брови:
– И позволь спросить, ради чего ты тогда в этой дыре сидишь? Делать больше нечего? Совершеннолетняя, свободна, как ветер!
– А что я должна делать?! – заорала Тоня на нервах. – Родители в город ни за что не отпустят, денег не дадут. Никого у меня там нет! Куда я денусь и как?
Но городского нимало не проняло:
– Так, у тебя в доме твоем есть что-то, что ты здесь не бросишь даже с риском для собственной жизни?
Она на мгновение задумалась. Документы разве. Но паспорт, как специально, лежал в кармане – на работе днем анкету переделывала. Аттестат... Его на крайний случай заново запросить можно, дубликат. Тоня помотала головой.
– Отлично. Звать-то тебя как, невеста?
– Тоня. Антонина.
– Тогда, Антонина, все просто. Сейчас бежим огородами до дома деда Паши. У меня там деньги и документы, и бросить это – как раз и есть риск для жизни. А потом лесом к трассе, а там автостопом. Даже если придется всю ночь на обочине просидеть, и то целее будем.
– А дальше? – простонала Тоня.
– Дальше устроишься пока у меня, работу какую ни на есть найдешь, комнату тебе снимем. И будешь жить. Ты сказала, денег нет и не к кому идти? Ну, есть теперь! Кому стоим?
Тоню всю трясло. Она отлично понимала, что будет с нею после того, как поселок узнает историю с заступничеством городского. Но понимала и другое – прими она его предложение, никогда больше ей не увидеть родной дом и старых знакомых!
– Ну? Тут или – или! Если тебя устраивает такая жизнь – стой! Если нет – шевели коленками. Я в любом случае побежал, ибо ты права, и с десятком таких бычков я вряд ли справлюсь!
Он повернулся прочь, и Тоня приняла решение. К дому деда Паши они бежали вдвоем.
***
Свои вещи Марк собрал секунд за тридцать. Выключил свет, бросил дверь незапертой и потащил Тоню за руку прочь, да не улицей и даже не огородами, а через кусты и луг, прямо к лесу. Как и когда местность изучил – непонятно.
Но их все равно заметили – клич «держи!» прокатился по всему поселку. Городскому тут никто не сочувствовал, а позор Костяна многие местные парни воспринимали как собственный. Десяти человек, правда, не набралось – бежали следом не то шестеро, не то семеро.
– Все равно много, особенно для открытой местности, – заметил Марк хладнокровно. – Давай-ка резвее, насколько я помню, есть тут такое место, узкое...
Такое место было – ведущая к трассе грунтовка ныряла в небольшой овражек, или большую промоину с песчаными стенками, опутанными оголенными корнями сосен и елок. Было далековато – Тоня добежала, еле дыша.
– Так, – Марк сунул ей в руки свою сумку. – Дорогу знаешь? Передохни секундочку и беги дальше, во весь имеющийся дух. Если я тебя до трассы не догоню – останавливай машины, хоть на дорогу выскакивай, и проси полицию вызвать. Потом в любом случае с ними уезжай в город, у меня в паспорте адрес регистрации, езжай по нему, родителям расскажешь, что случилось. Деньги тоже здесь! Давай!
Тоня хотела было поинтересоваться, что он сам будет делать, но ор преследователей звучал уже совсем рядом. Марк просто развернул ее и подтолкнул в спину.
Выскочив на трассу, она некоторое время дышать не могла – запыхалась. А когда смогла – в ужасе поняла, что Марк ее не догнал.
Его указания она помнила, но настолько ошалела, что совсем не понимала, как приступить к их исполнению. А еще ей было непонятно, как она может бросить его одного там, в лесу, с Костяном и толпой его друзей.
Но не пришлось – Марк кое-как выбрался из лесу. Он придерживал правой рукой левую, у него был разбит нос, рассечена бровь, разорвана рубашка.
– Дешево отделался, – заметил он кинувшейся к нему Тоне. – Давай, машину какую-нибудь останавливай. Мне в травмпункт не помешало бы.
Тоня так перепугалась, что первую же машину одной силой своего страха остановила. Водитель попался сознательный – загрузил их и помчал в город. Полицию вызывали уже в травмпункт.
– Первый раз такое вижу, – бурчал пожилой фельдшер в травмпункте, закатывая Марку руку в гипс. – Парень, ты у нас кто, Чак Норрис?
– Не, я Брюс Ли, – беспечно отозвался Марк, пытаясь не морщиться от процедуры. – Даже круче. Я с пяти лет занимаюсь, он позже начал.
Тоня была уверена, что родители Марка ее убьют за то, что случилось из-за нее с их сыном. Но его мать, выслушав их сумбурные объяснения, молча вручила ей полотенце и отправила в ванную, а пока Тоня ее осваивала, ей приготовили постель на диване.
***
Что было дальше? А что – в поселке Тоню прокляли, ибо Костян и еще парочка парней имели в связи с этой историей кое-какие неприятности по части полиции. Нельзя было так поступать со своими и на что-то потом надеяться!
Однако в городе все оказалось проще, чем она думала раньше. На работу в магазин Тоню взяли через два дня после приезда. Через неделю Марк отвел ее к разбитной бабульке, жившей неподалеку и сдававшей часть дома (комнатенку и кухоньку) студентам и другой приезжей молодежи. К «удобствам на улице» Тоня была привычна, а запросила бабулька совсем немного. И дубликат аттестата оказалось не так и трудно получить.
А еще Тоня записалась в библиотеку. Она была потрясена тем, сколько замечательных книг оказалось у Марка и его родителей. И была уверена, что городской студент сочтет ее скучной, если с нею нельзя будет говорить о книгах. И о Брюсе Ли с Чаком Норрисом.
---
Мария Гончарова
