«— Воевала? — глубоко затянувшись, спросил мужик.
— Нет, санитаркой, — коротко ответила Пелагея.
— Значат, воевала, — припечатал Иван. — Ох и досталось жа вашему брату! Больша нас вы лиха-то хлебали.
Ногу иде потеряла?
— Под Гурзовкой.
Мужик кивнул. Знаю, мол.
— Мене тожа с поля такая как ты выволокла, а сама… погибла. Почти доползли ужо. Эх, горе. Нас потома бригада подобрала.
Ты слышь-ка, благодарствую я тебе. Прими земной поклон ото всех нас, солдат и охвицеров, которых вытянула ты! У смертушки отобрала.
Иван поклонился в пояс».
Часть 3
Зайдя в комнатенку, где спали они вместе с Настей, принялась укладывать свои вещи в мешок. Да и немного их было: смена белья, расческа, у Пелагеи были шикарные волосы, так и не решилась она их отрезать. Как вши ни разу не завелись? Загадка!
Вошла Настенька и, конечно, сразу все поняла.
— Домой? — еле слышно прошелестела девочка.
Пелагея кивнула и принялась неистово возиться в вещмешке, будто искала что-то.
Настюша посмотрела на Пелагею долгим взглядом грустных глаз василькового цвета и прошептала взволнованно:
— А мне некуда. В деревню незачем. Неужели всю жизнь в госпитале жить?
Пелагея вдруг отшвырнула мешок и порывисто обняла девочку неумело и грубовато.
— А со мной пойдешь? — без тени нежности спросила она по-деловому.
Настя вскинула на нее свои глазенки, в которых в один миг появились слезинки.
— А можно? — замирая спросила она.
— Раз зову, значит, можно, — сурово ответила Пелагея, взяв в железный кулак эмоции, — собирайся давай, немедля уходим. Хватит, отвоевалась, мирную жизнь надо восстанавливать. Вся страна в руинах и слезах.
— У меня ничего нет, — прошептала девочка. — Ты же знаешь, я с тобой на телеге приехала… в чем была…
Пелагея погладила ее по волосикам и попросила:
— Тогда возьми мой узелок, и пойдем.
Да не тут-то было!
По небольшому госпиталю моментально прошел слух, что Пелагея собирается домой, а уж когда все узнали, что и Настюшка уходит вместе с ней, то все высыпали во двор: медсестры, санитарки, бойцы, Сергей Иваныч тоже вышел.
Пелагея растерянно смотрела на людей. Каждый норовил ее обнять, сказать слова благодарности, подбодрить. Все что-то совали ей и Настеньке: кто краюху хлеба, кто банку тушенки, кто мешочек с табаком, кто сахарок.
Настя торопливо складывала все в узелок. Пелагея не позволила себе выпустить наружу ни единой слезы, Настюшка плакала навзрыд.
Сергей Иваныч стоял немного в стороне и курил.
Пелагея закрыла глаза, и слезы конечно же предательски выкатились. Но это ничего, бывает. Она смахнула их и согнулась в поклоне так низко, насколько смогла, затем повесила вещмешок за плечи, и пошла, неистово ударяя костылями об землю. Настенька подхватила узелок и засеменила вслед.
Трудно и долго добирались до Высокого. Где на поезде в теплушке ехали, где-то на полуторке, но чаще пешком. Тяжело было Пелагее, в подмышках так саднило, что даже уже и боли не чувствовала: просто онемело все. Но женщина не жаловалась, а, сцепив зубы, шла и шла вперед. Лишь изредка, когда казалось, что сейчас упадет замертво от боли и усталости, она просила Настеньку остановиться и немного отдохнуть. Девочка вроде как и не уставала совсем. Она не ныла, не плакала и никогда не просила есть или пить.
В ней Пелагея узнавала себя, малолетнюю Палашку, которую никто не любил и не замечал. Жила себе и жила, не зная о таких радостях жизни, как ласка, нежность, забота. Пока была жива мать, этого тоже не хватало. Шутка ли, семеро ребят.
Ей иногда нестерпимо хотелось прижать Настеньку, приласкать, но она, сама не зная почему, останавливала себя, и лишь гладила девочку по головке, туго затянутой в косынку, и прижимала к себе. Проявлять ласку и заботу — было страшно.
— Ничего, Настенька, ничего. Как-нибудь! — все время повторяла Пелагея.
Настя молча кивала и шла вперед.
Ночевали почти всегда где-нибудь на станции. И лишь один раз удалось переночевать в избе у приветливой женщины Прасковьи. Когда она сказала свое имя, Пелагея вздрогнула.
— Куды путь держитя? — спросила хозяйка.
— В Высокое! — ответила Пелагея.
— Ой, далеча ишшо вама! — покачала головой женщина. — Ну я вама у сарайке постЕлю налажу. У хате — негдя. Мужик у мене и робята, самя кой-как живем.
Было видно, как рада женщина, что ее муж вернулся с фронта живой и невредимый.
Пелагея согласно кивнула.
— А вечерять у хату идемтя, с намя будятя, — пригласила Прасковья.
Пелагея, услышав знакомый говор, поняла, что недалеко уже они от дома, хоть и говорит хозяйка, что далече.
Зайдя в хату, Пелагея выложила из узелка две банки тушенки и кусок сахара. Дети как завороженные уставились на него, не смея взять, хотя очень хотелось.
— Не серчай, хозяйка, больше ничего нет, — извинилась Пелагея.
— Чавой ты, чавой? — замахала руками Прасковья. — А ну сховай свое. Вама ишшо итить долга. Вона девку свою покормя, а чичас мое исть давайтя.
Прасковья выставила на стол полный чугунок картошки, чашку соленых огурцов, немного хлеба, крупно порезанное сало.
— Давайте-ка вы сперва, — радушно предложил муж Прасковьи, здоровый, плечистый мужик Иван.
Но Пелагея достала нож и решительно сильным ударом по-мужицки открыла обе банки.
Иван уважительно наблюдал за действиями гостьи.
После ужина он вышел покурить, и Пелагея с ним. Настенька сразу пошла на сеновал, намаялась девчушка, легла и моментально уснула.
— Воевала? — глубоко затянувшись, спросил мужик.
— Нет, санитаркой, — коротко ответила Пелагея.
— Значат, воевала, — припечатал Иван. — Ох и досталось жа вашему брату! Больша нас вы лиха-то хлебали.
Ногу иде потеряла?
— Под Гурзовкой.
Мужик кивнул. Знаю, мол.
— Мене тожа с поля такая как ты выволокла, а сама… погибла. Почти доползли ужо. Эх, горе. Нас потома бригада подобрала.
Ты слышь-ка, благодарствую я тебе. Прими земной поклон ото всех нас, солдат и охвицеров, которых вытянула ты! У смертушки отобрала.
Иван поклонился в пояс.
— Тебе спасибо! — поблагодарила и Пелагея. — Тебе, советский солдат! Что отстоял нашу землю, не отдал фашисту на растерзание. Спасибо за мир! — и Пелагея поклонилась солдату.
— Ох, и шибко оне потерзали нас! — мужик покачал головой.
— Иди у сарайку, давай. Ишть девчонка твоя ужо спит, поди. С фронту ведешь? Мотрю, большая! Не успела бы ты яе сродить на войне.
— Правильно думаешь, с фронта веду. Сирота Настенька, а у меня сын погиб, своих-то уж поздно рожать, сорок лет мне. Старая. Да и не от кого, муж тоже погиб.
— Скажашь тожа! Старая! — протянул мужик. — Ничавой не старая. Моя — вона чижолая. Сорок два ей намедни исполнилосси. И ничаво.
Пелагея улыбнулась, и мужик увидел, какое доброе у нее лицо.
— А я тожа с мальчонкой домой явилси. Усю дорогу думал, как моя-то, чавой скажать? Приметь ли? Ох и горевал я, а она справныя баба у мене. Сразу у баню нас затолкала, — Иван усмехнулся, — эх и вшивыя жа мы были! Месяц, однако, шли домой. А потома мальчишку приголубила, он прижалси к ей, ревет… — Иван махнул рукой и отвернулся.
— А где жа пацан к тебе прибился? — спросила Пелагея, закуривая еще одну цыгарку. Ей не хотелось уходить спать, хотя усталость брала свое, ампутированная нога гудела нещадно, подмышки горели огнем. Но Пелагея блаженствовала, разговаривая с мужиком, впитывая каждое слово родного диалекта. За время учебы и за годы войны утратила она свой говор, а ведь тоже был он. Мужик-то вон, почти сохранил.
— Пацан ентот, Максимка, вещмешок у мене в Гомеле утащил, — мужик рассмеялся. — Побежал, а силов-то нема, шинелка на ем болтаетси, мешаетси. Споткнулси, упал, в шинелке своей запуталси. Ну я яво и настиг, а он смотрить на мене: «Дяденька, тольки ня бейте», по-нашескому лопочет. Я яво: «Откудава ты?», а он мене, из Бурнава! Я говорю: домой хошь? А он мене: нету дома мово. От так.
— А ты? — заинтересованно спросила Пелагея.
— Ежеля хошь, то снова у тебе дом будят — говорю яму. Пойдешь у мою деревню со мной? Ой, Палаша!
Пелагея вздрогнула, так ее давно никто не называл.
— Кинулся он к мене на шею и орет прямо в ухо: «Дяденька, а ты ня брешешь? Точно мене к себе возьмешь?»
— Да, сколько их сирот, детей войны в шинельках с чужого плеча… Ладно, хозяин, пойду и я на покой. Хороший ты мужик! Справный! — улыбнулась Пелагея, и Иван снова увидел будто свет полился от нее.
Утром Пелагея и Настя ушли из деревни еще до восхода, и ближе к вечеру почти дошли до родной, осталось совсем немного.
— Ладно, Настенька! Пойдем, дотемна дойдем.
Пелагея выбросила окурок и снова двинулась вперед.
Татьяна Алимова
Все части повести здесь⬇️⬇️⬇️