В последнее время Алексею Петровичу стал часто сниться родной дом. То ему снилось, что он возвращается домой с работы, садится за стол и, наблюдая, как мать хлопочет у большой русской печки, ждёт ужина. То видел отца, уже старого, сгорбившегося от тяжести прожитого, такого, каким он был перед смертью.
– Столбы-то совсем гнилые, забор вот-вот упадёт! – с укором говорил во сне отец.
И Алексею Петровичу становилось стыдно, что он такой бесхозяйственный, не замечал, что забор валится, пока его носом не ткнули.
Иногда он приезжал во сне к родителям в гости. Заходил, пригибая голову, в низенькие сени. Вдоль стены там тянулась длинная лавка, застеленная обрямкавшейся клеёнкой. На лавке и под лавкой хранилась разная пригодная и непригодная уже утварь: чугунки, вёдра, прохудившиеся материны кастрюли.
В избу вела обитая стёганым одеялом тяжёлая дверь с засаленной до мазутного блеска впадиной у ручки. Алексей Петрович открывал дверь, входил и, как наяву, видел широкие половицы под ногами, низкие окна с цветастыми задергушками, стол, буфет, выкрашенный желтоватой краской, печь, железную кровать, заправленную синим узорчатым покрывалом, с подушками, уложенными одна на другую и аккуратно накрытыми капроновой накидушкой. Над кроватью висел красный ковёр с витиевато выписанными кренделями. В правом почётном углу прикрытая белоснежными шторками стояла икона на полке. Во второй избе громко разговаривал пузатый телевизор…
Алексей Петрович окидывал взглядом это нехитрое убранство родительского дома и с удивлением спрашивал себя, почему так редко стал приезжать сюда. Ведь так хорошо здесь! Да и мать с отцом наверняка обижаются…
Сны о доме тревожили его.
«Наверное, помру скоро, – думал поначалу. – Дом к себе зовёт».
Ни родителей, ни дома в живых уже не было. Да и деревня жива ли, неизвестно. Лет двадцать не был Алексей Петрович в родных краях, с тех пор, как случился пожар, оставивший от дома одни только обуглившиеся стены, и старшая сестра Валентина забрала отца с матерью к себе в район. Уже тогда он заметил, что их деревня похожа на больную женщину. Она ещё храбрилась, не позволяла себе сдаваться, копошилась по хозяйству, но по всему было видно, что не жилец уже, не поправится.
Время шло, дом всё снился, а Алексей Петрович не помирал.
Однажды он проснулся с каким-то особым беспокойством в груди, оно стальными ладонями сдавило сердце и долго не отпускало. «Вот выйду на пенсию, – горячо пообещал сам себе Алексей Петрович, – и съезжу на родину! Осталось ли там что или нет, хоть погляжу да поклонюсь», – и положил под язык таблетку валидола.
На пенсию Алексея Петровича проводили в мае. Он сразу позвонил Валентине и поделился планами.
– Ой, Алёша, я тоже хочу туда съездить. Погоди немножко, вот в огороде отсажусь, – взмолилась сестра.
Алексей Петрович прождал май, потом июнь (грядки и картошку), затем июль (приехали внучата), а в августе соседку Валентины положили в больницу, и сестре пришлось остаться домовничать.
Может, дотерпел бы он до сентября, если бы не очередной сон, будто приехал в свою деревню, и она жива: звенит весёлыми голосами ребятишек, цветет садами радивых хозяек. Дошел он до места, где должно быть пепелище – а дом стоит целёхонек.
«Надо же, – обрадовался Алексей Петрович, – а отец-то дом отстроил! И наличники вырезал, и обшил!»
Навстречу из ворот вышла мать:
– Ну слава Богу, Алёша, хоть ты приехал! А то Валя говорит: «Мама, не крась, не бели, я сама всё сделаю», – и не едет.
Алексей Петрович проснулся средь ночи и больше не заснул.
Утром он выгнал из гаража свою верную «шестёрку», а спустя пять с половиной часов уже притормаживал на повороте, ведущем в его детство, в его воспоминания и сны.
Чем меньше оставалось до деревни, тем сильнее колотилось сердце. Дорога накатана, значит сюда ходит транспорт. Но что встретит его там, в конце пути? Кто встретит?
Не одну сотню километров намотал он по этой дороге, пока учился в училище. Не одни валенки стёр. В сильные морозы, правда, его встречал отец на коне. А в жаркие летние дни частенько сворачивал он вон за той берёзовой рощицей к речке. Скидывал с себя пыльную одежду и прыгал в освежающую, упругую воду… И так нестерпимо захотелось Алексею Петровичу проведать свою речку, что не удержался, свернул в поле. Когда-то оно было распахано и колхоз выращивал здесь кукурузу, а теперь заросло душистым разнотравьем. Послушная «шестерка», покачиваясь из стороны в сторону, поплыла по нему, как по морю. Добравшись до рощицы, Алексей Петрович спрятал машину в тени и ступил, наконец, затёкшими от долгого сидения ногами на родную землю. Он совсем не был уверен в том, что когда-нибудь ещё приедет сюда, поэтому с особой жадностью смотрел, впитывал, запоминал – чтобы хватило на оставшуюся жизнь. Ненадолго задержался в роще, побродил по самому её краешку, погладил шершавые, огрубевшие стволы старых берёз и нежную, прохладную кожицу молодых, попробовал с ароматной кислинкой спелые ягоды костяники…