- Едет к нам мать моя, - Гриша семье сообщил за завтраком, - будет теперь с нами проживать.
А вся семья Гришина замерла. Застыли прямо с ложками, рты пооткрывали буквой “о”.
Потом, первый шок переборов, кашлять все хором начали, носы чесать, переглядываться украдкой.
- Едет, - Гриша повторил, - и поселится с нами навсегда.
- А как это, - жена Гришина, Татьяна, спрашивает шепотом, - навсегда? Навсегда у неё своё жилище имеется. А у нас тесно.
- В тесноте, - Гриша отвечает, - да не в обиде. Как-нибудь уживемся. Выбора я не даю. Дело тут решенное. Мать у меня единственная. И коли хочет в семье сына жить - так на то ее законное право. Я когда маленький был - с нами бабка Паша жила. Прямо до самой смерти своей. И любили мы ее ужасно. Очень хозяйственная бабка была. Огород на себе тащила, нас, детей малых, и все домашние хлопоты. Как померла бабка Паша, так все рыдали. Особенно мать моя убивалась. Хоть бабка ей свекровью приходилась.
- С мамой твоей, - Татьяна голосом дрожащим говорит, - конфликт старый имеется. Помнишь, как она ругалась, что второго, Тимошку, мы завели? Так уж выступала. “Нече, мол, нищету плодить”. И я той обиды не забыла. И не прощу никогда. И Тимошка не простит.
- Не прощу, - Тимошка хихикнул.
- Обиды, - Гриша строго заключил, - в сторону. Что было, то, как говорится, быльем поросло. Ситуация у них там тяжелая. Глаша, сеструха моя, с мужем разводится. И к мамке с детьми вернулась. И начали они, мамка с Глашей, собачиться сразу так, что даже тараканы сбежали. Очень тяжко двум женщинам соседствовать. Глаша на нервах вся из-за неудавшейся семейной жизни. Орет постоянно. И дети ейные орут - они балованные. “Бабой-ягой” на бабушку обзываются. И решила мама к нам переехать. А то мало ли какой хроникой криминальной там бы все окончилось. Мама, она ведь биологии учитель. И читала в научной литературе, что самкам млекопитающих на одной территории жить крайне нежелательно. Послезавтра уж у нас будет. Со всем скарбом и котами. Ступай, Татьяна, комнату готовь. Пущай Тимошка с Гузелью при нас пока ночуют. Мама любит уединение.
А дети - Гузель с Тимошкой - бурно недовольство выражать начали. Чего, мол, мы должны с родичами ютиться, оставьте нас в нашей комнате, а то мы из дома сбежим и свяжемся с плохой компанией.
А Татьяна так и сидит с ложкой. Изредка только моргает одним глазом. Это у нее шок произошел. Но тут моргай или не моргай, а поезд уже мчит Гришину маму в пункт назначения. И скоро в дверь она колотить начнет.
"А чего, - спросит ехидненько, - гостям никто не рад? Хотя какой я гость? Я теперь тут навечно. Приехала со всем скарбом и котами. Где моя комната? Ведите меня тудыть под белы рученьки".
И часа два так сидела Татьяна. А потом оклемалась. Осмыслила ближайшее свое будущее. И сирену включила. Есть у некоторых женщин такая сирена специальная. Включают они её в критические моменты жизни. Вот и Татьяна решила, что ситуация критическая.
- Не пущу, - закричала Грише, - на вечное проживание! Даже слушать не желаю!
- Квартира, - Гриша сирену перекрикивает, - наша в равных с детишками долях! И давайте голосовать. Тимошка и Гузель, пустим бабу Любу жить? Она вам пирожки печь будет и сказки на ночь читать! Баба Люба детишек обожает!
- Не пустим, - дети кричат, - мы на уплотнение не подписывались! Что за выдумки - валетами на сон укладываться и угла личного не иметь для игр и учебной деятельности! Протестуем!
- Как по мне, - Татьяна детей поддерживает, - так пусть бы баба Люба квартиру свою продавала! И разведённой Глаше денег дала на ипотечный кредит. А на оставшиеся финансы себе элитный дом престарелых отыскала бы. Там и общение интересное, и медики осмотры делают! А тут чего ей? Мою физиономию недовольную только видеть с утра и до ночи.
- Да, - дети поддерживают, - и нашу физиономию недовольную! Не желаем уплотняться! Элитных домов с осмотрами медиков у нас предостаточно!
А муж и отец обиделся на семью. И кулаком по столу хрясь сделал. Мол, мать моя заслуживает лучшей доли. А кто против, тот пусть убирается на все четыре стороны!
Но убираться все отказались. Тогда Гриша себе котомку собрал. И к товарищу пожить попросился. А как мать приедет, то вопреки желаниям семейства, заселит он бабу Любу в квартиру. Стерпится и, как говорится, слюбится.
Так вот он решил твердо.
И пока шел Гриша к товарищу с котомкой - сеструха Глаша ему позвонила.
- Баба-яга наша, - сказала, - дома остается. Я с Колей на примирение пошла. Все же дети у нас. Вернулась к мужу. Не жди маменьку, получается, братуха, и живи себе пока спокойно.
И Гриша с облегчением выдохнул. Но и тоскливо ему сделалось.
Что это за семья такая, если старуху-мать принимать не желают? И даже дети малые руками и ногами от бабушки отмахиваются? Бабка Паша-то всю жизнь в семье жила. И никто ей слова плохого не сказал. И все ей рады были. И никто про дом престарелых даже не заикался. А тут вон чего.