Когда речь заходит о писателях Орловского края, то все, как-правило, сразу вспоминают Ивана Сергеевича Тургенева. Далее на ум приходят фамилии Бунина, Тютчева, Фета ... На самом деле, список известных писателей очень длинный, но мне сейчас хочется остановиться на одном из ярчайших бытописателей орловского уклада Николае Семеновиче Лескове.
По моему впечатлению, общее мнение современной российской литературной критики сводится к тому, что Лесков - писатель большого дарования, но ... не гений, не первый ряд, не ровня выдающимся современникам - тому же Тургеневу.
Я далек от профессиональной критики и не буду рассуждать о правильности такой оценки. Критика искусства - вещь крайне спорная, субъективная, однако, занимаются критикой очень умные и тонко чувствующие люди, поэтому, очевидно, их оценку можно считать верной.
Возможно, в его произведениях нет глубины погружения в человеческие пороки и страдания, как у Достоевского, познания духовного мира человека, как у Толстого или романтизма Тургенева.
Но его рассказы, пропитанные особым орловским мироощущением - это совершенно уникальный феномен, аналогов которому в русской литературе, пожалуй, нет.
Именно - рассказы. Даже свое произведение сам автор относил к повести или роману, все равно, по-сути, это длинные, неспешные рассказы, иногда грустные, иногда смешные, иногда их хочется назвать психологическими триллерами, а иногда - все вместе.
Наверняка при имени Лескова каждый вспомнит "Левшу" или "Леди Макбет мценского уезда", книги из школьной программы, но есть совершенно гениальные по изложению - "Железная воля", "Грабеж", "Несмертельный Голован" ...
Но особенное впечатление на меня произвела повесть "Очарованный странник". И не только языком изложения, который в этом произведении Лесков довел до совершенства, но совершенно невероятным, напряженным, не отпускающим ни на минуту сюжетом. Там есть все: приключения, любовь и смерть, верность и предательство, сражения и плен, и даже мистика! Я много раз перечитывал этот шедевр, слушал в аудио-формате в исполнении лучших актеров, но понял одно: я очень завидую человеку, который будет читать эту книгу в первый раз. Такие удовольствия жизнь дарит только единожды, к сожалению.
В Орле писателю пару десятилетий назад поставили памятник. На мой взгляд, очень хорошо отражающий дух его произведений. Николай Семенович расположился в широком кресле, с одной стороны, как-бы расслаблено отдыхая, с другой - всматриваясь в сюжет нового произведения. А вокруг него - бронзовые сценки из его лучших рассказов. Все выполнено с безупречным вкусом, без заумных вычурностей, которыми, что греха таить, зачастую украшают современные памятники, но и без медовой патоки, которую кичливые адепты называют "стариной".
Кстати, недалеко от памятника Н.С. Лескова находится здание бывшего Орловского коммерческого банка. Эта подлинная жемчужина русской архитектуры, дом исключительной красоты и вкуса. Но об этом в другой раз.
Велик ли писатель Лесков? Однозначно - да. Но это именно великий - орловский! - писатель, поскольку без этого орловского духа его произведений бы не было.
Ну и в заключении приведу некоторые цитаты из его произведений, которыми я не перестаю наслаждаться. Насладитесь и вы.
"Один молодец из семинаристов сюда за грубость в дьячки был прислан (этого рода ссылки я уже и понять не мог). Так, приехавши сюда, он долго храбрился и все надеялся какое-то судбище поднять; а потом как запил, так до того пил, что совсем с ума сошел и послал такую просьбу, чтобы его лучше как можно скорее велели «расстрелять или в солдаты отдать, а за неспособностью повесить»" Очарованный странник
"Шел разговор о воровстве в орловском банке, дела которого разбирались в 1887 году по осени.
"Говорили: и тот был хороший человек, и другой казался хорош, но, однако, все проворовались." Грабеж
"Не женись,- говорила,- Миша, на орловской — ни за что не женись. Ты смотри: здешние, орловские, все как переверчены — не то они купчихи, не то благородные. За офицеров выходят. А ты проси мать, чтобы она взяла тебе жену из Ельца, откуда мы сами с ней родом Там в купечестве мужчины гуляки, но невесты есть настоящие девицы: не щепотницы, а скромные — на офицеров не смотрят, а в платочке молиться ходят и старым русским крестом крестятся." Грабеж
"Разве вы,- говорит,- братец, не знаете, какое у нас орловское положение? Постоянно с ворами, и день, и ночь от полиции запираемся.
Дядя отвечает, что это у всех одно положение: Орел да Кромы — первые воры, а Карачев на придачу, а Елец всем ворам отец." Грабеж
"Писано было: «Аще болячка явится поверх главы или ином месте выше пояса, — пущай много кровь из медианы; аще явится на челе, то пущай скоро кровь из-под языка; аще явится подле ушей и под бородою, пущай из сефалиевы жилы, аще же явится под пазухами, то, значит, сердце больно, и тогда в той стороне медиан отворяй». На всякое место, «где тягостно услышишь», расписано было, какую жилу отворять: «сафенову», или «против большого перста, или жилу спатику, полуматику, или жилу базику» с наказом «пущать из них кровь течи, дондеже зелена станет и переменится». А лечить еще «левкарем да антелем, печатною землею да землею армейскою; вином малмозеею, да водкой буглосовою, вирианом виницейским, митридатом да сахаром монюс-кристи», а входящим к больному «держать во рте Дягилева корение, а в руках — пелынь, а ноздри сворбориновым уксусом помазаны и губу в уксусе мочену жохать». Никто ничего в этом понять не мог, точно в казенном указе, в котором писано и переписано, то туда, то сюда и «в дву потомуж». Ни жил таких не находили, ни вина малмозеи, ни земли арменской, ни водки буглосовой, и читали люди списания добрего старичка Андросова более только для «утоли моя печали»." Несмертельный Голован
"Дьякон, уже загнувший все пять пальцев левой руки, секунду подумал, глядя в глаза отцу Захарии, и затем, разжав левую руку, с тем чтобы загибать ею правую, произнес:
— Да, тоже можно и Моисею Угрину.
— Ну, теперь продолжай.
— От винного запойства — мученику Вонифатию…
— И Моисею Мурину.
— Что-с?
— Вонифатию и Моисею Мурину, — повторил отец Захария.
— Точно, — повторил дьякон.
— Продолжай.
— О сохранении от злого очарования — священномученику Киприяну…
— И святой Устинии.
— Да позвольте же, наконец, отец Захария, с этими подсказами!
— Да нечего позволять! Русским словом ясно напечатано: и святой Устинии.
— Ну, хорошо! ну, и святой Устинии, а об обретении украденных вещей и бежавших рабов (дьякон начал с этого места подчеркивать свои слова) — Феодору Тирону, его же память празднуем семнадцатого февраля.
Но только что Ахилла протрубил свое последнее слово, как Захария тою же тихою и бесстрастною речью продолжал чтение таблички словами:
— И Иоанну Воинственннку, его же память празднуем десятого июля.
Ахилла похлопал глазами и проговорил:
— Точно; теперь вспомнил, есть и Иоанну Воинственнику.
— Так о чем же это вы, сударь отец дьякон, изволили целый час спорить? — спросил, протягивая на прощанье свою ручку Ахилле, Николай Афанасьевич.
— Ну вот поди же ты со мною! Дубликаты позабыл; вот из-за чего и спорил, — отвечал дьякон.
— Это, сударь, называется: шапка на голове, а я шапку ищу. Мое глубочайшее почтение, отец дьякон." Соборяне
Продолжать можно бесконечно!
