Придя из парикмахерской, Люба села у зеркала и мрачно уставилась на свое отражение. Нет, подстригли ее очень удачно, можно сказать, как никогда, ей очень понравились и стрижка, и укладка… Но оказалось, что видеть себя так близко, так долго, при ярком освещении, в чужом зеркале, в непривычной обстановке — удовольствие так себе! Когда она смотрелась в зеркало дома, то всегда казалось себе более симпатичной... и более худой!
А там, в парикмахерской, да ещё и по сравнению с молоденькой, старательной парикмахершей, которая трудилась над ней своими тонкими ручками, и сама была такая тоненькая! А Люба сидела перед зеркалом, как какой-то безобразный куль, особенно когда парикмахерша застегнула у нее на шее покрывало, да еще туговато стянула, так, что второй подбородок стал казаться вдвое больше — навис, как кусок сала... Вот теперь и в домашнем зеркале она себе очень не нравилась, и никакая прическа тут положение не исправит!
Люба всегда была полноватой и всегда стремилась похудеть, но из этого ничего не получалось. То есть, может, она и сбрасывала сколько-то килограммов, но вот внешне это никак не сказывалось! Да и возвращалось все с таким трудом сброшенное легко и быстро, да еще и сторицей. За месяц сбросит два кило — через неделю вернется четыре! И весы задвигались подальше под диван и забывались, чтобы зря себя не расстраивать. Что толку мучить себя этими диетами? Видимо, судьба такая... Да и не мешал этот лишний вес! Есть и есть, что поделать, если она любит поесть. Но иногда бывают вот такие моменты, когда внезапно начинаешь осознавать, что и вес мешает, и вкусное ты ненавидишь... и все же хочешь его!
Позвонила подруга Наташа, просто поболтать, спросила, что с голосом — Люба действительно говорила так, словно любимого попугая схоронила.
— Из парикмахерской сейчас пришла, — ответила ей.
— Оболванили? — голос Наташи налился сочувствием.
— Да нет, хорошо постригли... Но я толстая! — призналась Люба.
— Я тоже, и что? — усмехнулась подруга. Да, в такой беде от нее сочувствия не дождешься!
— Так худеть надо...
— Началось... Сколько тебя помню — все ты ноешь и худеешь. Ой, да, я же тут такую диету вычитала — на день один стакан кефира. Но его надо не пить, а есть. Вилкой.
— Как это? — удивилась Люба, даже не подумав, что Наташка шутит.
— Ну вот так. Зачерпываешь вилкой, сколько на ней осталось — слизываешь. Это очень удобно: вроде и ешь целый день, рот занят, и в то же время не толстеешь, а наоборот! — тут подруга хихикнула, но Люба все же заинтересовалась:
— А ты пробовала?
— Я что, сумасшедшая? Да если бы меня Витька с Димкой за таким занятием застали — санитаров бы вызвали! Я на одном форуме читала, как какая-то дама пробовала. Три вилки зачерпнула, плюнула, выпила все залпом со сладкой булочкой! — уже откровенно веселилась Наталья. — Так что брось ты это свое похудение, тебе что, расстраиваться не из-за чего?
— В том-то и дело, что есть. Твой Витька к твоему весу нормально относится, а вот мой Олег чуть ли не каждый день по этому поводу высказывается... — пожаловалась Люба.
— Так, значит, дело-то не в твоей фигуре, а в мерзком характере твоего Олега. Не худеть надо, а мужика сменить — вот и все дела!
Ох и лихая... Много она сама-то мужиков меняла? Ей просто сразу повезло с этим Витькой, вот и все. Хотя нет, до него кто-то был, Сашка, что ли... Но это ладно, тссс, у кого не было неудачной первой любви! Вернулась к животрепещущей теме:
— Легко сказать! С такой-то фигурой?
— Тогда вилка и кефир! И так пока Олежка твой не одобрит. И «шапки в зубы — только не рыдать!». Да в самом деле, что ты киснешь? Прическу красивую сделала — и сидит дома, киснет. Марш красотой сверкать! Пошли на рынок, маринованных помидор хочу, спасу нет, там у одной тетки уж больно вкусные. И там-то, не сомневайся, комплиментов наслушаешься — уши завянут.
— Не хочу я помидор, не хочу вялых ушей, — плаксиво упрямилась Люба.
— Ну сама же вся завянешь, только сорок пять отметила, а туда же — толстая она... Я тебя не за помидорами и ушами зову, а за комплиментами, без них сто пудов не останешься! Давно ли ты слышала, что красавица? Ну вот и пошли. Мне скучно одной идти, что ты упираешься! Пешком дойдем, вот и растрясешь граммов двести!
Язва эта Наташка, вроде и дело предлагает, но обязательно укусит. Но почему бы и действительно не сходить? Не сидеть же до вечера просто так... Надеяться, что муж, придя, оценит ее прическу, не приходилось — ничего он не оценит. А вот гадостей наговорить от души — это всегда пожалуйста.
Потому и Анечка, дочка единственная, в девятнадцать лет замуж вышла, уехала с мужем в другой город — лишь бы не слышать всего этого. Но живет вроде хорошо... Видятся только редко. Потому она и всю эту возню с диетами бросила — какая разница, толстая она или худая? Вот в двадцать шесть она здорово похудела, а почему? Влюбилась в одного на работе... И что получилось? Ну да, восхищались подруги, мама ахала, какой она красоткой стала, а Олег равнодушно сказал:
— Я не на доске женился...
Но ей тогда все равно было — полюбила другого, ради него худела, то есть, от любви сохла... Да только он-то и не узнал об этом! Ничего не было, никакой любви не получилось, одни огорчения. Вес вернулся. С добавкой.
Но как-то влюбиться больше не получалось, а от обид и огорчений, как выясняется, не очень-то похудеешь, а как бы еще наоборот не получилось — противоречия распирают, видимо. Потому она сказала подруге:
— Ну, на рынок — так на рынок! Я помидор не хочу, накуплю всякого рахат-лукума, или что там еще, наемся, буду толстой и веселой. Худеть и толстеть куда вреднее, чем оставаться в одном весе. Мой вот такой, а кто недоволен — тот сам виноват.
— Ну, наконец-то! Собирайся тогда, на углу встретимся через полчаса. Ничего не поздно, я просто еще не накрасилась, мне тоже нужны комплименты.
Собрались, встретились, пошли. Наталья по дороге продолжала болтать о своем — все больше о детях. Ее Димка окончил школу, поступил в колледж, у него уже была девушка.
— Между прочим, полненькая! И зовут Наташей. Только не думаю, что надолго это все. Ну что им — по семнадцать лет, сто раз еще других себе найдут. Хорошо бы без лишних трагедий...
— А я с Олегом расходиться надумала, — вдруг брякнула Люба и на удивленный взгляд подруги пояснила. — Пока Анюта с нами жила, какой-то смысл в нашем сожительстве был, а теперь...
— Ну, если так-то... А как же одна останешься? Или есть кто-нибудь? — удивлялась Наталья.
— Надо будет — найду, — равнодушно ответила Люба. — А вообще-то и не надо. Я уже знаешь, как нажилась с этим... Если я в восемнадцать только такого нашла, то что ко мне под пятьдесят выкатится — даже представить страшно. Уж лучше одной.
— А что сам-то Олег говорит?
— Ты правда хочешь, чтобы я это повторила? Вот то-то. Он давно со мной только на русском-матерном разговаривает. Ну вот пусть помолчит теперь, — и Люба, глубоко вздохнув, улыбнулась. Надо же, несколько минут назад ни о чем подобном и не думала, а теперь говорит как о принятом решении! И это, оказывается, здорово.
— А жить где же? Квартиру менять? — удивлялась Наталья.
— Зачем же? У него родительская есть, как раз квартиранты звонили, съезжают через неделю. Вот ему и забот меньше — новых искать не надо.
— А сама-то как же? — совсем посерьезнела подруга.
— Ой, ну погибну во цвете лет! Работу найду. И, кстати, замуж выйду. Сбросив этого лишнего веса… килограммов восемьдесят! Ну, все, вот и рынок, иди за своими помидорами, а я за сладостями!
Но, конечно, пошли вместе, купили, что задумали, и комплиментов наслушались, а вот по дороге домой все больше молчали. Люба предвкушала разговор с мужем, который опять накинется на нее за напрасную трату денег, за то, что ничего не делает, такая и сякая... «На что молодость свою погубила? На кого? А ведь любила до самого Анечкиного совершеннолетия! А потом как отрезало... Но отказаться не могла почему-то — привычка, видимо! Но теперь, буквально в один день, и привычка вроде прошла, то есть, показала всю свою бесполезность».
Она прекрасно понимала, что муж, как бы ужасно к ней ни относился, против развода будет протестовать. Но это уже его дело! Она с ним разойдется, это дело решенное!
Но решено оно было ей, а не Олегом. Да, он с самого начала любил Любу меньше, чем она его, а когда поженились, да пожили какое-то время, да дочка родилась — и вовсе охладел. Не изменял, нет! Или почти не изменял, так, были разовые встречи, ничего интересного. А теперь-то, когда самому вот-вот пятьдесят, какой развод?
— Обычный. Как поженились — так и разведемся, ничего страшного. Я замуж выхожу, ясно тебе? — соврала Люба, чтобы уже наверняка избавиться от надоевшего, заевшего ее век мужа. И на следующий день подала заявление.
Было все — скандалы, разговоры, даже просьбы, Олег даже дочку пытался привлечь к этим разборкам... Но то ли Люба сама накаркала, то ли судьба, наконец, вытащила из рукава припасенный там козырь — у нее действительно появился жених, мечтающий поскорее оформить их отношения! И не просто так жених, а действительно любимый человек... От лишних килограммов в виде мужа она все же избавилась, а вот от своих, родных — нет. Но нового ее мужчину это ничуть не смущало, как и ее не смущали его недостатки — оказывается, когда любишь человека, все это не имеет никакого значения!
---
Автор: Филомена
---
Не пара
Автобус шуршал пакетами с подарками и благоухал копченой рыбой, колбасой и зелеными мандаринами. У кого-то даже связки бананов из авоськи выглядывали. Тоже зеленые, как и мандарины. Народ по этому поводу нисколько не переживал – матушка в валенки положит, как помидоры, да к печке прислонит – мигом доспеют.
Настроение у пассажиров было праздничное, несмотря на разыгравшуюся пургу, кидавшую в стекла транспорта целые комки снега. Все молились на водителя, на вид не вредного. Справится, выдюжит, довезет? А то как бывало, попадется какой принципиальный, на дорогу посмотрит, да и развернется на середине пути, мол, дальше не повезу, товарищи. Кому не нравится – могут идти пешком. А какой «пешком» - до ближайшей деревни двадцать километров, до самой дальней – шестьдесят. Вокруг лес, сугробы, волки и мороз!
И ничего не попишешь – водилу тоже надо понять. Застрянет автобус в снегах, кто вытаскивать будет? Вы-то, пассажиры, дома к печке приложитесь, а ему что делать? Утра ждать? В такую погоду, одному, сладко ли? А потом еще и от начальства по шее получать – почему не явился в автотранспортный цех вовремя? Давно премии не лишали?
Тоже ведь семья, дети у мужика, надо понимать.
Пассажиры отлично все понимали и даже сочувствовали. Пока ехали. Взывали к совести злую метель, потихоньку, под нос, поминали всех святых и обещали не пить, не курить, и не буянить во время праздника. Прощения попросить у обиженных и сдать, в конце концов, пятнадцать копеек на сбор помощи детям Никарагуа – только пусть кончится непогода, и автобус благополучно доедет до родного села, где ждут родители.
Ждут-пождут и волнуются. Где жена и детишки наряжают елку, где застыл к празднику дрожащий холодец. Где селедка манерная облюбовала уже овальную, специально для селедки предназначенную тарелку. Где дочка или сынок дышат на морозные узоры, пальчиком расширяя для себя маленькое окошечко, посмотреть на улицу – папка едет или нет?
Володя Горшков спиной чувствовал, как на него молятся. Ему это льстило. Он, водитель желтого «лунохода» или, грубей, скотовоза, сейчас был царем и богом во всем этом занесенном сугробами лесном королевстве. От автобуса сейчас зависели пассажиры, их семьи, все-все-все!
И он, конечно, старался. Желтый «Лиаз» громыхал, истерически трясся, но вез, и его колеса пока не увязали в сугробах. Где-то Володька понижал передачу, и полз с черепашьей скоростью, но пер уверенно, зло, как бы говоря:
- Не боитесь, товарищи дорогие. Дойдем! Допрем!