– Мам!
– Что?
– Мама, а где у тебя такой разноцветный платок был?
Наташа на секунду задумалась:
– А, вспомнила. Вон в том ящике, дочур. Возьми.
– Так у меня-то есть свой, любимый. Голубенький, – Ксюша провела руками по отросшим светлым волосам, собрала их в хвостик. – Это тебе платок! Мы же завтра на службу идем.
– Конечно, идем, – согласилась Наташа. – Воскресенье, как же не идти.
Она посмотрела на свои вещи, аккуратно отглаженные и распределенные по вешалкам. Серая блузка, черная юбка, которым уже много лет, еще недавно она планировала отдать их бездомным. Ее прежние вещи, в которых она посещала церковь, отправились в дальние ящики. На столике лежал простой, белый в какую-то крапинку платок, отданный ей Ларисой Васильевной.
С самого прихода их семьи в новый храм про Ларису Васильевну только и слышно было от женщин-прихожанок: «Праведной жизни человек, и трудолюбица, и натерпелась сколько». Что подразумевалось под «натерпелась» и в чем конкретно заключалась праведность – не уточнялось, но то, как выглядела эта женщина в своей далеко не новой серой одежде и с неизменными четками в руках, не пропускавшая, наверное, ни одной службы, Наташу очень впечатлило. Она много читала жизнеописаний разных святых последних веков, особенно ее завораживали рассказы таких же, как она, простых прихожанок, которым посчастливилось познакомиться лично с настоящими Божиими угодниками. Познакомиться удалось достаточно быстро: «праведница» как-то подошла сама после службы и начала делать ей замечания. Наташа только кивала: действительно, и не так уж она устала, чтобы присесть на лавку на ектениях, и стоит расслабленно, и волосы из-под платка выбились.
Во дворе храма Ларису Васильевну всегда окружало несколько женщин, и она им рассказывала что-то поучительное: не то услышанное ею в паломничествах, не то прочитанное в книгах. Иногда Наташе казалось, что она эти книги читала, вот только те праведники, что там описывались, говорили другое. Вроде бы похоже, да не то. В книгах они сочувствовали, даже утешали. А в пересказе Ларисы Васильевны выходило, что они всем грозили наказаниями. «Я совсем недавно в Церкви и, видимо, не совсем правильно понимаю книжки», – думалось Наташе.
Супруг стал замечать перемены. То Наташа отказывалась посмотреть с ними добрые старые фильмы, которые раньше любила и бесконечно пересматривала с детьми, то на подрастающей дочке оказывалось цветное платье, перешитое из материного, опять же только что любимого. На день рождения муж хотел подарить жене кольцо, но та испуганно замахала руками: «Разве можно? Мы же христиане!» И цветы, что купили ей дети, Наташа унесла, быстро собравшись, в храм. А позже сказала супругу:
– Мы еще просто не понимаем. А так православные вообще день рождения не должны отмечать.
– Ну, давай именины отметим, – предложил он.
– Именины – они не для нас, это день наших святых. На службе надо быть, причащаться. И всё.
– Слушай, – не выдержал муж. – Столько веков наши предки жили верующими. Постом постились, а праздниками праздновали. И делами занимались, и торговали, и музыку играли, и… и еще чего только не делали.
– Всех нас мир ловит, – пожала плечами Наташа.
На кухню прибежал сын. Посмотрелся в металлический чайник.
– Правду говорят: человеку дай кривое зеркало, он и в кривое смотреться будет, – сказала Наташа.
Тут муж совсем растерялся. Ребенок же, балуется, какое уж там тщеславие? А сын не нашел ничего лучше, чем показать чайнику язык и убежать обратно.
Настоятель храма выглядел в тот день особенно радостным.
– Батюшка, не именины ли Ваши мы пропустили? – даже спросил староста.
Оказалось: в паломничество ехал, по благословению своего архиерея, духовный отец настоятеля. Священник уговорил престарелого наставника по пути заночевать у него и служить с ним литургию. Второго священника пришлось отпустить срочно причащать больных, и старый батюшка смиренно благословился у духовного чада принимать исповедь. В очередь тут же выстроились даже те, кто и не помнил, когда в последний раз каялся.
Ларисы Васильевны, как ни странно, не было в этот день в церкви. Кто-то сказал, что видел ее утром, но сейчас женщины и след простыл. Наташа, которая по наставлению своей «учительницы» в храме смотрела исключительно под ноги («поднимешь глаза – отвлечешься, согрешишь»), тоже в свое время подошла к аналою, пару раз чуть не столкнув других людей.
Батюшка своими взглядами Ларисе Васильевне не понравился бы. Он Наташе и посочувствовал, и ободрил, и даже на одну вещь сказал «ну, бывает-бывает, исправишь». И улыбался во весь рот, по-детски как-то. В сердце у Наташи все переворачивалось: и остаться хотелось в этом свете, в этой живой доброте, и после слов Ларисы Васильевны страшно было: она же предупреждала, что «некоторые духовники своим ласкательством до добра не доведут, надо искать только тех, кто напоминает о Страшном Суде».
Наташа уже не вспомнит, как это получилось, но разговор вышел на ее одежду, «бедненькую такую».
– Нет, батюшка, мы не бедные, – пыталась объяснить она. – Просто... мне про одежду совсем неинтересно. Я вот в одном этом хожу, и больше мне ничего не надо.
– Вот, знаешь, – сказал священник, – вот была бы ты монахиней, я бы тебе и сказал: «Вот и умница, вот и правильно». А так ты мужняя жена. Надо одеться достойно, на тебя и дети смотрят.
– Дети и так слишком мир любят, – вздохнула Наташа.
– Прекрасные у тебя детки, не строжи их, люби только, – вот эти слова уже были сказаны батюшкой строже, и Наташа подняла голову. – И супруга люби, и подарки принимай.
«Откуда он знает?..» – вздрогнула Наташа.
– Все подарки принимай, – улыбнулся батюшка.
А напоследок еще сказал ей:
– На иконы смотри!
Отойдя после разрешительной молитвы к церковной лавке, Наташа вдруг услышала, как прихожанка Галя спрашивает работниц лавки:
– Кому бы книгу подарить, не знаете? Прочла – пусть другие читают!
Обернулась и увидела Наташу:
– О! Тебе подарю, держи!
Книга писем отца Иоанна (Крестьянкина) немедленно перекочевала из огромной руки крупной и бойкой Гали в руки Наташи. Та удивленно начала листать. И увидела такие слова: «Не надо вам становиться кем-то другим, а не той, которую любил муж. Надо и одеться со вкусом, и причесаться к лицу, и все прочее, ведь вы не монашествующая».
– И это отец Иоанн? – удивилась она. Она столько слышала об этом праведнике, а вот, грешным делом, до сих пор ни разу не читала. У Ларисы Васильевны книг о нем тоже не было.
***
– Мама, а расскажи еще раз про прабабушку и варенье!
Ну ведь большая совсем уже дочка-то. Да и какое же благочестие от таких историй! Но прабабушкина мать и вся ее семья были людьми очень верующими, об этом она рассказывала детям.
– Прапрабабушка ваша Екатерина, – начала она, – была женщиной строгой. Всегда ходила в храм, дома молилась, трудилась постоянно, на богомолье в монастыри тоже отправлялась, когда могла. Когда ее муж погиб, сама растила трех дочерей.
– Средняя была хулиганка, – подсказала дочь.
– А младшая стала моей прабабушкой, – улыбнулась Наташа. – И однажды тайком от матери сбежали они танцевать. Слыханное ли дело! А девушки они были красивые, и один парень, говорят, вроде как военный, подарил им банку варенья!
– Смешной какой подарок, – смеялся сын.
– Да уж, подарок девушкам, – вторила дочь.
– Они пришли домой, а там мать с хворостиной поджидает. Они обежали дом, куда-то на сеновал, наверх, полезли, еще и лестницу с собой затащили, чтоб мать не забралась. А голодные же. Одна варенье попробовала, другая. К утру все варенье и съели. К утру же мать успокоилась, вышла из дома по хозяйству работать, тут они и слезли. Старшая, младшая. А средняя спускается с пустой банкой и слезно так и говорит: «Вот, мама! Не сердилась бы ты на нас – с вареньем бы сегодня чай пила!»
Раз пятый, наверное, рассказывала Наташа эту историю. Но дети смеялись так же, как и в первый. Весело, как ребенку, было и ей.
– А она их не побила? – серьезно спросила Ксюша.
– Да не била она их. Так, пригрозила тогда, один раз. Рассердилась.
– А расскажи, что они такое делали! Ну, кроме хозяйства. Шили, что ли?
– Шили, вышивали. А вышивку одну даже до меня сохранили. Такая красота, как живые пионы вышиты. Ярко. Для подушки.
– Ой, то есть в доме украшали?
– Конечно. И одежду украшали, и наволочки...
И тут Наташа остановилась. А ведь и правда: все старались люди сделать красивым. И одежду, и ложки. И молились усердно, и трудились от зари до зари, а все равно не забывали, чтобы вокруг красиво было. Дома какие были – хоть на выставке показывай! Как же так Лариса Васильевна говорит, что только грешники украшать что-то могут?
– А ложки, мама? Ты видела эти ложки?
– Да я даже ими пару раз ела, – не так уверенно продолжила Наташа. – К моим годам потускнела краска, но была-то золотой, и по этому золоту черным и красным расписывали.
– Сохранились! – восхищенно воскликнул сын. – Я бы тоже научился!
– Расписывать? – спросила Ксюша.
– Да нет. Так делать, чтоб деревянные ложки почти век продержались.
Ксюша засмеялась.
– Не век, конечно, но... – пыталась посчитать по годам мать.
– О чем разговоры? – заглянул отец.
– О том, какое все красивое и яркое раньше делали! – ответила дочка.
– Так и мир Божий весь красивый и яркий, Господь для нас потрудился, – подмигнул ей отец.
– Так потрудился, что один день даже отдыхать пришлось, – сказал сын совершенно серьезно.
– И иконы красивые и яркие в храме, – продолжила Ксюша. – Сразу и думаешь: как все у Бога хорошо!
«На иконы смотри», – вспомнила Наташа. А ведь, действительно, почему она об этом не думала?
– А вот и моя конкурентка идет, – засмеялся настоятель, приветствуя Наташу. – Знаменитость!
– Почему, батюшка? – смутилась та.
– Так с тех пор, как Вы у нас при храме курсы вышивки ведете, только о Вас вся епархия и говорит! А конкурентка, потому что на мои беседы ходит на порядок меньше народу! Да шучу я, шучу, что Вы так смутились-то. Вышивка – это и труд, и красота, и искусство. Молодым особенно важно, а то они, кроме телефона, мало что в руках держат, ложку разве что. Говорят, молодые к отчаянию сейчас склонны, неудачниками себя считают. Так научить надо их делу! Пусть видят, что что-то умеют, что вот он – результат, сразу в свои силы и поверят, вот вам и развитие, и взросление, и что угодно. Дочка Ваша говорит, Вы и ее до поры до времени не учили, правда, что ли?
– Правда, – кивнула Наташа. – Я и сама оставляла надолго свои занятия, думала – грех это, украшательство.
– Ничего себе грех! Хорошее дело грехом быть не может, что Вы!
– Сейчас уже понимаю... Меня же бабушка в детстве учила. А ее – ее бабушка.
Настоятель хотел спросить что-то еще, но подбежал староста, и пришлось с ним отойти. А к Наташе приблизилась Алла, одна из тех женщин, что раньше была верной последовательницей Ларисы Васильевны. Лариса Васильевна, надо сказать, так и исчезла с их прихода после того, как настоятель объявил, что его духовного отца, батюшку Георгия, которого так полюбили на приходе, благословили приезжать иногда к ним послужить.
– Наталия, – сказала она, – Лариса Васильевна велела передать тебе, чтобы ты как можно скорее ее навестила. А то с пути собьешься! Вот адрес села...
– Да нет, я не поеду, – неожиданно даже для самой себя ответила Наташа.
– Лариса Васильевна сказала, что так может случиться, – сжала губы Алла, – но она еще подождет. Обещала, что за тебя один монастырь будет молиться как за духовно заблудшую, если ты к ней ездить не будешь.
– А нам молитвы монашеские не помешают. Правда, Наташ? – сказал подошедший в этот момент супруг.
Алла зло посмотрела на него и куда-то убежала.
– Наташ, – сказал ей муж, – не хотел тебя расстраивать. Вот только нашел я, вроде как, твою Ларису Васильевну.
– Да она и сама вон нашлась...
– Нет, не в этом смысле. Я же тут дяде Петру помогал гараж разгрести. И у него там каких-то не то «Водолеев», не то «Козерогов» – да шут его помнит, в общем, как эти газеты про оккультизм зовутся, в общем, прорва у него их там, пачками связанные лежат. На растопку, что ль, берег? Накопят пожароопасного... И вот там какая-то, смотрю, Лариса Васильевна целую колонку вела. Про всякие сглазы-порчи. Что там еще бывает. И фото есть.
– Неужели она?
– Моложе сильно, но она. На вопросы отвечала всем желающим. Там и привыкла, видать... наставлять.
– Да уж, дела, – вздохнула Наташа. – А я-то поверила...
– Да многие тянутся туда, где вроде бы построже, потому что это видится правильным. Вот только строгость – это такая вещь, охранная, так сказать. Охраняет она. А добро, любовь, сострадание – внутри. А если их нет, то охранять нечего.
– Да ты богословом заделался, – засмеялась Наташа. – Тебе бы беседы вести в помощь батюшке. А то, он говорит, на беседы меньше народа ходит, чем на мою вышивку!
– Ясно. Устроим с тобой, как мой дед говорил, социалистическое соревнование!
Лариса Васильевна, помнится, запрещала смеяться. Говорила: «Христиане не смеются и даже стараются не улыбаться».
Но Наташа ее больше не слушалась.
