Роман Хельги Мидлтон «Красные скалы английской Ривьеры» начинается с описания учебных будней главной героини, которая самоотверженно решила связать своё будущее с непростым и тернистым служением Фемиде. Роман начинается с того, что бедняжка – её зовут Эйлин – чуть не сваливается от усталости на лекции по её профилирующему предмету. Причина тому – как скучная лекция, так и переутомление слушательницы, которая находится в перманентном цейтноте.
Мидлтон пишет:
«На последних минутах лекции по проблемам уголовно процессуального права Эйлин почти заснула.
Профессор Адамс был хорошим человеком и мастером своего дела, но Цицероном не являлся от слова «совсем». Его речь текла однообразно и монотонно, как река, пересекающая плоскую равнину. С кафедры звучали правильные и нужные слова о недопустимости прокурорского вмешательства в следственный процесс, а также о необходимости использовать современные технологические достижения, такие как, например, записи телефонных разговоров, которые до сих пор не принимаются судами в качестве улик. Рассказ профессора был переполнен информацией, но напрочь лишен эмоций».
Творчески симптоматично, что завязка детектива происходит не в эстетическом, а в познавательном поле. Лекция скучного, но знающего предмет профессора носит подчёркнуто внеэстетический характер. Но вот что поразительно! Сухие академические знания, в той сфере, в которой профессор буквально собаку съел, имеют заведомо большее отношение к разгадке детективной тайны, к познавательному феномену, нежели хорошо известные человечеству романтические штампы. Таким образом, автор детектива усматривает пленительную тайну в предмете, казалось бы, внеэстетическом и, значит, идёт непроторенными дорогами Натурализма в противовес известным человечеству (и по-своему удобным) путям Романтизма.
Вот почему завязка романа возникает в научной (или образовательной) среде, главная героиня романа учится в почтенном Оксфорде. И он по-своему гораздо более загадочен, нежели шикарные рестораны, догорающие свечи и прочие атрибуты красивой жизни – этого джентельменского набора уголовной романтики.
Так, Хельга Мидлтон придаёт исходно внеэстетическому явлению – вялой невыразительной речи профессора – эстетический смысл. В аналогичном смысле, например бутылки, издавая звон, могут использоваться в качестве музыкального инструмента (и тогда они перестают являться стеклотарой).
Параллельно автор романа обнаруживает почти чеховское искусство детали. Сухой академический тон профессора, скучная манера изложения материала – все эти внеэстетические частности, неуклонно попадающие в спектр минутных впечатлений Эйлин, контрастно указывают на увлекательный детективный ребус, который является перед читателем буквально с первых страниц романа. Ведь мир познания, согласитесь читатель, по-своему трагичнее и глубже давно известных человечеству романтических стереотипов.
Их опровержению способствует и завязка романа. Движимая, как она утверждает, неодолимым «девичьим любопытством», Эйлин принимается «раскапывать» одно старое дело, которое вот-вот могут закрыть за истечением срока давности. Тем не менее, именно это судебное дело долго не оставляет Эйлин в покое. В результате она избирает для дипломной работы мало подъёмную тему. Речь идёт о таинственном убийстве или необъяснимом исчезновении человека, официальное расследование этого события за пять лет практически никак не продвинулось, а быть может, толком и не началось.
Пять лет назад бесследно исчезла некая Лиз Барлоу. Существуют неизбежные основания подозревать, что исчезновение Лиз стало результатом насильственной смерти.
Существует и «удобная» следственная версия, которая в принципе позволяет закрыть дело. При выяснении обстоятельств гибели (или исчезновения?) Лиз все ниточки, ведущие к разгадке страшного события, в принципе сводятся воедино.
Лиз была неотразимо хороша. И нет ничего удивительного в том, что у Томаса, почти официального бойфренда Лиз, имелся достойный и влиятельный соперник. Он обещал падкой на деньги Лиз ту самую вожделенную красивую жизнь, которая является мечтой едва ли ни всех детективных персонажей. И понятное дело, бойфренд Лиз убил её из ревности. Данная следственная версия подтверждается почти доказанным фактом самоубийства, которое совершил курортный Отелло, осознав ужас содеянного. Он стремглав бросился с красной скалы, под которой нашли и опознали его останки.
Всё сходится. Всё логично. Со временем являются и другие подтверждения того, что Томас сначала убил любовницу, а затем покончил собой. Так, в телефоне Томаса были обнаружены весьма откровенные фотографии Лиз. Эти фотографии были не сделаны Томасом, а получены им с неизвестного адреса по электронной почте, что со всей очевидностью могло пробудить в Томасе ревность и подтолкнуть его на преступление.
Однако неутомимая Эйлин видит в банально-романтической (хотя и соблазнительно стройной!) версии случившегося некоторые натяжки и нестыковки. Полное не обнаружение трупа Лиз заставляет усомниться, что она была действительно убита. Она могла бежать с новым любовником, счастливым соперником Томаса, успешно инсценировав собственную смерть. Но тогда кто и зачем «помог» Томасу уйти?
В принципе он мог уйти из жизни добровольно, предварительно убив Лиз. Однако в данную версию, пусть и «удобную», не укладываются некоторые объективные обстоятельства: вскоре после исчезновения Лиз Томаса видели в некоторой молодёжной компании. Предположение о том, что он мог почти молниеносно совершить преступление, с той же поистине рекордной скоростью надёжно спрятать труп и как ни в чём не бывало появиться на публике, в свою очередь, видится Эйлин достаточно спорным. В деле существуют и другие «белые пятна», натяжки, нестыковки, которые не ускользают от проницательного взгляда Эйлин. Официальная версия преступления лишь в первом приближении кажется логичной, но распадается при ближайшем рассмотрении. Эти лакуны в уголовном деле и стремится заполнить Эйлин, «хоть бой и не равен, борьба безнадежна» (как по другому поводу выразился русский классик Тютчев).
Эйлин берётся за почти неподъёмное дело, фигурально выражаясь, она ищет чёрную кошку в тёмной комнате. С одной стороны, в, казалось бы, вполне логичной версии страшного события (убийство из ревности с последующим суицидом) имеются свои нестыковки и натяжки, а с другой – нет решительно никаких «зацепок», которые способствовали бы созданию альтернативной версии случившегося.
