Авторское название: 1924 год, ноябрь
Предыдущую главу читайте здесь
День и смена закончились. Мироныч и Михаил Капитонович сдали точку следующей бригаде, не оборачиваясь, прошли два квартала и сели к извозчику.
— Поужинаем, а, ваше благородие? — спросил Мироныч, продул папироску и закурил. — А то от сегодняшней беготни живот подвело, аж к спине присох.
Михаил Капитонович поёжился на холодном кожаном сиденье, поднял воротник пальто и кивнул.
— А где, как мыслишь? — снова спросил Мироныч.
Михаилу Капитоновичу было всё равно, и он пожал плечами.
— Давай на вокзал, что ли?
— Давай!
— А вот что, Михал Капитоныч! — вдруг заёрзал Мироныч. — Ты, я вижу, до баб не больно охоч! А покажу-ка я тебе одну кралю, красивше девки вовек не видал! Ежли б щас моя бабка поглядела на белый свет моими бельмами, она б мне их повыколола! Эй, любезный! — крикнул Мироныч извозчику.
Тот обернулся.
— Давай-ка в Фузядянь! На Пятнадцатую, дальше я скажу! А почифанить и там можно, там китайцы не хуже варганят!
Через двадцать минут они сошли на углу трёхэтажного нового дома, и Мироныч встал, как на точку. Михаил Капитонович встал рядом, так, как они обычно стояли, когда вели наружное наблюдение, ему было всё равно, на что смотреть и где чифанить.
— Гляди, ваше благородие! Через минут эдак семь-восемь из той двери должон выйти японский мужчина, ты должен его помнить — Лошак, мы с тобой за ним летом ходили, и с ним будет та самая краля! Видишь, во-о-н та дверь с крылечком, где мальчишки в пристенок играют, видишь?
Михаил Капитонович кивнул.
— Ты чё весь день молчанку давишь? Михал Капитоныч! Или обидел кто, или съел, чего не следовало? — Мироныч задал вопрос, не отводя взгляда от двери, на которую показал. До двери было метров восемь, Михаил Капитонович и Мироныч стояли так, что, если человек выйдет и сядет к извозчику или к рикше, они окажутся у него за спиной.
На самом деле Михаилу Капитоновичу было муторно.
Он вчера получил телеграмму из Читы о том, что завтра утром, 5 ноября, в 8.15, поездом Москва—Пекин приезжает Элеонора. В телеграмме она просила её не встречать, а прийти в гостиницу «Модерн» в ресторан к 19.00. Чем занять себя до этого времени, Сорокин не знал, поэтому ему и было не по себе. Всё было бы хорошо, если бы завтра тоже была смена, и он был бы весь день занят, но его включили в бригаду Мироныча, самого опытного филёра городской полиции, для пущего обучения, а его смена была именно сегодня.
— Чё пригорюнился, ваше благородие? — допытывался Мироныч. — Или новости какие не те? Уж извиняй, что пристал к тебе как банный лист…
Сорокину совсем не хотелось говорить, но Мироныч, сколько они уже работали вместе, показал себя таким хорошим товарищем, что промолчать было неудобно.
— Да нет, Мироныч, новости как раз те, что надо, только вот сегодня ночь и завтра день до вечера надо как-то скоротать!
— А што будет завтра вечером?
— Завтра вечером?.. — Михаил Капитонович тянул с ответом, потому что говорить всё же не хотелось.
— Погодь! — перебил его Мироныч и слился со стеной дома. Михаила Капитоновича умение старого филёра становиться незаметным, так что мимо него можно было пройти в одном шаге, всегда поражало, но он пока не мог этому научиться. — Встань за столб и смотри на дверь!
Сорокин встал за столб, в этот момент дверь отворилась, и из подъезда вышел Номура. Он посмотрел по сторонам, потом повернулся и кивнул. Через секунду вышла женщина. Сорокин ахнул. Это была Дора Чурикова. Ахнуть было отчего — Дора была одета во всё городское: пальто с чернобуркой, шляпку с пёрышками мандаринки, высокие ботики и шёлковые чулки, в руках она держала сумочку из кожи питона и лайковые перчатки. Куда делась та Дора? Как она изменилась, и всего лишь за год. Дора стала ещё красивей, чем была. Забыв себя, Михаил Капитонович смотрел на неё. Номура махнул рукой, подзывая извозчика и они с Дорой укатили в сторону Сунгари.
— А, што я тебе говорил? Красатуля какая! А? Полюбовницу себе отхватил господин япошка! Нагляделся?— Маленький ростом Мироныч стоял и тёр ладони. — Так што, пойдём чифанить или за ними потопаем?
Михаил Капитонович тряхнул головой:
— Что?
— Я говорю, за ними потопаем или пойдём чифанить?
Сорокин молчал и смотрел в ту сторону, куда уехали Номура и Дора Чурикова, потом он перевел взгляд на Мироныча.
— Не понял! — сказал он.
— Што ты, ваше благородие, непонятливый какой? Потопаем за ними али нет?
— Зачем?
— Ладно, тогда пойдем чифанить! Тут харчёвка есть одна, да ты её знаешь, когда тута ночлежничал!
Мироныч был удивительный человек, у него был покладистый характер, и он всё знал про этот город и его обитателей, почти четыреста тысяч человек, включая китайцев, жителей Фуцзядяня.
Еду подали быстро и принесли графин дорогой водки № 50 от Герасима Антипаса. Мироныч мог экономить на чём угодно, но никогда на водке.
— Какую кралечку отхватил этот Лошак! — с мечтательным видом пуская в потолок дым, промолвил Мироныч. — А всего-то год назад была замухрышка замухрышкой. Да ты её помнишь!
Михаил Капитонович кивнул, хотя не мог согласиться, Дора и год назад не была «замухрышкой». Он ещё не отошёл от только что увиденной красоты.
— В бáндерши её метит! Лошак-то, Номура его фамилия! Только хочет, чтобы она жила при заведении, а она не очень, так он, пока не уломал, квартирку ей снял и сам сюда наведывается кажен день! Несмотря на то что женат на русской, да только грамотная его жена и страшенная, как моя незавидная жизнь.
Михаил Капитонович готов был слушать рассказы Мироныча столько, сколько тот их знал.
— Номура, окромя опия, хозяин четырёх публичных домов. Тут у японцев — разделение труда! Одни заведуют и хозяйнýют парикмахерскими, другие питейными заведениями, бишь ресторанами, третьи магазинами, кто прачечными, а Номура, видать, старший у них, и у него самый завидный… по-ихнему бизнес — опий и публичные дома и все китайские чиновники на привязке. Так что, когда они сюда придут, — везде будут хозяевáми!
У Мироныча была характерная черта — он «топал» всегда. Это было его главное занятие в жизни. Мироныч отвоевал в 1905 году защитником Порт-Артура, получил ранение, солдатского серебряного Георгия с бантом и, отбыв в плену, он ненавидел японцев.
— А придут? — спросил Сорокин.
— А как же! И не сомневайся! Даром, што ли, они тут корни пускают? И с нашими белыми якшаются, не только с Гришкой…
Мироныч всех знал, и, казалось, со всеми был знаком и на «ты». Гришкой он называл атамана Семёнова.
— …Гришка для них — тьфу, король без дамы, малограмотный он, хоть и генерал! Им такие, как ты, нужны, чтоб грамотные были, штоб в разведках-контрразведках понимали, а казачишки, они што твои крестьяне, тока с саблями, да при кóнях. Годов через десять япошки тута всё в свои руки возьмут…
— А зачем?
— Эх, милый ты человек, как зачем? У их же земля пустая, а тут все богатства налицо! Што тебе — уголь, што тебе — железо, и земли много, не то что у них!
— Мироныч, — перебил его Сорокин, — а про мушкетёров что знаешь?
— Што знаю? А всё знаю! А на што тебе?
— Да так!
— Хулиганьё они! Это главное, што я знаю, и Барышников их — главный хулиган, с детями драки заводить! Хоть и советскими!
Михаил Капитонович удивился — совсем другое о Барышникове рассказывал Давид Суламанидзе: он говорил о нём как об идейном борце с большевиками. Давид даже предлагал Барышникову, как он сам рассказывал, организационно оформить пока ещё аморфную группу мушкетёров, написать устав и лозунг и сделаться молодёжной организацией какого-нибудь солидного политического союза, хотя бы того же Российского Общевоинского.
3 октября 1924 года в Харбине была передана под совместное управление Китайско-Восточная железная дорога. По требованию советской стороны сразу были арестованы и посажены в тюрьму управляющий дорогой Борис Васильевич Остроумов и начальник земельного отдела управления КВЖД Николай Львович Гондатти. С дороги и из всех организаций и предприятий, так или иначе связанных с ней, в том числе, конечно, из полиции, начали увольнять всех, у кого не было советского или китайского гражданства. Однако китайцы поступили хитро: самых, на их взгляд, перспективных полицейских, а именно грамотных или очень опытных, они не стали увольнять или уговаривать вступить в китайское гражданство, а спрятали в секретные подразделения, куда советским не было доступа. Этими секретными подразделениями оказались политический отдел и филёрская служба. Сорокин согласился перейти из уголовного сыска в политический отдел, и сразу был направлен на стажировку к опытнейшему филёру Миронычу. Денежное содержание ему сохранили и даже немного прибавили, поэтому, на зиму глядя, он обзавелся приличной одеждой и заплатил за свою квартирку в самом конце Маньчжурского проспекта за год вперёд.
— И это всё, чем они занимаются?
— Драки-то?
Сорокин кивнул.
— Пока, как я кумекаю, всё! Но ничего — подрастут мальчуганы, и крылышки-т расправят! Так, а што за мысль тебя гложет? Чё ты сегодня такой — насупился?
— А если не скажу, потопаешь за мной? — Михаил Капитонович улыбнулся.
— Не, раз улыбаешься, значит, не потопаю, значит, не гложет она тебя, а греет, вот с непривычки ты и… а чё не пьёшь?
— Ладно, Мироныч, давай по маленькой, да пойду я спать!
— А завтра чё будешь делать?
— Вот в том-то и беда, что нечего делать завтра, до самого вечера!
Мироныч вздохнул.
— Мне тоже… дома останусь, бабка съест, туда сходи, да сюда пойдём, всё ей дома не сидится. А давай я тебе завтра город покажу, проходняки там всякие, ещё чего?.. А? Как мыслишь?
Предложение было самое подходящее, и Сорокин сразу согласился.
— Ну а сёдни и выпить можно, а завтра до вечера и проветришься…
5 ноября, благодаря Миронычу, день прошёл как пролетел. После обеда Михаил Капитонович, однако, всё же расстался с расстроившимся Миронычем, сходил в баню, купил новую шляпу, новую обувь с белыми полуштиблетами и новый одеколон, вернулся домой, переоделся и без пяти минут семь был в холле гостиницы «Модерн». Гардеробщик принял шляпу, пальто и кашне, перчатки, повёл носом и одобрительно улыбнулся. Михаил Капитонович переступил порог ресторана и сразу увидел Всеволода Никаноровича Ивáнова.
«Вот чёрт, некстати! — нахмурился он. — Ладно, поздороваюсь!»
Иванов помахал рукой, приглашая присоединиться к его столу, с ним были две женщины, одна сидела спиной, другая боком, Михаил Капитонович никого не знал. Он пошёл и вдруг его осенило: «Та, что боком, это, скорее всего, Софья Александровна Рéджи, я видел её на афишах! А… эта… неужели? — у него забилось сердце и потеплело под мышками. — Неужели?»
Ноги замедлились и стали ватными. Четвёртый стул за столом Ивáнова был свободный.
— Ну, вот и наш герой! — Всеволод Никанорович встал и раскрыл навстречу Михаилу Капитоновичу объятья. — Прошу! Прошу…
Михаил Капитонович шёл, и сердце у него бухало прямо в горле. Женщина, та, что сидела спиной, стала оборачиваться. До стола ещё было четыре или пять шагов, и у Сорокина вспыхнуло внезапное желание их не дойти, а вместо этого одним духом оглоушить графин коньяку или водки, упасть здесь же и проснуться уже…
— …любить и жаловать…
Дальше у Сорокина отбило слух, но он всё же слышал, как сквозь вату…
— Дорогая Софья Александровна, дорогая Элеонора…
Элеонора почти обернулась.
Обе женщины брюнетки, с короткими стрижками, только Софья Реджи, эта знаменитая харбинская певица уличных, даже хулиганских сюжетов, была большая, почти полная красавица, не узнать которую было невозможно, а Элеонора…
Сорокина пошатнуло.
Он ещё не видел Элеонору в платье с открытыми плечами, не в шубе, не в каракулевой шапочке, не повязанную платком…
— …Сорокин, Михаил Капитонович, собственной персоной! Прошу, присаживайтесь, мы только вас и ждали! Человек!
Элеонора повернулась.
— Здравствуйте, Мишя! — Она протянула руку, и Сорокин впился…
— Человек! Меню! — бодро прокричал Ивáнов.
Михаил Капитонович перестал что бы то ни было чувствовать, кроме того, что у него ледяные, покрывшиеся потом ладони.
— Сколко льет, сколко зим! — с улыбкой произнесла Элеонора, и Сорокин увидел, как она после его руки взяла салфетку и стала мять её в кулачке.
Вечер вёл Всеволод Никанорович. Он вспоминал отступление, холод, голод, людей, события, говорил тосты и просил официанта каждый раз наливать по полному фужеру. Софья Александровна и Элеонора смеялись и пригубливали, Михаилу Капитоновичу ничего в горло не лезло. Ресторан и соседи по столу, кроме Элеоноры, ему мешали. В один момент она шепнула:
— Мишя, вы весь такой напряжённый, мы с вами ещё поговорим! Вы выпейте! — закончила она на английском.
— На мороз! Всех, кто шепчет, — на мороз! — прогремел сытым голосом Всеволод Никанорович. — И прошу изъясняться только по-русски, а то я перейду на китайский!
Михаил Капитонович знал, что это неудобно, но он не мог отвести от Элеоноры глаз. Она видела это и смущалась, но Михаил Капитонович ничего не мог с собою поделать.
— Ну, уважаемый Михаил Капитонович, теперь ваш черёд рассказать нашей честнóй компании, при каких обстоятельствах вы познакомились с нашей очаровательной гостьей!
«Он же всё знает! — промелькнуло в голове у Сорокина. — Что тут рассказывать?»
— А можно — я! — вдруг отозвалась Элеонора.
— Извольте, извольте! — пропел басом Всеволод Никанорович.
Элеонора рассказала о знакомстве на санях так сочно, ярко и с юмором, смешно коверкая некоторые русские слова, что за столом все, кроме Сорокина, заливались смехом. Михаил Капитонович был сражен тем, с какими подробностями был обрисован он, дальше ефрейтор Огурцов, обоз, солдаты и окружавшая их всех природа: зима, тайга, снег и скрип санных полозьев, и рассмеялся сам, только когда Элеонора рассказала про фляжку.
Без пяти минут девять на сцену стали выходить музыканты и настраивать инструменты. К столу подошёл конферансье и обратился к Софье Реджи:
— Уважаемая Софья Александровна, если ваша замечательная компания не будет возражать, можно обратиться к вам с просьбой, одарить наших гостей вашим талантом?
Софья Реджи обвела всех взглядом, Всеволод Никанорович стал негромко аплодировать, она спросила, имеется ли свободная гримёрная, конферансье кивнул, и она пошла за ним. Ивáнов извинился и тоже встал из-за стола. Элеонора и Сорокин остались одни.
Они смотрели друг на друга.
— Ужин такой вкусный, что вы, Мишя, проглотили язык? — с улыбкой произнесла Элеонора. Сорокин молчал, смотрел и не мог сказать ни слова. — Вы так смотрите, как будто бы хотите съесть и меня!
— Нет! — выдавил Сорокин.
«Какие же они разные, поручик Мишя Сорокин и Красный Сэм!» — подумала Элеонора. Было время, когда она не могла вспомнить внешности блондина Сорокина, и в это же время вокруг неё крутился рыжий Сэм Миллз.
Она спросила:
— Вы пригласите меня танцевать?
— Конечно, леди Энн!
— Зовите меня Нора, мисс Нора, за эти годы в моей жизни ничего не изменилось.
«Изменится!» — вдруг подумал про себя Сорокин, снова впился глазами в Элеонору и покраснел. И увидел, как она улыбнулась ему, как будто бы она прочитала эту его мысль.
«А звать я тебя буду леди Энн, как звал все эти четыре года!» — подумал он, а вслух сказал:
— Только я не умею танцевать! Не научился!
«Неужели не с кем было?» — подумала Элеонора и неожиданно почувствовала радость.
— Мы ведь не профессиональные танцоры, мы просто потанцуем…
Возвратился Ивáнов, он по-хозяйски расположился за столом, подозвал официанта и попросил налить вина Элеоноре и водки себе и Михаилу Капитоновичу. Оркестр заиграл что-то вступительное, громкое и бравурное, но это продолжалось не долго, до того момента, пока на сцену не вышла Софья Реджи.
Зал стал аплодировать.
Софья запела, сначала «Жиголéтт», потом «Берлин», потом шуточного «Жениха» с красным платочком в пальцах. Сорокин видел, что Элеонора ждёт, он видел, что Всеволод Никанорович не прочь пригласить её, но, видимо, догадывается о намерениях Михаила Капитоновича и не решается вмешаться в его планы. А Сорокин ждал какой-нибудь такой музыки, которая придала бы ему храбрости, но в то же время была бы очень, как ему хотелось, нежной.
Софья запела «Шёлковый шнурок», и Сорокин поднялся.
Он ошибся.
Музыка была та, что он хотел, но слова…
Милый мой строен и высок,
Милый мой ласков и жесток,
Больно хлещет шёлковый шнурок.
Разве в том была моя вина,
Что казалась жизнь мрачнее сна,
Что я счастье выпила до дна?..
Потом, когда судьи меня спросили:
«Этот шнурок ему вы подарили?» —
Ответила я, вспоминая:
«Не помню, не помню, не знаю!»
Только раз, странно недвижим,
Он смотрел сквозь табачный дым,
Как забылась в танце я с другим.
Разве в том была моя вина,
Что от страсти стала я пьяна,
В танце я была обнажена...
Потом, когда судьи меня спросили:
«Там в ту ночь вы ему изменили?» —
Ответила я, вспоминая:
«Не помню, не помню, не знаю!»
В ранний час пусто в кабачке,
Ржавый крюк в дощатом потолке,
Вижу труп на шёлковом шнурке.
Разве в том была моя вина,
Что цвела пьянящая весна,
Что с другим стояла у окна?..
Элеонора плавно двигалась, одна рука была на его плече, и внимательно слушала песню, другая рука в его ледяной ладони. Несколько раз она тревожно посмотрела, но ничего не сказала.
Какой это был переход…
Из холодных саней и чужой овчиной шубы к голым плечам и тёплым пальцам, к сытости, приятному опьянению. От Элеоноры чудесно пахло, её смоляные волосы были уложены волнами, на шее жемчужная нитка и в ушах — жемчуг. Сорокин тогда не ошибся — Элеонора была действительно небольшого роста, с прекрасной фигурой, он держал её за талию и чувствовал, какая она хрупкая. И никак не подходили слова песенки «Шёлковый шнурок». Когда они возвращались к столу, Элеонора пожала его пальцы и тихо произнесла:
— Я никому не дарила шёлковый шнурок.
— Извините, мисс Нора, я эту песню слышал, но только мелодию…
— А мелодия действительно хорошая! Что вы делаете завтра?
Сорокин отодвинул стул, Всеволод Никанорович улыбнулся, сел полубоком и слушал Софью Реджи, как бы отстраняясь и давая тем самым Михаилу Капитоновичу и Элеоноре возможность поговорить.
— Я завтра свободен, завтра четверг…
— А есть дни, когда вы заняты?..
— Да, в пятницу и субботу.
— Вы работаете там же?
— Почти… тоже в полиции, но в другом отделе.
— Это секрет?
— От вас нет! Меня после прихода на дорогу большевиков перевели в политический отдел, но я ещё толком не приступил, мне надо хорошо узнать город, поэтому я пока… — Он остановился, не зная, что сказать.
— Я понимаю, скорее всего, это что-то секретное?
— Я сам пока не очень разобрался…
— Ну, раз вы завтра свободны, я хотела бы побывать на могиле Екатерины Григорьевой и зайти к её родителям, немного прогуляться по городу, я от него всё же отвыкла, и мы… вместе поужинаем?
— Я в вашем распоряжении… и пообедаем!
«Позавтракать бы ещё как-нибудь!» — подумал он и покраснел.
— Сегодня до фокстрота не дошло, — с улыбкой сказала Элеонора, когда Софья запела очередную уличную песенку, а сама подумала: «А Красный Сэм наверняка умеет танцевать фокстрот, по-моему, он вообще умеет всё, этот — опытный мужчина!»
Михаил Капитонович летел домой. Ему хотелось кричать на весь тёмный Харбин — ноябрьский, мрачный и без снега. Он настежь расстегнул пальто, ему было жарко, его душа рвалась наружу, и ветер трепал кашне. Он вовсю силу любил этот город и готов был целовать серые стены его домов, в которых уже не было светящихся окон. Ещё ему хотелось выпить, потому что за весь вечер он почти не пил ни водки, ни коньяку, поданного к десерту. А сейчас его распирало от желания, но он знал, что ничего такого не сделает, потому что завтра, то есть уже сегодня, в 12 часов пополудни его будет ждать Элеонора, и они будут вместе весь день.
«Слава богу, что ни капли дома нет, а то бы не удержался!»
Дома он лёг и уснул, ему ничего не снилось, только под утро, уже перед тем, как просыпаться, он увидел свою старенькую прабабушку, татарскую княжну — прапраправнучку сибирского хана Кучума. Она говорила с ним, но он не понимал слов, а когда проснулся, вспомнил, что она ему улыбалась.
Элеонора лежала в горячей ванне. Она устала. Она скользила взглядом по орнаменту на кафеле, останавливалась на мерцающих бликах на бронзовых кранах, резном стеклянном плафоне с яркой лампочкой над запотевшим зеркалом, наборе цветных махровых полотенец на бронзовых крючках. Проведя две недели на пароходе из Лондона до Ленинграда и ещё две в поездах от Ленинграда до Харбина, другими словами, проехав весь континент с запада на восток, она устала. Когда закончился вечер и она со всеми простилась, то думала, что полежит в ванне пятнадцать минут и потом заснёт, но уже прошёл час, а сна не было.
«Как тут интересно всё складывается!» — думала она. Ивáнов успел ей рассказать столько всего, что она поняла, что приехала не зря. После революционных лет в России тут, в Китае, завязывался целый мировой узел конфликтов. Китайский маршал Чжан Цзолин действительно набрал в свои войска русских военных из эмигрантов, а маршал Чан Кайши действительно пригласил в свои войска русских военных из СССР. Что же, получается, что гражданская война не кончилась? А что об этом думают и к чему готовятся Япония, Англия и США?
«А Мишя, по-моему, в меня влюблён! — Она вспомнила его ледяные пальцы и, лёжа в горячей воде, поёжилась. — Какие они, русские, всё-таки необыкновенные!»
Она поднялась из воды, промокнулась полотенцем и решила, что так голая и ляжет: русские хорошо топили даже в Китае.
Евгений Анташкевич. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
Подписывайтесь на канал. С нами интересно!
======================================================