Авторское название: 1924 год. Лето. Ремизов
Предыдущую главу читайте здесь.
Во вторник утром 10 июня Сорокин шёл в тюрьму.
Он прошёл через весь район Пристань и изо всех сил старался не оглядываться, только иногда смотрел в витрины и ничего не увидел, в смысле никого не увидел, кто тянулся бы за ним хвостом. В кабинете он забрал пистолет и направился в управление. По дороге он снова изо всех сил старался не оглядываться, но на отражения в витринах обращал внимание и снова ничего не увидел, и ему это надоело.
«Игра в кошки-мышки, честное благородное слово!» — с саркастической ухмылкой подумал он.
До обеда Михаил Капитонович успел просмотреть большую часть дел, практически все были неинтересные: мелкие кражи, мелкое мошенничество, семейные ссоры, драки в питейных заведениях, драки с извозчиками. Только одно его заинтересовало, дело касалось «Союза мушкетёров», и в нём длинное, похожее на газетную статью сообщение, с подробным описанием собрания и того, кто и что на этом собрании говорил о том, как свергнуть большевиков. Сорокин усомнился в результатах и с мыслью: «Вот мы им!» и «Сегодня надо бы поужинать!» — отодвинул стопку просмотренных дел на край стола.
Он вышел и остановил рикшу ехать по адресам публичных домов и опие@курилен. Самый отдалённый из написанных Ивановым адрес был на 15-й улице района Фуцзядянь.
— На Пятнадцатую! — сказал он рикше.
Рикша повернулся.
— Пятнадцатая! — повторил Сорокин, но рикша стоял, смотрел на него с разинутым ртом и не двигался.
«Чёрт! Он же не понимает! — осознал Сорокин. — Как же я ему объясню, если я сам не знаю по-китайски?» Тогда он трижды показал китайцу раскрытые пять пальцев и махнул рукою на восток.
— Фуцзядянь? Ши у цзе? — переспросил рикша.
Михаил Капитонович согласно кивнул: «Чёрт, бестолочь косоглазая, буду подсказывать по дороге!»
Рикша легко покатил коляску. Михаил Капитонович уютно уселся и смотрел направо и налево — перед глазами проплывали деревья, бежали встречные рикши, ехали извозчики и автомобили, по тротуарам шли люди, мелькали заборы, деревья, окна в домах, его отражение в этих окнах, вывески на магазинах на русском и на китайском языках.
«А ведь я ни слова не знаю по-китайски! — Вдруг подумал он. — Как же я здесь живу? Как буду жить?» За два без малого года жизни в Харбине, хотя какая это была жизнь, на самом деле он только-только начинал жить, он ни разу об этом не подумал. С ним и вокруг всё происходило естественным образом, без всякого его участия: помог Румянцев, подобрал Гвоздецкий, потом Серебрянников, потом Иванов, после Иванова Ли Чуньминь; вроде бы самостоятельно в его жизни присутствуют Штин, Вяземский и Суламанидзе… Эта мысль взволновала.
«А что такого? Всё само собою происходит! — попытался успокоить себя Михаил Капитонович и стал рассматривать красивые вывески на китайском языке, он надеялся отвлечься. — По-моему, это называется иероглифы! — подумал он и понял, что такое интересное и мудрёное слово за всё время пребывания в Китае он произнёс впервые. — Однако как-то вы, Михаил свет Капитонович, всё-таки живёте… без царя в голове!»
Рикша поворачивал с Китайской на Мостовую.
«А что тебе ещё надо, ну и хорошо!»
Он смотрел на рекламу на угловом магазине — большие красные иероглифы на зелёном поле, по краям колыхаются на ветру яркие бумажные гирлянды: «Вот что тут написано? А тут написано — «Лондон», видишь, как всё просто!» На рекламных щитах между окнами красовались живописные яркие леди и джентльмены в пальто, жакетах и смокингах — это был оптово-розничный суконно-мануфактурный магазин «Лондон».
«Вот он «Лондон» и есть! Трудно ошибиться, особенно если под иероглифами написано по-русски! А вот, смотри — «Товарищество Оптик», а сверху опять иероглифы! Ну и что? Это просто такой город! Такой удобный! Можно жить всем! И не надо учить никакого китайского!»
Он успокоился и решил созерцать и не думать больше ни о чём сложном и к концу поездки, уже приближаясь к 15-й улице Фуцзядяня, вспомнил слова Штина о том, что, если Бог даровал жизнь, значит, надо жить. Однако отделаться от ощущения, что Харбин это не его город, не мог.
Михаил Капитонович быстро разобрался со всеми пятнадцатью адресами, и везде рядом с публичным домом обязательно была опи@екурильня.
«Хорошая догадка, но — не великая!» — резюмировал Сорокин.
Когда на обратном пути съехали на Мостовую, он крикнул, рикша обернулся, Михаил Капитонович показал рукой направо на Участковую, и тот свернул.
«Вот видишь? А ты переживаешь! Не нужен тебе никакой китайский» — этой мыслью он, как могильной плитой, придавил свои переживания.
В «Лотосе» он сел за столик, за которым сидел с Ивановым, когда тот привёл его сюда в первый раз. Столик располагался в углу, и отсюда был хорошо виден вход.
— Сто извóлит, господина? — спросил моментально подбежавший к столику официант, который был больше похож на обычного московского полового: весь в белом и с перекинутым через руку полотенцем.
— Как всегда! — распорядился Михаил Капитонович и снова подумал: «На кой чёрт тебе китайский?»
— Пилимéни, капýсыта и вóдыка?
— Да, а ещё придумай что-нибудь сам…
— Сылáдка сывинина с молодóй ростóк бамбýкэ?
— Давай, не пробовал!
Китайский половой покачал головой и растянулся улыбкой.
— Пырóбовал, гаспадина… не пóмни… óссень фыкýсна, гаспадина, люби эта кýсай!
— И хлеба, чёрного!
— Конéсна, гаспадина, хлеба, оссéнь сёрный! Кáкы фсе рýсский гаспадина люби!
Сорокин ждал.
Ровно в тот момент, когда половой ставил на стол капусту и парящее блюдо с пельменями, в ресторан вошли Ремизов и мадам Изабелла. Сорокин махнул им и привстал, половой повернулся, согнулся в поклоне и отодвинул для Изабеллы стул.
— Мадáма! — сказал он ей и исчез.
Сорокин решил поиграть:
— Какими судьбами? Вы тоже тут угощались с Ильёй Михайловичем?
— Нет, мы здесь первый раз!
Сорокин понял, что игра бессмысленна, что они не скрывают, что следят.
— Михаил Капитонович, у нас от вас нет тайн…
— Я понял!
— И мы не хотим ничего скрывать.
Сорокин кивнул.
— Эти три дня вы были заняты!..
— Да, мне передали все дела Иванова.
— И…
— И «Ремиз»!
Ремизов и Изабелла переглянулись.
— Но там нет нескольких документов, вырваны…
— Ли Чуньминь! — выдохнул Ремизов.
— Тогда давайте без обиняков…
Явно расстроенный Ремизов кивнул.
— А может быть, вы себе закажете что-нибудь? Лично я голодный! — сказал Сорокин и увидел, что Изабелла улыбнулась. — Не стесняйтесь, тут вкусно и недорого…
Изабелла посмотрела с укоризной.
— Да, вы правы, — сказал Ремизов, позвал официанта и разговаривал с ним минуты три. Слушая их разговор, Михаил Капитонович искренне завидовал — Ремизов говорил на китайском языке, как на родном, и тогда Сорокин сделал окончательный вывод: «Не нужен тебе никакой китайский, ты всё равно так не сможешь!»
— Я вас слушаю!
— Иванов вам рассказывал что-нибудь про Китай?
Сорокин помотал головой.
— Не успел! — Ремизов глубоко вздохнул. — Это длинная история…
— Я не тороплюсь! Тем более, судя по тому, сколько вы наговорили официанту, — и у нас с вами длинная история!
— Вы правы! Так вот, Илья Михайлович никуда не собирался уезжать из Китая. Однако происходило такое, что не могло его не волновать и не расстраивать… Дело в том, что Китай находится в сложной ситуации не только из-за своих внешних обстоятельств, но и внутренних тоже. Нам это незаметно, мы — живём и живём одним днём, а для Ильи Михайловича Китай стал чем-то вроде тихой пристани…
«И последней!» — подумал Сорокин.
— И последней, — произнесла Изабелла, она задумчиво смотрела перед собой и заправляла папиросу в мундштук.
— Илья Михайлович был очень опытный и проницательный человек, его опасения относительно русских — здесь — основывались, как ни странно, не на Советах, этого он не боялся, а на японцах…
— Почему? — Сорокин смотрел на Ремизова.
— Потому что на Дальнем Востоке самый главный враг Китая — это Япония! Почему, я сказать не могу, затрудняюсь, но думаю, что Илья Михайлович был прав… Дело в том, что японцы очень активно, но тайно, вмешиваются во все китайские дела. Они повсюду! Парикмахерские, рестораны, книжные магазины, фабрики, оптовая торговля… и везде взятки! Спрашивается — откуда столько денег? Ответ простой — оп@ий! Вот это очень беспокоило Илью Михайловича! Опиум лишает китайцев воли и силы… — Ремизов замолчал, и Сорокин заметил его взгляд в сторону Изабеллы. Та курила и смотрела куда-то в пустоту. — Китайские генералы и министры видят, какие деньги проходят мимо их рук — сотни тысяч долларов… Все деньги получают японцы, по крайней мере, здесь, на северо-востоке, на юге этим занимаются англичане… А японцы набирают силу и подкупают тех, кто должен стать их союзниками, когда они начнут захватывать Китай…
Сорокин понимал, что это какая-то очень глубокая правда, которая была ему неизвестна, но которая как тоска и тревога изнутри пронизывала жизнь города: как бы спокойно в Харбине и в Маньчжурии ни чувствовали себя русские, это не их страна, и они тут всего лишь гости, на время. И когда-то это время должно будет кончиться.
— Кто такой «Карáф», или «Кáраф»? — спросил он.
— Это главный фигурант дела «Ремиз», правильно будет — «Карáф». Это Константин Номура. «Караф» — мы с Ильёй Михайловичем придумали, потому что Номура вырос и перебрался сюда с Сахалина, а Сахалин по-японски будет «Карафутó», поэтому… мы только сократили немного…
Ремизов не договорил, официант стал подносить блюда, пахло так…
— Надо выпить! — предложил Ремизов и что-то сказал официанту. Тот поставил блюда и разлил водку.
— Мадáма? — обратился он к Изабелле, Ремизов сказал несколько слов, официант пожал плечами и ушёл.
— Не дадут поговорить, перейдёмте в кабинет. — Ремизов снова позвал официанта, объяснил ему, тот кивнул и стал собирать блюда на поднос.
— Я попросил накрыть в кабинете, пусть побегает, а мы пока поговорим.
Они выпили.
— Этот человек, «Караф», служит в тайной японской жандармерии и следит за тем, как в Харбин поставляется опиум через Люйшунь и Тяньцзинь, он здесь по этой части главный.
О существовании в Маньчжурии тайной японской жандармерии Сорокин отдалённо слышал.
— А китайцы?..
— Они всё знают, по мелочи получают отступного и молчат! И мечтают перехватить этот бизнес.
— А Ли Чуньминь?
— А это — загадка! Мне Илья Михайлович сказывал только, что на Ли Чуньминя при случае можно положиться, что он почти и не китаец…
Сорокин видел, что Ремизов говорит не всё, что появляются заминки, когда в разговоре вдруг звучит имя Ли Чуньминя. Михаил Капитонович решил не показывать интереса, он был уверен, что Ремизов знает больше — значит, должен всё сказать сам. И постепенно в его памяти стал всплывать разговор, который неожиданно получился с Ли Чуньминем, когда тот рассказал о «другом Китае», и попытка что-то объяснить об этом же со стороны Штина.
Официант переносил еду с одного стола на другой, в кабинет, Изабелла поднялась и направилась туда, Сорокин смотрел ей вслед.
— Михаил Капитонович! — позвал его Ремизов. — Разрешите, я продолжу!
Сорокину стало неудобно, и он сделал вид, что просто разглядывал зал.
— Представляется, что Ли Чуньминь знал об интересе Ильи Михайловича, и это совпало с его интересом. Ли Чуньминь, судя по всему, патриот, и возможность захвата японцами Китая его не устраивала, как и Илью Михайловича. Пока Иванов был жив, у Ли Чуньминя не возникало необходимости владеть этими документами. Иванов был его подчинённый, следил за «Карафом», и они обменивались сведениями, а может быть, даже получали их вместе. Мне только не совсем понятна цель… Сейчас я уверен, что у Ли Чуньминя и Иванова была общая цель.
— Какая? — Сорокин слушал Ремизова уже со всем вниманием.
— Если правда, что Ли Чуньминь бежал в Кантон, значит, он действительно сторонник патриотов во главе с их Сунь Ятсеном.
— Так, может быть, они союзники — Илья Михайлович и Сергей Леонидович, если они вместе?..
— Я об этом думал… Если так, то всё просто… Илья Михайлович вёл дело… видимо, он сделал какие-то выводы и изложил, а когда он погиб, Ли Чуньминь эту бумагу и ещё какие-то, как вы говорите, изъял и забрал с собой или уничтожил.
— Тогда получается, что Иванов написал в этих бумагах, которые изъял Ли Чуньминь, всё, что знал про «Карафа», или главное?
— Получается так! Поэтому у меня к вам просьба — можно скопировать оставшиеся в деле бумаги? Дело в том, что этот «Караф» — Номура, несмотря на то, что женат на русской, кроме всего прочего, очень интересовался Изабеллой, а она была близка с Ильёй Михайловичем! Иванова нет, и Номура стал опасен!
— Я понял! — уверенно сказал Сорокин. — Сделаю! А зачем вам нужно, чтобы я взял отпуск?
— А вы не хотите посмотреть за Номурой?
— Как? Я не имею опыта…
— Это наша забота, с этой перспективой я и спрашивал вас об отпуске…
— Ну что ж, с завтрашнего дня я могу не выходить на службу.
Официант-китаец подошёл и объявил, что стол накрыт.
Уже когда расселись в отдельном кабинете, Изабелла улыбнулась и спросила:
— А вы бывали у Кауфмана?
Элеонора торопилась в редакцию.
Прошло три недели, как они с Джуди вернулись из Холихэда.
«Ха-ха! — невесело думала она про себя. — Если бы только с Джуди!»
Несмотря на ветреную погоду и случавшиеся временами у матери мигрени, они прекрасно провели время. Начальник станции оказался любезным хозяином и очень доброжелательным человеком — они с супругой, неожиданно, составили компанию — карточную: втроём с Джуди Шон Макнил и его жена Мэри проводили за игрой вечера. Ещё Шон на своей коляске объездил с ними все окрестности Холихэда, давая этим Элеоноре возможность в тишине и одиночестве работать над книгой. Однако она несколько раз ездила с ними, позволяя себе небольшой отдых. А в последний уик-энд Шон начал как-то странно поглядывать, ничего не говорил, но загадочно улыбался. Элеонора забеспокоилась, неужели этот шестидесятилетний мужчина ощутил беса под ребром. Разгадка обнаружилась неожиданно, когда в коляске с ним к дому подъехал Сэм. Элеонора расстроилась. Сэм преподнёс Джуди горшочек с цветущим вереском и пригласил на пикник на берегу. Шон Макнил был уверен, что в своей коляске он привёз радость, и сам был этому очень рад, хотя старался вести себя сдержанно. У Джуди застыло лицо, а Элеоноре ничего не оставалось, как согласиться, но она поняла, что последняя неделя, в конце которой они собирались вернуться в Лондон, — испорчена.
Пикник состоялся.
Погода была тёплая, солнечная и безветренная, Джуди, хотя и расстроенная, чувствовала себя хорошо. Сэм и Шон привезли две корзины еды и напитки, украшение стола — домашний окорок. Они выгрузили всё на берегу, расстелили выбеленный брезент, поставили тент, стол и стулья, и после этого Шон уехал за Мэри и вернулся через час.
Было очень красиво. Солнце грело так, что от земли поднималось тепло, и можно было сидеть на траве. Море выглядело глянцевым, и где-то далеко над водой, сверкая серебряными крыльями, летали чайки. Элеонора смотрела на эту пастораль, и ей начинало казаться, что сейчас она увидит под каким-нибудь ближним кустиком белого кролика с поднятыми ушами и розовым трепещущим носиком. Однако в душе она видела другое — улыбку: улыбка ещё есть, а кота, Чеширского, уже нет — последняя неделя испорчена. И она решила поговорить с Сэмом.
Сэм поселился в Холихэде. Из обрывков разговоров Элеонора поняла, что Сэм как-то узнал общее направление на северо-запад, куда они уехали; видимо, выяснил, где в этот время стоит подходящая погода, и пустился на поиски на свой страх и риск, и риск оправдался. В Холихэде всё оказалось просто, потому что ежедневный поезд доезжал до конечной станции почти пустой, а на станции всех встречал Шон Макнил.
Иногда Элеонора вспоминала Сэма, то с раздражением, то просто так, а то ей казалось, что они тогда в пабе провели, в общем-то, милый вечер. Она перестала звать его про себя Тевтоном, тевтоны представлялись ей по картинам Альфонса Мухи высокими плечистыми блондинами с мощными скуластыми лицами и суровым целеустремлённым взглядом. «А я не похожа на валькирию!» — думала она. Сэм был тоже высок, но узок в плечах, у него были короткие, волнистые рыжие волосы и веснушки на лбу, щеках и выдающемся носу. Однако потому, как он нёс от самого дома мешок с молотками и воротами для крокета, Элеонора поняла, что он сильный, и Сэм в светлых бежевых брюках, в джемпере в косую клетку и рубашке с открытым воротом очень гармонично смотрелся на фоне тёплого воздуха, зелёной травы и уходящего вдаль голубого моря.
— Я с ним поговорю, — шепнула Элеонора Джуди, та глянула мельком и вздохнула.
Хозяевами стола были Шон и Мэри. Пили виски с содовой, Шон утверждал, что в этом полезном для здоровья месте можно пить только полезный для здоровья напиток. Беседу вёл Сэм. Они с Шоном обсудили то, что происходит в международной политике, потом и внутренней: досталось и тори и вигам. Шон утверждал, что ни в коем случае нельзя отменять естественного права пэров состоять в верхней палате парламента. Сэм на это ухмылялся. Потом Шон расставил ворота и предложил Джуди и Мэри поиграть в крокет. Сэм оборотился к Элеоноре и рассказывал ни о чём — о новостях в редакции. Новостей не было, и Элеоноре стало казаться, что всё-таки Сэм по-своему симпатичный мужчина.
Она встала и пошла к морю. Сэм взял стакан, поджёг сигарету и пошёл за ней. Элеонора спустилась с невысокого обрыва и по песку дошла до опрокинутой кверху килем старой, давно брошенной лодки и села. Когда с моря не дул холодный ветер, она иногда бывала тут. Сэм тоже сел, близко, под ветер, так чтобы не дымить на Элеонору.
— Я люблю дым от сигарет, когда хороший табак, — сказала Элеонора.
— Я хочу бросить курить, — сказал Сэм.
— Вы надолго сюда?
— Завтра утром уезжаю в Манчестер…
Элеонора поняла, что её волнения оказались напрасными, но при этом не почувствовала ни огорчения, ни облегчения.
— У вас там дела?
— Да! Встреча с промышленным магнатом и сделка.
Элеонора посмотрела на него.
— Хочу продать развалины родового замка в Чешире.
Элеонора удивилась — как всё сходилось в этом заколдованном, оно же волшебное, месте! Чéшир!
— Почему? — спросила она якобы без интереса, якобы из вежливости.
— Хочу перебраться на время в Европу.
Она смотрела.
— В Баварию, там сейчас интересно.
— Что именно?
— Я думаю, что Гитлера должны вот-вот выпустить из тюрьмы. По слухам, он пишет какую-то серьёзную работу, что-то вроде библии для национал-социалистов.
— Что это такое?
— Пока не очень понятно, но это фигура! В Лондоне — и на Флит-стрит и в Сити — к нему проявляют интерес. А в Мюнхене у меня остались друзья и знакомые.
«Спросит он о моей книге?» — подумала Элеонора, про Гитлера она почти ничего не знала, только слышала, и ей это было неинтересно.
— А у вас какие планы? — спросил Сэм.
— Эту неделю здесь! Тут хорошо пишется. Вернусь, сдам первую часть рукописи и к осени запрошу визы в Китай и в Японию.
— Надолго?
Элеонора вздохнула и не ответила.
Они провели приятный вечер. Мэри первая устала от крокета и вернула всех за стол. Шон выпил и снова завёл разговор с Сэмом. Джуди переглядывалась с Элеонорой.
Сэм сделал, как сказал. Или почти, как сказал.
Оставшуюся неделю они провели, как предыдущую: Джуди гуляла с Мэри или играла в карты с Мэри и Шоном, Элеонора обработала письма, те, которые привезла из Лондона и которые ей успели переправить в Холихэд, и выстроила план второй половины книги. Когда пришло время уезжать, они попрощались с хозяевами, с грустью обошли дом и в понедельник 12 мая в полдень сели в поезд.
Через четыре часа в Манчестере в вагон зашёл Сэм.
«Что с ним случилось? — думала Элеонора, уже подходя к редакции. — Неудачная сделка?»
В поезде она увидела другого Сэма, ей даже показалось, что он жалел, что оказался с ними в одном вагоне. Он прошёл в своё купе и выходил только курить. Конечно, он поздоровался, но не подходил.
Джуди даже заволновалась.
Когда он появился, они сразу поняли, что всё это подготовлено заранее, и приготовились к отражению, однако не понадобилось.
До начала июня Элеонора работала дома. Она запланировала довести написанное до первой редакции и сдать не позже середины июня. Сегодня было 10-е, и она шла на Флит-стрит. За всё это время Сэм ничем о себе не напомнил.
Не особо о себе напоминал и Михаил Сорокин. То, что он писал, было не очень интересно, потому что ничего о себе: так, что-то о поездках, о каком-то своём друге, о каком-то лесе, как будто бы она не знала, что это за лес, под названием тайга. И ничего из того, о чём она просила. Элеонора была зла и даже подумала, что больше писать не будет, даже если он напишет, она не ответит! Всё равно из Харбина этот русский куда-нибудь уедет, скорее всего, в Америку или в Канаду, как многие. Об этом она знала от Ивáнова. Всеволод Никанорович регулярно писал, а она ему. Когда однажды возникала мысль спросить о Сорокине, она эту мысль сразу и «саломала», слово ей запомнилось.
Элеонора улыбнулась, как замечательно всё объяснил тот чудесный фельдфебель — Огурцов. «Милый овощ!» — подумала она.
Подходя к редакции, она выключила слух и сузила зрение.
Это было нужно, потому что в противном случае она не дойдёт до нужной двери: «Привет, Элеонора!», «Как дела, Элеонора?», «Давно не было видно, Элеонора!», «Как книга, Элеонора?», «Ты ещё в Лондоне, Элеонора?», «Как морской воздух, Элеонора?», «Когда снова на восток, Элеонора?».
Когда она подошла стрелки на часах над дверями редакции показывали без шести минут двенадцать. Главное успеть пройти через большой холл, дойти до лифта, и чтобы там никого.
Холл она миновала, однако в лифте пришлось ответить на все эти вопросы, но в замкнутом пространстве особо не разговоришься, и она подошла к кабинету шефа редакции политических новостей ровно в двенадцать.
Её ждали — шеф, начальник архива и шеф службы редакторов. Она вошла, коллеги сидели в креслах, в пепельницах дымили недокуренные сигары. Она не опоздала.
Разговор был, в общем-то, короткий. Она подала папку с рукописью шефу, тот сразу передал начальнику архива, тот развязал тесёмки и посмотрел несколько страниц, вложил обратно и передал шефу службы редакторов. Последний сказал только, что отдаст рукопись своему лучшему специалисту, и откланялся, он не курил, начальник архива спросил, нужна ли помощь, докурил и тоже откланялся.
Шеф предложил на выбор виски или шерри, она выбрала виски.
— Лёд, содовая?
— Содовая!
Он налил, она добавила из сифона газированной воды.
— Вы будете ждать тираж? — спросил шеф.
— Мне бы хотелось, но, если не дождусь, перешлёте мне?..
— Сколько экземпляров?
— Пятьдесят, думаю, будет достаточно.
— Хорошо! На сколько вы думаете поехать?..
— В Китай на полгода, может быть, на год, и полгода в Японии!
— Согласен! Как намерены добираться?
— Через Россию, хочу проверить свои впечатления…
— А что в Китае?
— Там начинается большая война между генералами друг против друга и всех против Сунь Ятсена. В Харбине у меня есть источник, русский журналист из белых, он держит меня в курсе.
— Там действительно интересно? Как вы справитесь без языка?
— Ничего сложного, потому что в Харбине не требуются переводчики, там главный язык русский… Мне сообщили, что губернатор трёх северо-восточных провинций Чжан Цзолинь приглашает в свои войска русских военных…
— Они хорошо знают своё дело, это правда. Десять лет войны за плечами, это неоценимый опыт! — Шеф подлил виски и закурил. — А скажите, дорогая Элеонора, можно рассчитывать на репортажи от вас или это будет только книга?
— Я хочу, чтобы было и то и другое, я постараюсь!
— Хорошо! — подвёл итог шеф и, когда Элеонора стала подниматься, добавил: — Это вам передал наш удивительный Красный Сэм, просил из рук в руки.
Элеонора немного растерялась.
— Он уехал три дня назад, возьмите.
Она открыла конверт уже дома.
«Дорогая Элеонора!
Я не стану извиняться за своё поведение в поезде. Оно не могло быть иным. Если вы и Джуди подумали, что я был расстроен неудачной сделкой, то вы и правы и не правы. Сделка была действительно неудачной, тем не менее, я согласился. Дело в другом — в вас! Или во мне. Но об этом поговорим в Токио.
Сэм.
J.6.1924».
Элеонора прочитала, вздохнула, вложила письмо в конверт и порвала. И подумала: «Напишу Мише Сорокину!»
Евгений Анташкевич. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
Подписывайтесь на канал. С нами интересно!
======================================================