Эта молитва намного длиннее четырех предшествующих, автором которых является святой Макарий Великий. И даже начало ее, в отличие от начала почти всякой молитвы, представляет собой обращение к Божеству, составленное из множества эпитетов, тогда как обычно оно не бывает столь распространенным. Именно здесь, в этой молитве, святой Василий находит для обращения к Богу многие драгоценные слова:
Господи Вседержителю, Боже сил и всякия плоти, в вышних живый и на смиренныя призираяй, сердца же и утробы испытуяй и сокровенная человеков яве предведый, Безначальный и Присносущный Свете, у Него же несть пременение, или преложения осенение; Сам, Безсмертный Царю... Самое первое, центральное и частое по своей обычности слово обращения, предложенное здесь в звательном падеже и с заглавной буквы, — «Господи» — свидетельствует о высшем ранге Божества в иерархической структуре мироздания, чтó возможно только для Него. В этом слове выражается высшая уважительность и одновременно — свободная и радостная готовность человека исполнять дело, которое поручает Господин (сия есть воля Божия, благая, угодная и совершенная. — Рим. 12:2). Это есть основополагающее слово Бога, услышанное от Него Моисеем для передачи избранному народу: Аз есмь Господь Бог твой (Исх. 20:2). Это слово стало смыслом и первой заповеди Ветхого Завета, и главного духовно-нравственного содержания христианской жизни.
Второе слово молитвенного обращения, предложенное здесь также в звательном падеже, — «Вседержителю» — прежде уже встречалось нам в Символе веры как одно из понятий о Первой Ипостаси Божества, о Боге Отце, не только сотворившем (через Сына) весь тварный мир, видимый и невидимый, — от простейших микроорганизмов до космических тел (от микрокосма до макрокосма) и до мира ангельского, — но и продолжающем содержать все в Своей власти и заботе о всецелой гармонии и о единстве и уникальности каждого творения. Это непрекращающееся попечительное действование Отца Небесного и запечатлено в Его именовании Вседержителем.
Следующее, здесь третье именование Божества — «Боже сил и всякия плоти» — дает возможность двоякого рассмотрения этих слов, в зависимости от того, как понимать слово «силы» — как «силы Небесные» или как абсолютное воплощение энергии и действия — всесилие. В любом случае этот термин многократно встречается еще у Псалмопевца, например: Господи Боже сил, услыши молитву мою (Пс. 83:9). «Бог всякой плоти» есть мистический руководитель абсолютно всего временного и вневременного тварного бытия, сознающего или даже и не сознающего это руководство.
Далее речь идет не столько об именовании Божества, сколько о свойствах, определяющих отношение Божества ко всему тварному бытию личностного мира, и прежде всего ко всякому человеку, особенно этически развитому: …в вышних живый и на смиренныя призираяй, сердца же и утробы испытуяй и сокровенная человеков яве предведый…
Жизнь Божия более всего осуществляется во всеобщем пространстве бытия («везде Сый»), но, разумеется, не в пантеистическом контексте — да не будет подобного злочестия в наших устах. Но «в вышних» есть образ, означающий «в сверхтварных высотах». Особенная соотнесенность Божества с творением происходит, когда сами эти творения находят верную (смиренную) собственную соотнесенность с Божеством. Можно сказать, Бог с любовью пребывает по отношению ко всем человекам, но более всего — к смиренным.
Это, во-первых, означает, что Бог, ожидающий от человека постоянного пребывания его в исполнении пресвятой Божественной воли (или по крайней мере в готовности к такому исполнению), Сам и подвергает его непрестающей внутренней проверке (испытанию), безошибочно оценивает его решимость, внутреннее состояние и жизненные осуществления. Во-вторых, Бог всегда знает, без всяких неожиданностей и загадок для Себя, и предузнаёт содержание души человека лучше, чем сам человек, для которого в самом себе может многое быть сокровенным (многие сердечные и умственные переживания, и созерцания, некоторые усвоенные понятия и даже конкретные действия).
Следующее, и предпоследнее, слово в обращении: …Безначальный и Присносущный Свете, у Него же несть пременение, или преложения осенение… Прежде всего надо отметить даже не слова, а начальные буквы в двух словах — «Безначальный» и «Присносущный». Хотя слова эти по форме представляют собой имена прилагательные, будучи грамматическими определениями к слову «Свет», но заглавные буквы в их начале указывают на то, что они являются и равночестными именованиями Бога. Одно из них обозначает, что Он есть не творение, но Безначальный Творец, сотворивший и время и не имеющий над Собой никакого начала (включая и начало временнóе, и начало причинное). Это есть знание догматическое, богословское, имеющее апофатический характер. Второе же из них открывает, что Он есть в вечности всегда (присно) сущее Бытие, Которым и сотворено и от Которого зависит время. Выше было довольно сказано о дневном свете и свете как образе познания мира, в рассматриваемой же молитве слово «Свет», написанное с заглавной буквы, означает личностное содержание Божества, для чего есть основание и в Символе веры («Свет от Света»), а также в Евангелии от Иоанна — Аз есмь свет миру (Ин. 8:12).
Здесь же ярким образом предлагается мысль о неизменности Божества — «у Него же несть пременение, или преложения осенение». У Бога нет никакой перемены, даже на вóлос, даже на легкое движение тени; Бог неизменен. Можно условно говорить о многих неизменных свойствах Божества, это очень благодатная тема для глубокого внутреннего созерцания, но хочется думать, что нет другого столь же особенного свойства Божества, как Его любовь. Любовь Божественная так радостно и серьезно переживается Его богообразным и богогоподобным творением — человеком, когда он сподобляется, милостью Иисуса Христа, преодолеть свою падшесть! Это преодоление необходимо хотя бы для того, чтобы реализовать свою способность к высшему созерцанию, хотя бы ради того, чтобы в выражении и осуществлении своей любви, какими бы несовершенными и искаженными они ни были, угадать божественное и богоподобное начало: по слову апостола — Бог есть любовь (1 Ин. 4:8).
Наконец, самое последнее слово в этом обращении — Сам, Безсмертный Царю, то есть Божество, не прилагаемое смерти, где слово «Царь» с еще большей силой подчеркивает иерархическую значимость и величие Божества, чем заглавная буква в слове «Господин» («Господь»). Кроме того, слово «Царь» дает возможность, и даже некоторую необходимость, к размышлению о Царе присовокупить и движение сердечной мысли о том бытийном пространстве, которое наиболее тесным и близким образом связано с Его бытием настолько, что представляется уже как бы и нетварным, и потому называется «Царством Божиим», или «Царством Небесным». Поскольку оно принадлежит Самому Царю, бессмертному по Своей Божественной природе, то и Царство есть Царство бессмертное, где нет болезни, печали и воздыхания и где, по милости Божией, пребывают духи праведных.
И после этого столь долгого обращения наконец следует первое слово молитвенного прошения: …приими моления наша, яже в настоящее время, на множество Твоих щедрот дерзающе, от скверных к Тебе устен творим . Здесь у молящегося хватает смиренного покаянного чувства, чтобы обозвать свои уста, которыми творится молитва, «скверными». Что здесь удивительного? Еще только пару минут прошло с того момента, когда вслед за покаянным псалмом Давида, первыми словами нашей молитвы были: «Боже, очисти мя грешнаго». Да и содержанием первых молитв было покаянное ощущение от ветхой и нечистой безобразности только что минувшей ночи.
Ветхость не изживается так скоро; уста все еще остаются скверными. Недаром же и святой псаломник Давид, когда он даже получает полноту покаяния и чистоту сердечную от Бога, говорит: Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою (Пс. 50:17). Это значит, что даже тогда, когда уста человеческие сознательно ищут желанной возможности искренне прославить Бога, сердце просит у Бога возможности отверзения уст, чтобы Его же и прославить. Уж тем более когда сердце еще только разомкнулось от сонной туманности, ища возможности для того, чтобы «скверная уста» разомкнулись для молитвы соответствующим образом и с верным ее содержанием.
Верное же содержание как бы само собою и подсказывается дальнейшим продолжением текста молитвы: …и остави нам прегрешения наша, яже делом, и словом, и мыслию, ведением, или неведением согрешенная нами и очисти ны от всякия скверны плоти и духа. Таким образом, молитва вновь обращает нас к начальному смыслу жизни — к покаянию. Самое первое, что в этом отношении необходимо, — оставление, или очищение, или освобождение от всяческих ошибок (прегрешений), совершенных (совершаемых) делом, словом и мыслию. Здесь нужно обратить особенное внимание на прегрешения мыслию, поскольку совершаемое делом или словом прежде того совершается во внутреннем устройстве человека, чтó как раз и обозначается одним словом — «мыслию», хотя, разумеется, и представляет все обширное пространство внутреннего мира — включающее в себя и психологическую область, переживания ценностных ощущений, и силу желательных, целевых и волевых устремлений, пока еще только внутренних, и многое другое.
Кроме того, известно: то, что относится к слову и делу, далеко не всегда поддается более или менее точному знанию и оценке. Так происходит потому, что в человеке часто плохо действует определенная нравственная система критериев и ориентиров, которая позволяет вполне точно оценивать и скорбно окаявать то, что относится к греховному пространству (мысли); здесь далеко не все и не всегда усматривается определенно и точно, почему и говорится — «ведением или неведением согрешенная нами». Если «ведением», это означает, что согрешенные и «волею», а если согрешенные «неведением», то это, может быть, даже и еще хуже, потому что значит, речь идет о неосознаваемых установках — или принимаемых в качестве этически нейтральных, даже вполне допустимых, или же об установках, расцениваемых как добрые, но не принадлежащих к области добра.
Завершается этот покаянный раздел словами: принимаемых в качестве «…и очисти ны от всякия скверны плоти и духа». И если смысл выражения «скверна плоти» более или менее понятен всем, во всяком случае всем православным христианам, а также всем, в ком сколько-то работает нравственная интуиция, то выражение «скверна духа» может вызывать некоторое недоумение. Но вот на память приходит строчка из стихотворения Ф.И.Тютчева «Наш век»: «Не плоть, а дух растлился в наши дни…» Не только в ХIХ веке, но и вообще в последние полтора века, включая наши дни, растление плоти стало особенно очевидным. Как много можно привести примеров растления именно духа, которое порою пробирается и в христианскую среду. О духовном растлении мира, предавшего Христа и христианство, и говорить не приходится: в последние три века видно почти одно только растление — от тематики дамских разговоров, которые почти все имеют пустопорожнее содержание, до «высоких» образцов философии, среди которых (от Гегеля до Ницше и Сартра) даже многие книги, имея в заглавиях имя Христа, являются по существу антихристианскими.
Что же касается христиан, отдельных человеческих сообществ, сословий и целых народов, то как же часто к ним можно применить слова упомянутого замечательного стихотворения Ф.И. Тютчева:
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит…
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры… но о ней не просит…
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкну́ той дверью:
«Впусти меня! — Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»
«…Он к свету рвется из ночной тени / И, свет обретши, ропщет и бунтует». Так часто ропот и бунт, почти не замечаемые самим человеком, овладевают его сердцем! Поэтому хорошо и правильно было бы никогда не забывать каяться и в прегрешениях духа, совершаемых человеком, особенно когда они имеют постоянный, пленяющий характер. Таковы, например, все идеологии, не только наподобие социальных утопий, в приверженности которым люди очень редко когда каются: грехи духа зачастую так и остаются для людей неосознанными.
Здесь завершается та часть молиты, в которой речь идет об очищении. Начинается прошение о даровании: И даруй нам бодренным сердцем и трезвенною мыслию всю настоящаго жития нощь прейти... Все прохождение протекшего времени (вся жизнь, сущность которой подсказывается словом молитвы — «ночь») имело именно такую эмоционально-нравственную настроенность, которая противоположна светлому и радостному ощущению бытия, совершающемуся во дне. Но для сего последнего необходимо иметь готовность преодолеть (осмысленно «прейти») вялотекущую ночную действительность. Мало иметь мечтательную готовность, даже в ее избыточном, но вместе с тем почти бессодержательном состоянии. Необходимо иметь соответствующие качества сердца и ума, без которых все равно ничего не получится. Сердце должно быть бодренным, а мысль (ум) — трезвенным.
Отчасти такое, почти врожденное, состояние ума и сердца иногда встречается в качестве духовнобожественных даров, а они, разумеется, требуют своего развития. Правда, из подобных попыток редко что значительное получается. Самое же большее и лучшее, к чему можно в таком случае прийти, — что без Бога не получается ничего. Еще может быть довольно хороший результат, если, не имея в полной мере этих качеств, осознать, как они необходимы и дороги, и начать крепко просить о них. Осознать! Да как же осознать, когда в них не чувствуется потребность?! Да и можно ли ощутить эту потребность, когда без бодренности — сердце вяло, тускло и скучно, а без трезвенности мысль, как пьяная, безобразно и бессмысленно шатается. Но не зря же именно эти аскетические, суперэтические, предпочтения (или заданность) — бодренность и трезвенность — становились предметом внимательного рассмотрения и рассуждения древних отцов-аскетов и их нормативных изысканий и призывов.
Объединенные верным принципом духовного рассуждения, они становились таким значимым основанием осмысленного христианского опыта, что замечательный святой, преподобный Антоний Великий, даже писал, что «всякая добродетель, совершаемая без рассуждения, перестает быть добродетелью». Всякий проповедник этики, мыслящий помимо верного рассудительного дара, становится бессердечным и «вечно пьяным» существом. И те, кто следуют за таким пустым краснобаем, никогда не догадаются, как можно «пройти всю настоящаго жития ночь» безболезненно и небездеятельностно. Недопустимо пройти мимо блистательного образа, данного святым Василием (автором этой молитвы), в соответствии с которым время настоящего дня (то есть время жития) сравнивается с ночью — если оно проживается без бодренности и трезвости, в приверженности ложным ценностям обманчивого века сего.
Можно понять при помощи этой молитвы, как пройти эту ночь: …ожидающим пришествия светлаго и явленнаго дне… Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, в оньже со славою Судия всех приидет, комуждо отдати по делом его… Ожидание есть один из наиболее стандартных типов переживания грядущего в более или менее реалистическом ключе. Конечно, ожидание может состоять в совершенно недостойных внимания мечтательных фантасмагориях.
Порою речь может идти и о довольно реалистичных перспективах, но которые никак не заслуживают серьезного рассмотрения по причине мелочности этих ожиданий или же в связи с узкими индивидуалистическими рамками, в которые они заключены. Это могут быть, например, преувеличенные, нагнетаемые фобии, порождаемые, правда, некоторыми конкретными страхами, вместе с тем легко и довольно быстро исчезающие под влиянием изменившихся жизненных обстоятельств. Часто люди довольно долго могут жить в истерическом и бессмысленном ожидании неопределенных позитивных перемен. Но так или иначе, большей частью эти ожидания, негативные или позитивные, сводятся исключительно к земному и вре́ менному контексту, не имеющему никакого отношения к духовной действительности, связанной с Божественной вечностью.
Если иметь в виду тривиальные ожидания своей жизни, то нужно знать, к сожалению, совершенно твердо, что если они наполнены только земными смыслами, то ожидания святые, небесные никогда не станут близкими для такой личности, с ее мирскими радостями и скорбями. И тогда не откроется то, что соответствует ожиданию «светлаго и явленнаго дне... Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса», — тогда в некоторый день откроется страшный результат, соответствующий неожиданию: то, чего совсем не ожидали, все-таки наступит. Но, слава Богу, для многих жизнь заключается в ожидании «светлаго и явленнаго дне», который есть наступающая в пакибытии блаженная вечность.
В этот день «со славою Судия всех приидет комуждо отдати по делом его». Этот первый день новой жизни станет последним днем земного бытия иСудным днем для вечности. На Суде каждому воздастся по его заслугам. Будут учтены все его ожидания и дела, ценностные установки и сердечные порывы, его поведение и отношение к людям, его оценки собственных поступков, верные или ошибочные. Кстати же, из всех верных самооценок самая верная содержится в евангельском слове: когда исполните всё повеленное вам, говорите: «мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17:10). Страшный день Суда и самосуда! Страшный день оценки своих ожиданий, теперь уже минувших. Но это же есть и день славы Божией, день Божественной справедливости, и гораздо больше того — день Божественной сверхсправедливой любви.
И все же эта Божественная любовь неким образом соотносится с состоянием человека, явившегося на Суд Божий. Каждому — «по делом его»: …да не падше и обленившеся, но бодрствующе и воздвижени в делание обрящемся готови… Можно довольно безошибочно представить, чтó готовится Судом для тех, чья жизнь, словно они никогда не пробуждались, проходит в непрерывной лени и падении, точнее — невставании (в духовном понимании)… И для тех, кто счастлив пребывать всегда словно в «воздвиженном» состоянии, готовым к непрестанному деланию; их жизнь и деятельность всегда управляются Богом, и в своем делании они бесконечно рады такому результативному управлению, результативному и в земной действительности, и во время Суда, потому что он соответствует их ожиданиям: …в радость и Божественный чертог славы Его совнидем… Ожидаем, надеясь вместе войти в духовный дворец Божией славы. Это хороший и сильный образ — чертог, дворец, это сильный и живой образ закрытого, но одновременно и открытого пространства — светлого, драгоценного... Это чертог — но это и радость. Радость — и чертог, где жизнь славная и дивная: …идеже празднующих глас непрестанный и неизреченная сладость зрящих Твоего лица доброту неизреченную.
Здесь ведущее слово — «добрóта». «Доброта́ » — это русское слово может иметь сентиментальный оттенок применительно к хорошим («добреньким») людям. Славянская «добрóта» есть мужественное, духовное и великое слово — «красота». Здесь имеется в виду не просто красота физическая, телесная, как наибольшее совершенство внешней формы, некоторое гармоничное построение пространства, — но и подлинная духовная красота. Так, многим памятен рассказ о том, как преподобный старец Силуан видел неизъяснимо кроткий и благоуветливый лик Господа Иисуса.
На самом деле, шаблон красоты может стать и одним из образцов уродства. Но «красота», переводимая на славянский язык как «добрóта», имеет совсем другое значение. Это, во-первых, красота, труднообъяснимая словами, — «добрóта неизреченная». В подобном случае речь может идти даже о красоте лица, но особого лица — потому что там, в этих Божественных чертогах, куда приводит людей ожидание, обретается «неизреченная сладость зрящих Твоего лица добрóту неизреченную». В чертоге — Бог и лицо Божие, с Его небесной и изысканной невысказанной добрóтой. Там небесная добрóта. Известен греческий аскетический духовный сборник (в ХIХ веке переведеный в России), называемый Kalofilia («Добротолюбие»), состоящий из произведений различных авторов. В нем передана красота Божественной Личности и полноты Божественной жизни. Там, в означен ном чертоге, открывается людям Бог — истинный Свет, просвещаяй и освящаяй всяческая.
Истинный Свет так же неизреченен, как неизреченна добрóта Божественного лица, ибо Свет — это и есть добрóта. Попробуйте найти подобающие слова, чтобы достойно описать Божественный Свет, Его бесконечную, неописуемую красоту! Для того чтобы современному человеку, с его обезображенным сознанием и ограниченным словарным запасом и канцелярским языком, найти подходящие слова для описания даже окружающей действительности, желательно обратиться к языку классической литературы пушкинского времени. А чтобы описать явления Божественного Света, надо быть самим Симеоном Новым Богословом или, например, Силуаном Афонским. Мы же, когда слов постыдно недостает, можем просто прочитать эту молитву и, вслед за святителем Василием, по окончании его молитвы возопить: О, как несказанно лицо Христово и Свет Христов, который освящает всех и вся! И я, одно из творений Его, насколько я вижу мир, просвещаемый и освящаемый Христом, пою Богу моему, дондеже есмь! …И Тя поет вся тварь во веки веков. Аминь.
Людие! Взирая на православные иконы Христа, настройте свое сердце к духовному, восторженному созерцанию Его пресвятого лика, «сияющего светом добрóты неизреченной». (Намек на некоторую возможность такого зрения читатель может найти в текстах евангелиста и апостола Иоанна Богослова, в его Евангелии и Первом послании.) Тогда можно будет обратиться к Его воспеванию, которое, начавшись в нынешнем веке, завершится уже в грядущем — никогда не скончаемым великолепным завершением, которое известно всем святым. Буди, Господи, буди!
Продолжение следует...
Фрагмент из книги: Молитвенные зовы утра и вечера / протоиерей Владислав Свешников. — Москва : Издательство Сретенского монастыря, 2022. — 304 с.