- Пей, - говорит она, протягивая знакомую чашку с водой, свежей, как первый вздох младенца.
Жажда терзала меня много дней, а сейчас достигла апогея. Я знаю, что вода эта отравлена – не может не быть после того, что случилось. Но мне всё равно. Пальцы мои оставляют на дереве клочки кожи и кровавые отпечатки. Край чашки ударяется о зубы, и я осушаю её одним глотком – несмотря на боль в покрытом кровоточащими язвами рту.
***
Конечно же, я никогда не забывал источник и его Хозяйку, хотя никому про них не рассказывал – даже самым близким людям. Лишь дочке один раз – как волшебную сказку. Она потом требовала повторить, но я делал вид, что забыл эту историю и рассказывал другие.
Это было слишком моё, слишком сокровенное, не предназначенное никому более.
И, конечно, я множество раз приходил в этот лес в поисках моей полянки, и, конечно, никогда не находил её. Но эти поиски стали для меня чем-то вроде обязательного ритуала, который я исполнял, даже и переехав из этого района. И уезжая на жительство в другие города, периодически возвращался и всегда приходил в лес.
Год от года он становился всё более убогим, скукоживаясь, словно высыхающий клок кожи. От него откусывали куски новостройки, и всё чаще, вылезая из кустов, я вдруг попадал на отвратительную стройплощадку, напоминающую язву, словно кровавым гноем, сочащуюся месивом цемента и глины.
Приходил я не всегда ради ритуала: иногда бежал сюда посреди очередной беды, всей душой надеясь оказаться наконец у источника. Залезая в самую чащу, громко кричал, звал Хозяйку, закрывал глаза и резко открывал их, чтобы увидеть чудесную поляну. Но это произошло лишь один раз – и тогда, когда я её не искал.
Потеряв всё – любимое дело, дом и всю семью, на краю разверзшейся пропасти я решил, что с меня хватит. Позади за поясом тело ощущало нелегальный «ствол» - купленный в годы процветания на всякий случай Глок. Процветание закончилось и случай настал. Сейчас, когда я уже, практически, мёртв, мне это кажется дикостью, но тогда представлялось очень логичным исходом. Просто забраться в самую чащу, сесть на травку, прислониться спиной к стволу, уткнуть ствол в подбородок и нажать спуск…
Я так и сделал – кроме последнего пункта. Устроившись и послушав несколько минут густую тишину, я нащупал ребристую рукоять пистолета. А когда поднял глаза, увидел свою поляну, купающуюся в мягком сиянии наступающего вечера – вместо непроглядной ночи, которую я оставил позади.
Но ведь на сей раз я не собирался приходить сюда, даже не хотел этого!
- Зачем я здесь? – бросил я ей, вставая с земли.
Как обычно, она сидела у источника, внимательно рассматривая воду в деревянной чашке. Что видела она там?..
- Ты хотел быть здесь, - ответила она.
Как давно я не слышал этот нездешний голос!.. Но сейчас я не хотел его слышать, потом что он не мог мне помочь – мне никто не смог бы помочь сейчас.
- Нет! – выкрикнул я. – Я просто хочу умереть!
Она поднялась и обернулась.
Впервые я посмотрел на неё глазами взрослого. Не знаю, можно ли назвать её красивой – да я и не думал об этом. Я видел женщину – статную, несмотря на небольшой рост, даже величавую. С неправильными, но очень выразительными чертами лица, гладкими волосами, толстой косой – теперь определённо тёмной. Красота – немного не то слово. Лучше всего тут подошло бы… гармония. Вся её фигура, поза, лицо – вместе с архаичной, но абсолютно подходящей ей одеждой, да и самой этой поляной, родником и небесами над ними – выглядели естественно, единым целым, словно вот именно так, а не иначе задумал создавший их творец.
Но всё это пришло ко мне гораздо позже, а тогда я отшатнулся от её взгляда. Я впервые видел в нём гнев, и это было страшно, так страшно, что я на мгновение позабыл о поглотившей меня боли.
Хотя в словах её послышался не гнев, а печаль.
- Ты пришёл за силой. Но тебе страшно взять её. Тебе кажется, что смерть легче силы. Это не так. Но ты свободен. Можешь уйти отсюда и прекратить себя. Ты этого хочешь?
Я не знал, что ответить. Мелькнула мысль просить её оставить меня здесь, но я тут же понял, что и в этом волшебном месте боль меня не покинет – теперь она стала моей неотъемлемой частью. Значит, выход лишь один… Явственно ощутил ладонью ребристую рукоять. Хотя… я уже сомневался, что боль оставит меня, когда…
- Ты прав – не оставит, - сказала она, глядя мне прямо в лицо.
Мне показалось, что я выслушал приговор, вынесенный мне вселенной.
- Избавь меня от боли! – жалобно попросил я.
- Я не избавляю от боли, - печально ответила она. – Она останется с тобой всегда. Но я даю силу вынести её.
Она протянула мне чашу. Только сейчас я понял, как всё это время хотел пить.
…Я вновь стоял в запущенном умирающем лесопарке, и душу мою снова раздирала неодолимая боль. Но что-то изменилось.
Я достал пистолет и снял с предохранителя. Оружие выглядело красиво и категорично, как точка в конце рассказа. Подумал о человеке, разрушившем мою жизнь – негодяе, приказавшем заминировать автомобиль, куда прежде меня сели жена и дочка. Скрипнул зубами, поставил предохранитель обратно, сунул Глок за пояс и решительно зашагал из леса.
***
Кажется, вода отдаёт горечью – может быть, от попавшей туда сукровицы из моих язв. Или же она и правда отравлена… Но жажда исчезла, сумрак в глазах начинает рассеиваться, а мрак в душе отступает. Во мне нет больше разъедающей злости, с которой я появился тут.
- Спасибо, что приняла меня, - произношу я, болезненно ворочая языком в кровоточащем рту. – Напоследок. Ведь это конец?
- Почему?
- Ты говорила, что будешь здесь, пока будет мир. А мира больше нет.
Она улыбается – кажется, слегка устало, и меня поражает мысль, что я впервые вижу её улыбку.
***
На склоне дней, вновь естественным образом оставшись в одиночестве, я вернулся в родной город и поселился в старой квартире своих родителей, из окна которой ещё можно было разглядеть вдали кроны деревьев лесопарка, ставшего маленькой рощицей, зажатой серыми массивами новых кварталов.
Мне не о чем было жалеть: я построил не один дом, посадил не одно дерево и вырастил не одного сына. Мои дети и внуки жили по всему миру. Меня любили прекрасные, добрые, умные женщины, и я любил их. Я добился многого, хоть много и потерял. А теперь мне хотелось лишь в покое ожидать окончания своего времени. Однако покой, как оказалось, положен мне не был.
Я понял это, когда по всему городу завыли сирены, а на телефон пошли сообщения, что это не учебная тревога. Пришло то, чего в последние годы ожидали все, втайне надеясь, что этого не случится.
Но оно случилось.
Вопреки своему твёрдому и давнему намерению никуда в этом случае не бежать и смиренно ожидать своей участи, я сам не заметил, как спустился в подвал, в котором жильцы дома недавно вскладчину оборудовали убежище. Я тоже принимал в этом участие, хотя думал, что не стану им пользоваться.
Ирония судьбы заключалась в том, что воспользоваться им успел только я – возможно, потому что жил к нему ближе всех, в угловой квартире на первом этаже. Прилетело, видимо, когда я спускался, и тогда меня охватил невыносимый жар. А когда я уже был в подвале, пришла ударная волна. Землю вместе со мной и с домом встряхнуло так, словно мир рассыпался на части. Вероятно, так оно и было.
Как ни странно, кустарное наше убежище оказалось эффективным. Во всяком случае, когда я очнулся, то всё ещё был жив – конечно, ненадолго, но другие и этим не могли похвастаться. Дверь из свинца и стали завалило с той стороны, и я долго – не знаю сколько, сидел в тесном бункере. Думаю, впрочем, не больше двух-трёх дней – иначе просто умер бы от голода и жажды. Убежище-то мы оборудовали, а вот снабдить его припасами забыли, и всё это время меня поддерживала лишь бутыль с водой и пачка печенья, положенные в ящик для припасов какой-то доброй душой, Царствие ей Небесное.
Как я выбирался оттуда, помнят лишь мои превратившиеся в кровавое месиво руки и надорванные мышцы. Очевидно, слишком уж я не хотел медленно умирать погребённым в расширенном гробу, а потому всё-таки оказался на поверхности.
Хотя сразу пожалел об этом, ибо там меня встретила сама смерть. Я переместился в другой мир, где не было ни моего дома, ни всего знакомого до слёз города, ни земли и неба в их привычном смысле.
Словно зомби, я шёл среди местами оплавленных груд кирпича и бетона, прогоревших до скелетов тел, и не видел ни одной живой души – лишь иногда мелькали кормящиеся крысы.
Вдобавок меня настигла лучёвка – волосы опадали прядями, тело покрылось зудящими язвами, всё время сотрясали приступы кровавой рвоты.
Оставалось явно недолго, да и слава Богу: жить в этом мире мне совсем не хотелось. Может быть, конечно, с ним ещё и не вполне покончено, но вот со мной – точно.
Конечно же, я пошёл умирать в свой лесопарк – вернее, то, чем он теперь стал: обгоревшие чёрные стволы, похожие на поле виселиц. Я шёл среди них, кровью пятная свой путь, ожидая, что вот-вот упаду и больше не встану.
И едва не рассмеялся глумливо, когда вместо мёртвых деревьев под сумрачным небом увидел купающуюся в вечернем солнце зелёную поляну с родником и женщиной рядом с ним.
- Что ты там всегда рассматриваешь в чашке? – хрипло бросил я ей в спину. – Любуешься своим отражением?
- Это единственное, чего я там никогда не увижу, - спокойно отвечает она. – Я вижу там мир. И всех вас. И тебя.
Я промолчал – мне было всё равно.
- Пей, - сказал она.
…Выпив, я протянул ей обратно липкую чашу с остатками розоватой жидкости. Она приняла её, повернулась к источнику, ополоснула, вновь наполнила и протянула мне.
- Посмотри.
Отражения моего там не было, но я увидел многое другое и многих других – начиная от молодого охотника, в незапамятные времена спасшегося на высокой горе от вдруг хлынувших неведомо откуда огромных вод. Он думал, что остался один в погибшем мире – пока перед ним не предстала солнечная поляна с женщиной у родника… А потом их было много, очень много – приходивших сюда, думая также.
- Я давала им силу, - произнесла Хозяйка. – И мир всегда возрождался.
- Разве я справлюсь?
- Не знаю. Но раньше ведь справлялся…
***
Я стою среди деревьев своей убитой рощи, язвы всё ещё покрывают моё тело, но тошнота больше не терзает, жажда исчезла и разум ясен. Я должен идти дальше. И кто знает, что мне ещё откроется…
---
Павел Виноградов
Другие его произведения можно прочитать здесь.