Телепаю, что Налбандян, академически рисовавший всё больше Сталина и приближённых к нему, то есть с плавными переходами цветов, когда писал пейзажи, давал себе волю и писал живописно – пятнами цвета. – Стал смотреть – так и есть. – Ну так это стало обычным десятилетия раскованности спустя. Но одна вещь его остановила моё внимание.
Я подумал: а как это, что нет ни одного просвета между облаками, чтоб голубизна проступила? Не считать же этими просветами тёмные плямы. Та, что слева, тёмно-синяя, могла б быть на ночном небе, но тут же – предзакатное.
Но я вспомнил, как я раз нарисовал закат над затоном в Каунасе. По памяти. Но цвет неба я запомнил – жёлтый. И ради него всё и нарисовал. Дело было ранней осенью. Какая-то особая атмосфера была, что после заката вся западная сторона неба ровно светилась жёлтым светом.
Наверно, подумал я, здесь то же самое. Голубого нет, потому что оно нынче жёлтое.
Вкусно написано. И легко – фактура картона не закрыта маслом. И как-то грустно, как и положено, по-моему, быть русскому пейзажу.
А вот похожий случай.
Похожий он лично для меня. – Я раз видел ставшее вдруг зелёным море. В Сочи. Так было, что я с собой взял в отпуск этюдник, краски и картонки. Бросился это запечатлеть. И… Шиш. – Я к тому времени много лет не прикасался к масляным краскам. Забыл, в какой пропорции составлять растворитель. И масло не стало у меня сходить с кисти.
А Налбандяну я в данных случаях верю… И его порывам впечатляться вдруг каким-то цветом.
Не понятно чем останавливает и такая картина.
Впрочем, понятно: Ленин – в одном пространстве, Дрезденская галерея (даже не «Сикстинская мадонна» Рафаэля) – в другом. – Мне так просто шибануло по глазам отсутствие перспективного схождения (красные линии). А потом до меня дошло, что и вертикали в этой галерее отклонены от вертикалей (синие линии) в пространстве Ленина (черная и светло-зелёная).
Чтоб объяснить, что это значит, мне пришлось потратить много времени. – Объяснить я теперь могу, но при одном предположении: что Налбандян читал самиздат. – Если читал, то…
«В 50-е годы Анненков [Юрий, рисовавший Ленина, уехавший из СССР в 1924-м и не вернувшийся] обратился к мемуарному жанру и написал обширную, составившую в итоге два тома серию очерков, названных «Дневник моих встреч. Цикл трагедий». «Дневник» Анненкова сразу и заслуженно стал исключительно популярен, он проникал и в Советский Союз – как в самиздате, так и в осторожных ссылках советских исследователей Серебряного века» (https://novayagazeta.ru/articles/2002/03/25/15426-povest-o-nastoyaschem-cheloveka-iz-proshlogo).
А там есть такие откровения про Ленина:
«— Я, знаете, в искусстве не силён, — сказал Ленин <…> — Искусство для меня — это что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его — дзык-дзык! — вырежем. За ненужностью. Впрочем, — добавил Ленин, улыбнувшись, — вы уж об этом поговорите лучше с Луначарским: большой специалист. У него там даже какие-то идейки...» (https://etazhi-lit.ru/publishing/literary-kitchen/1368-vospominanija-o-lenine.html).
Если Налбандян это читал в 1962 году, то всё ясно. Правда? – То же, что и в предыдущей статье о нём с его Кировым. А если не читал… О! Тогда он большой молодец. Реалист. Настоящий. Почуял в Ленине то, что большинство старалось не очень замечать – прагматизм. – Но второе мало вероятно.
5 июля 2024 г.