Часть 17
Часть 17
Когда Василю сообщили о смерти Саши, он отказался в это поверить.
— Что Вы такое говорите?! Как это умерла?! Быть того не может!!! – Василь отодвинул говорившего в сторону и попытался прорваться вглубь отделения. Им овладело лихорадочное желание во что бы то ни стало оказаться в палате, где его, как ему казалось, его с нетерпением ждала Саша.
— Успокойтесь. Присядьте, – мягко, но весьма настойчиво предложил пожилой врач, положив руку на плечо Василя. - Давайте поговорим.
— Не надо меня успокаивать! - Василь стряхнул с себя руку, словно назойливое насекомое, - Что вы говорите? Где Саша? Где моя жена?! – взревел мужчина дурным голосом.
В конце концов, пришлось вколоть Василю лошадиную дозу успокоительного, поскольку иного выхода у перепуганных врачей просто не оставалось.
Василь орал и буянил, категорически отказываясь признавать реальность. После укола мужчина как-то сразу обмяк и покорно опустился на стул. Тем временем врач вышел на крыльцо и объяснил ситуацию Янине, Серафиму и Адолю, приехавшим навестить Сашу с ребенком.
— Вон оно как… - растерянно пробормотал Серафим и, стянув с головы кепку, достал из кармана мятую пачку сигарет:
— Будете, доктор? – предложил он.
Врач благодарно кивнул и оба они глубоко затянулись.
— Ох… - только и вымолвила разом побелевшая и как-то резко осунувшаяся Янина. - "Все-таки померла… - подумала она. – Все, как обещала… вот ведь стервь… Все, все как обещала, так и повернулось"…
На несколько минут повисла тяжелая, густая как томатный соус пауза.
— А дите? Что с дитем? Кто там? Мальчик? Девочка? – затараторила вдруг Янина, прекрасно и без доктора зная, - родилась девочка. Встрепенулась и как будто очнулась, изображая, играя роль и будучи в ней весьма убедительна.
— У вас прекрасная здоровая внучка. Вы можете забрать ее, – охотно ответил врач, бросая в урну докуренный до основания окурок.
— Петра… - еле слышно проговорил Серафим, - Петрой ее Сашка назвать хотела… это если девка родится…
— Ох… внучка, как сказала, внучка, - снова вздохнула Янина и шмыгнула носом. – Пошли что ли. Заберем Петру. Сиротинушка наша, сиротка…
— Ты, мать, в руки -то себя возьми и чтоб без соплей. Сама понимаешь. Василю теперь нелегко придется… Любил он свою Сашку крепко... Эх, жизнь...
Василь, между тем, так и сидел, уронив голову на руки и раскачиваясь из стороны в сторону подобно умалишенному. Его сковала, поглотила боль такой силы и размаха, что вынести эту пытку не представлялось возможным.
На похороны Василь не пошел. Пока шла подготовка, он работал в своей мастерской с таким остервенением, будто черти за ним гнались, наступали на пятки, подгоняли кнутом. Когда почти вся деревня, да вся семья, включая племянников, двинулась на кладбище, Василь продолжал работать. В тот самый миг, когда коснулся гроб жирной земли на погосте, Василь вышел из мастерской, поднял к небу больные глаза и протяжно, по-волчьи завыл. Столько тоски слилось в этом вое, так мало было в нем человеческого, что подхватили его собаки по всей деревне. Вой этот длился все время, пока шла церемония прощания со всеми любимой Сашей, пока падали комья земли, навек укрывая ту, в ком было и счастье, и радость, и смысл.
"Вот ведь как… - размышляла Янина, - разве могла я представить себе, разве могла вообразить, что будет ТАК… Эх, Василь, сынок, прости ты меня… Прости… разве ж можно было вообразить себе? А еще говорила "думай, думай", а как "думай" ?! Если нет такого воображения, нет такой возможности? Разве ж кто способен понять"?!
Плакали все и слез не скрывали. Провожали в последний путь светлый лучик, замечательную женщину, чудесную, улыбчивую Сашеньку. Никому не сделала она зла за короткую жизнь, никого не обидела, единственной ошибкой ее было то, что полюбила она не того парня, не в ту семью вошла она. А меж тем все предрешено, все написано и не скрыться, не избежать… Стало быть, так оно было Сашеньке уготовано.
— С миром, Саша, покойся с миром… - одними губами прошептала Янина, касаясь лба и щек усопшей. – Не держи зла. Все там будем. А выхода у меня не было… Теперь уж знаешь, небось, не было… - она взглянула в спокойное лицо невестки и перекрестилась.
За Яниной потянулись к гробу другие желающие проститься.
К Петре Василь, так и не ставший, не захотевший стать отцом, не подошел ни разу, не попытался даже. Сам того не желая, старательно взращивал Василь в душе своей глубокую стойкую неприязнь к девочке, что появлением своим на свет, лишила его всего и сразу в один миг.
"Зачем? К чему"? – думал, бывало, Василь, завидев в саду мать с младенцем на руках.
Адоль пытался говорить с братом, как-то принес малышку, предложил подержать, но Василь вздохнул, отвернулся, ушел. Адоль, однако, не отступался, снова и снова он возвращался и пытался достучаться до брата.
— Взгляни, Василь, плоть ведь твоя и кровь. Существо родное, невинное. Ты ведь нужен ей, а она тебе.
— Уйди, Адоль. Не рви сердце… - глухо отвечал Василь. – Не стану я… нет сил. И желания нет.
Едва заслышав детский плач, Василь невольно кривился и затыкал уши. В дом свой, построенный с таким старанием и любовью, Василь тоже не зашел более ни разу, наотрез отказавшись переступить сей порог, еще когда бы то ни было. Даже чистую смену белья выносила ему Янина.
— Что же это будет? – вопрошала Янина, обращаясь к Серафиму. – Как же это? Петру видеть не хочет, не смотрит даже… А это же дочь его, родная кровиночка.
— Время, – твердил упрямо Серафим, – дай ему время. Люди они как, они все по-разному горе свое переживают. Что тут сделаешь? Сам он должен справиться. Сам. Знает он, мы рядом, этого достаточно.
"А может и к лучшему, – рассуждала про себя Янина, – другая семья у тебя будет, сыночек, другие дети. Уж мне-то доподлинно известно… Уж я-то знаю, знаю, сыночек. Все перемелется. Дай-то бог".
Постепенно Василь незаметно перебрался в мастерскую, там и обосновался. Справил себе лежанку, бросил на нее соломенный тюфяк, подушку. Окруженный деревом, среди заготовок, стружки и опилок, он мог дышать, мог думать, мог существовать, так как жизнь для него бесповоротно закончилась, в этом он ни на миг не сомневался.
— Ты его не трогай сейчас, – поучал Серафим. В душу не лезь. Ему переболеть надо, пережить. А время лечит. Все наладится. Жизнь расставит все по своим местам. Жизнь она мудрая, куда мудрее нас... – как мантру повторял Серафим, для себя ли, для жены – одному всевышнему известно.
С каждым месяцем все более убеждаясь, что время мало что меняет в случае с его старшим сыном. Или же перемены эти желанные, происходят слишком медленно, незаметно.
Надежда Ровицкая