Героизм, проявленный латышами, служившими в Рижском морском ополчении во время Крымской войны (1853–1856), — это малоизвестная и почти забытая страница истории. Она, безусловно, заслуживает напоминания.
Основные события той войны происходили на берегах Чёрного моря, однако, поскольку Балтика также являлась одним из театров боевых действий, Рига не могла остаться в стороне. Уже с началом войны в Прибалтийском крае вводилось военное положение, а все регулярные войска подчинялись генерал–губернатору Лифляндской, Эстляндской, Курляндской губерний и военному губернатору Риги князю А.А.Суворову. В конце 1854 года был сформирован особый Балтийский корпус для охраны побережья от десанта англо–французского флота, под командованием генерала В.К.Сиверса.
Для укрепления береговой обороны на Балтийском море было построено 76 гребных канонерских лодок, 32 из которых были дислоцированы в Петербурге, 28 — в Финляндии и 16 — в Риге. Поскольку матросов для них не хватало, особым указом от 2 апреля 1854 года был объявлен набор добровольцев во флотилию гребных канонерских лодок, или Петербургское морское ополчение.
Для обороны Рижского залива и, в первую очередь, устья Западной Двины и Динамюндской крепости, в соответствии с указом императора от 22 апреля приступили к созданию Рижского морского ополчения. Его кадровый состав был укомплектован на основе моряков из экипажа корвета «Наварин», под командованием капитан–лейтенанта Павла Истомина. Рядовой состав морского
ополчения — 900 добровольцев, в большинстве набрали из жителей Остзейского края. Они подразделялись следующим образом: с территории современной Эстонии (Эстляндская губерния и северная часть Лифляндской
губернии) происходило 254 человека (28,2%), с территории современной Латвии (южная часть Лифляндской губернии и Курляндская губерния) — 480 (53,5%) и прочие 166 (18,5%). Таким образом, наполовину морское ополчение состояло из латышей, более 25% личного состава были эстонцы, а остальные являлись русскими, немцами, финнами и др.
16 канонерских лодок, предназначенных для Рижского морского ополчения, были изготовлены к концу мая 1854 года. Летом они в боевых действиях не участвовали, а в ноябре того же года Рижское морское ополчение было
распущено.
Его вновь сформировали в следующем, 1855 году, но уже не на добровольных началах, а путём набора. Причиной отказа от принципа добровольности было, по–видимому, то, что власти боялись возможных волнений, подобных тем, которые произошли в предыдущем году в связи с записью в Петербургское морское ополчение, когда всех многочисленных желающих принять на службу просто не смогли.
Кадровый состав ополчения остался практически прежним. Эстляндская губерния должна была поставить 160 человек, Курляндская — 260 и Лифляндская — 380, т. е. всего 800 человек. Жители островов были освобождены от обязанности вступать в морское ополчение. Набор людей, отвечавших требованиям призыва, происходил по примеру рекрутского набора путём жеребьёвки. Для этого были созданы специальные губернские приёмные
комиссии. Командный состав во главе с капитан–лейтенантом П.Истоминым в 1855 году остался прежним. Местами дислокации Рижского морского ополчения были мыза Мильграбен (Милгравис) на правом берегу Западной Двины (Даугавы) и зимняя гавань Динамюндской крепости. Под руководством офицеров и кадровых матросов морских ополченцев обучали гребле, фехтованию, ближнему бою и обращению с вооружением канонерских лодок.
Сохранились любопытнейшие воспоминания лейтенанта 23–го Флотского экипажа Владимира Брылкина о том, как происходило превращение вчерашних робких крестьян в бравых моряков:
«Лишь только река освободилась ото льда, начали приходить к нам партии местного ополчения: чухны и латыши, в своих костюмах. Мы не умели выражаться на их наречии, они ничего не понимали по–русски, и потому мы объяснялись с ними через переводчиков. Ополченцы казались дикими, неловкими; робко оглядывались кругом; для них всё было ново: пушки казались им гигантами; на постановку, уборку мачт и на парусное учение они смотрели как на фокус, которому научиться невозможно; на нас глядели со страхом: чуть заговорим с кем–нибудь из ополченцев, и он начинает как–то смешно приседать и гладить руками наши ноги и полы сюртука; да и мы, в свою очередь, с недоверчивостью поглядывали на этих воинов: они нам казались слишком неуклюжими, робкими и ленивыми, и потому мы не полагали, чтоб их возможно было научить ловко и искусно действовать орудиями, управляться парусами и стрелять из ружей. Не прошло и месяца, как мы увидели свою ошибку.
Сняв с ратников халаты, куртки, лапти, или что–то в роде лаптей, и уродливые шляпы, одели мы их в кафтаны, в шапки с крестами и якорями; роздали им бельё, оружие и сапоги; они выпрямились, переменились, их занимал простой, но удобный наряд ратника, и уже перестали они казаться теми тюфяками, какими выглядели благодаря своей национальной одежде. Нам казалось, как будто они с переменою одежды поумнели, сделались понятливее и проворнее; нас беспокоило теперь только то, что всё ученье придётся объяснять чрез чухонского и латышского переводчиков. Расписав новых своих сослуживцев по лодкам, вёслам и пушкам, мы принялись их учить с большим усердием.
Неприятель был уже в Финском заливе, и потому мы торопились обучить людей. В первое время всё для них было очень тяжело, и нам нелегко. Много стоило труда отучить их от разговоров во время работы, но надо отдать
им полную справедливость в том, что они старались друг перед другом высказать своё усердие и заслужить похвалу; мы же старались пробудить в них соревнование, поощряя хороших, а плохих оставляя учиться после шабаша. К нашему удовольствию, дела пошли очень хорошо, так что менее чем через месяц, после окончательного сбора ратников, мы представили батальон на смотр и заслужили полную благодарность от генерал–адъютанта князя Италийского графа Суворова–Рымникского.
Обучив батальон, мы приготовили прислугу в резерв к одному орудию на каждой лодке, чтобы в случае болезни кого–нибудь из настоящей артиллерийской прислуги можно было сей час поставить из резерва уже знающего ученье. Мы делали разные маневры на лодках и всевозможные атаки, что очень занимало новобранцев; старались им внушить воинственный дух, гордость воина и защитника Отечества; выдумывали для них разные игры и пляски, заставляли их петь народные песни, что они очень охотно делали, и из робких поселян они сделались весёлыми и проворными моряками».
В 1855 году Рижское морское ополчение, в отличие от предыдущего года, уже участвовало в боевых действиях. 29 июля произошло морское сражение, в котором участвовали морские ополченцы. В ходе боя в устье Западной
Двины 12 канонерских лодок отбили нападение отряда британских военно–морских сил под командованием капитана Эразма Оммани: линейного корабля «Hawke» и корвета «Desperate».
* * *
Извлечение из донесения командира Рижского батальона гребной флотилии, капитан–лейтенанта Павла Истомина, от 29 июля 1855 года.
«29 июля 5½ часов пополуночи, Рижский батальон гребной флотилии, в составе 12 канонерских лодок, при тихом ветре от SO, начал выходить из устья р.Двины
и строиться в линию по левую сторону Форт–кометской батареи, не обращая внимания на бомбы и гранатовую картечь, бросаемые с 84 пуш. английского, под белым контр–адмиральским флагом, винтового корабля, и с английского винтового, большого размера корвета, число орудий которого, по неимению на нём белой полосы сосчитать было трудно.
В 5 часов 50 мин., с гребной флотилии открыли огонь. Как бомбы, так и сплошные снаряды с неприятельских кораблей ложились между лодками гребной флотилии, а многие перелетали через лодки. В 6¼ часов, видя, что корабль и корвет начали направлять свои выстрелы отчасти и в Форт–кометскую батарею, что ядра ложились на берег и что батарея не может по дальности расстояния отвечать неприятелю, я приказал всему батальону, чтобы отвлечь неприятеля от батареи, начать наступать исключительно на корабль, не обращая внимания на то, что он ворочался на шпрингах (шпринг — трос, заведённый в скобу станового якоря, для удержания судна с целью наиболее эффективного использования бортовой артиллерии). Командиры лодок смело повели батальон вперёд, несмотря на то, что корабль поворотил всем бортом к батальону, чему последовал в то же время и корвет.
В 6½ часов, лодка № 15, под командою квартирмейстера Степана Анишки, получив подводную, с правой стороны, в кормовую часть пробоину, стала подводить под оную брезент и заделывать пробоину, продолжая действовать
из орудия, пока я на вельботе не прибыл на лодку, и видя, что в трюме до 1½ фута воды, которую едва успевали отливать, приказал квартирмейстеру Анишке отступить в р. Двину и прижаться к мели. В 6 час. 40 мин., бомба перешибла весло на лодке № 9, которою командует мичман Бакалягин.
В 6¾ час., пройдя отмель, образовавшуюся впереди устья р.Двины, я остановил батальон на глубине 13 фут., находясь от корабля приблизительно в 600 саженях. Тут прапорщик морской артиллерии Юзефович, выдавшись с лодкою вперёд всего батальона, несмотря на то, что корабль открыл борты нижней батареи, пустил так удачно, с лодки № 10, бомбу, что корабль в то же время отдав шпринг, стал сниматься с якоря и отвечал из кормовых и по возможности, из бортовых орудий на выстрелы всего батальона. В 7½ часов, корабль и корвет вышли из–под выстрелов батальона. Корабль, отойдя на расстояние до 3–х итальянских миль, спустил с боканцев катер и держал его под кормою час времени (боканцы — деревянные или стальные прямые балки, выдающиеся за борт для подвешивания шлюпок). По неясности горизонта невозможно
было видеть, что именно катер делал; но, судя по большому числу людей на катере, можно заключить, что он заделывал пробоины. Корвет же, хотя и имел несколько пробоин, погнался к ONO за уходившим бордингом, и скрылся
в тумане (бордингер, бордень — небольшое торговое судно на Балтике).
Когда корабль и корвет прекратили огонь, то оба приспускали три раза свои кормовые флаги и потом подняли их до места. В 10½ часов, корабль скрылся за горизонтом на RNO.
В этом деле неприятельские снаряды так близко ложились у лодок, что брызгами воды от разрыва некоторых из них обдавало людей в лодках, но несмотря на это, убитых и раненных у нас не было».
* * *
Русское командование высоко оценило успех этого боя. Проявившие себя ополченцы были награждены знаками отличия Военного ордена.
Интересные детали сражения мы узнаём из воспоминаний лейтенанта Владимира Брылкина: «Несколько раз уже были тревоги, во время которых мы замечали в людях нетерпение и желание сразиться с врагом; но неприятель не подходил близко к устью, и мы всегда недовольные возвращались домой; наконец, наше общее желание исполнилось.
29–е июля началось прекрасным утром, небо было чисто, ни одно облачко не мешало солнечным лучам резвиться на прозрачной поверхности воды; SO ветер чуть шевелил листья дерев. В 4 часа пополуночи прибежал сигнальщик,
с устроенного нами маяка, с известием, что два неприятельских судна под парами показались в море; моментально всё поднялось на ноги и через 5 минут канонерские лодки с песнями быстро скользили вниз по течению к устью реки.
Надо было видеть, как усердно гребли люди и какое нетерпение выражалось на их лицах!
Лишь только мы подошли к оконечностям дамб, как бомбы и 68 фунтовые ядра начали носиться чрез наши головы с английских винтовых — линейного корабля под контр–адмиральским флагом и большого корвета.
Батальон в числе 12 канонерских лодок, построившись в линию баталии, начал выходить из устья реки, оставив, согласно приказанию начальства, в реке, против Динамюнда, четыре лодки в резерве. Выровнявшись вдоль берега залива, левее Форт–кометской дамбы, и растянув расстояние между лодками насколько позволяли отмели, в 5 часов 50 минут открыли огонь.
Неприятельские снаряды, направленные на нас, большею частию перелетали через лодки и падали на берегу в песок, или в воду, поднимая высокие фонтаны.
Выходя из реки узким фарватером за Форт–кометскую дамбу, по одной лодке, мы были в невыгодном положении, ибо неприятель анфилировал почти всю линию наших лодок; это тем более нам было неприятно, что мы не могли
отвечать на неприятельские выстрелы. Переменив же позицию, мы могли беспрепятственно отвечать на неприятельские приветствия.
Действуя проворно орудиями и стараясь как можно вернее целиться, все лодки беспрепятственно меняли свои места, и двигаясь таким образом: если неприятельская бомба перелетала через лодку, то имея в виду, что неприятель
при следующем выстреле уменьшит угол возвышения дула орудия т. е. дуло понизит, мы табанили назад и тем увеличивали расстояние; тогда следующая неприятельская бомба до нас не долетала. Если же бомба падала впереди лодки, то имея в виду, что неприятель при следующем выстреле дуло орудия повысит, мы гребли вперёд, и бомба перелетала через лодку; когда бомба падала с правой стороны, лодки, то мы, чуть–чуть заворотив нос направо, старались быть на той линии, по которой легла последняя бомба, и следующая бомба ложилась левее. Действуя таким образом, мы заставляли неприятеля для каждого выстрела изменять положение прицелов, и беспрестанно двигаясь, отнимали у него возможность напасть на настоящий прицел; да если б ему
и удалось раз попасть в лодку, то всё–таки следующий раз он должен бы был целиться под другим углом, потому что лодки, как выше сказано, постоянно двигались.
В 6½ часов англичане начали стрелять и по Форт–кометской батарее. Капитан–лейтенант Истомин, увидев намерение неприятеля нанести вред батарее и желая отвлечь его выстрелы, сигналом приказал батальону наступать, и батальон пошёл развёрнутым фронтом на вращавшийся на шпрингах корабль. В первый момент нашего движения корабль, видимо, был озадачен, ибо на некоторое время перестал стрелять и сделал сигнал корвету, который вслед за сигналом подошёл очень близко к кораблю, вероятно, для переговора. Спустя несколько минут, корвет отошёл и опять открыл по лодкам огонь, а корабль, открыв порты нижнего дека, стал с яростью бросать в нас бомбы, ядра и картечные гранаты; последние не долетали. Слава Всевышнему! Солнце — яркий наш союзник, много нам помогло; будучи сзади нас, оно было прямо перед глазами англичан и мешало им верно целиться вдоль блестящей поверхности воды; к тому же лодки, выкрашенные под цвет песка, почти сливались с песчаным берегом.
Четверть часа спустя, неприятельская бомба сделала подводную пробоину в лодке № 15, около самой каюты, в правой стороне; но, благодаря Бога, никто
не пострадал.
Кто видал ученье на канонерских лодках, тот знает, что на лодке почти нет пустого места — всё занято людьми, и потому нельзя не удивляться, что неприятельская бомба, ударившая в лодку, никого не задела.
Лодкою командовал квартирмейстер Анишка, который распоряжался молодцом; продолжая стрелять по неприятелю, он проворно подвёл под лодку парус; но пробоина была огромная и вода сильно прибывала, вследствие чего приказано было Анишке идти в реку и, став на отмели, наскоро заделать повреждение, и потом идти в Мильграбен.
Спустя несколько минут, неприятельская бомба перешибла весло на лодке № 9, которою командовал мичман Бакалягин, и разорвалось под пристававшим с капитаном к лодке вельботом; от взрыва бомбы вельбот немного приподняло, отчего несколько банок на вельботе выскочило из своих мест и люди попадали вниз, а осколком бомбы перешибло весло у загребного. Видевшие это с других лодок уже мысленно прощались с капитаном. Но Провидению угодно было сохранить его. Ратники, сидевшие на перешибленном весле лодки № 9, нисколько не ушиблись и, ни чуть не оробев, выдвинули другое весло — и спокойно сели на прежнее место.
Во время этой перестрелки все команды лодок работали и исполняли приказания, как будто на ученье; отпускали разные шуточки на счёт летавших мимо бомб, и верно шутили очень удачно, потому что все смеялись; жаль, что
мы не понимали ни по–чухонски, ни по–латышски. Одного чухонца окатило брызгами воды; он засмеялся и ломаным русским языком весело сказал: «Э, да англичане, кажись, с ума сошли, они уж начали и по людям стрелять»;
а латыш, сидевший рядом, подхватил: «Нет, вишь ты, бомбы их не берут, так они хотят воду взбунтовать». Все расхохотались.
Когда мы стали проходить отмель, образовавшуюся пред устьем Двины, корабль и корвет начали тихо от нас удаляться, держа нас от себя в расстоянии 600 сажен.
Мы прошли отмель и на глубине 14–ти фут, в 6¾ часов, по сигналу с капитанского вельбота, остановились, продолжая угощать гостей. Неприятель, ежеминутно останавливаясь, медленно отходил дальше в море и в 7½ часов вышел из–под наших выстрелов.
При всём нашем желании подойти к неприятелю поближе мы никак не могли продолжать наступления, ибо глубина быстро увеличивалась, так что если б мы прошли ещё сажень полтораста, то были бы на полной воде, и тогда неприятель, имея огромное преимущество пред нами в ходе, обойдя нас во фланг, мог бы действовать вдоль всей линии лодок, или полным ходом быстро приблизясь, — мелкою картечью мог бы снять всех людей.
Отойдя из–под наших выстрелов, корабль и корвет три раза приспустили кормовые флаги, подняли их до места, и быстро стали от нас удаляться. Корвет погнался за уходящим бордингом и скрылся, а корабль, отойдя мили две или три, спустил с боканцев катер и долго держал его под кормою, вероятно, заделывал пробоины. В 10½ ч. и корабль скрылся за горизонт. Когда корабль скрылся, мы подняли якорь и пошли в Мильграбен.
Едва успели мы отобедать, как нам дали знать, что корвет и корабль опять показались в море. Пробили тревогу, сели в лодки и, так же как и утром, пошли к устью реки; ставши против Динамюнда, поперёк реки, батальон бросил якоря. Корабль и корвет открыли огонь по батареям, которые отвечали метко и хладнокровно.
Мы не переходили из реки по двум причинам:
1) Люди весьма устали, проведя весь день в гребле и работе;
2) Неприятель был в таком положении, что мы должны бы были целиться прямо против солнца, и потому от ослепительной яркости солнечного на воде отражения мы бы не могли стрелять с такой верностию, как то было утром.
После 2–х часов забавы англичане ушли в море, бросив нам на прощанье 2 конгревовы ракеты (Ракета Конгрива — боевая зажигательная ракета, разработанная Уильямом Конгривом (1772–1828) и состоявшая в то время на вооружении армии и флота Великобритании).
Неприятельский корабль назывался «Hawke» — под командою капитана Омманея. На «Hawke» было 84 орудия, машина в 200 сил и 600 чел. команды. Штеттинский корреспондент газеты «Le Nord», от 4–го сентября, описывая
дело 29 июля, говорит, что на «Hawke» были раненые, и что корабль этот, повреждённый нашими выстрелами, «едва дошёл до Готланда».
Кроме этого боя Рижское морское ополчение имело ещё ряд стычек с врагом. 14 августа английские военные корабли вновь объявились в устье Западной Двины. На этот раз было 3 корабля («Hawke», «Archer», «Desperate»), и русские
канонерские лодки снова отважно атаковали их. Британский командующий Эразм Оммани отступил, не принимая боя. 5 сентября 14 канонерских лодок противостояли фрегату «Gorgon» и опять англичан постигла неудача. Через
неделю, 12 сентября, состоялось последнее столкновение, когда «Gorgon» в очередной раз безуспешно атаковал Динамюндскую крепость.
В ноябре 1855 года Рижское морское ополчение было распущено. К концу года его рядовой состав демобилизовали. Окончательно оно было расформировано распоряжением генерал–губернатора А.А.Суворова от 29 марта 1856 года.
На этом служба латышей и эстонцев в Рижском морском ополчении закончилась. Все ополченцы получили официальные документы о своей службе и, кроме того, в качестве памятного отличия им разрешили носить на шляпе особый
знак ополчения — крест.
Прогулка в устье Даугавы. Программа «Клио», 1994 год.
* * *
Во время Крымской войны, в помощь рижскому гарнизону, как и в 1812 году, пришли члены латышских торговых амтов или братств. Уже в марте 1854 года, при первом появлении английской эскадры в Балтийском море, все члены цеха носильщиков, или лигеров поступили на службу в артиллерию. Все они прошли соответствующую учебную подготовку в рижской крепости и оставались в рядах гарнизонных войск вплоть до заключения Парижского мирного договора в 1856 году. По окончании войны командир рижского гарнизона и арсенала выдал цеху носильщиков, или «лигерскому амту» свидетельство в том, что носильщики «в минувшую войну в 1854 и 1855 гг. по добровольному желанию, находясь в составе Рижского артиллерийского гарнизона в прислуге при крепостных орудиях для защиты г. Риги от нападения англо–французского флота, исполняя обязанности артиллеристов с ревностью, усердием и совершенным знанием артиллерийского учения и практической стрельбы, обратили на себя внимание и заслужили похвальное одобрение высшего начальства; за таковое усердие, любовь к отечеству и преданность их престолу е. в. государь император… соизволили наградить их светло–бронзовою медалью на Андреевской ленте».
Кроме благодарности за службу в артиллерии, латышский цех носильщиков и все остальные латышские цехи также получили благодарность за денежные пожертвования в пользу армии.
Англо–французские корабли, хозяйничая на Балтийском море в 1854 и 1855 гг., причинили большой ущерб рижской торговле. Экспорт и импорт товаров был совершенно прекращён. Одновременно с этим прекратилась работа в рижском порту. Грузчики и другие рабочие остались без средств существования. Не осмеливаясь организовать высадку десанта, англичане и французы «охотились»
на латышских и эстонских рыбаков. За два года военных действий почти все рыбацкие лодки были уничтожены.
