Самым сладким куском Марининого детства остается медленный поезд, везущий её с мамой в станицу. Ехать недолго – два часа, но, чем чаще стучат колеса и быстрее мелькают телеграфные столбы, тем скорее замирает, а потом и вовсе останавливается время. Марина успевает заскучать от зимнего пейзажа, медленно погружающегося в сумерки, сжевать куриную ногу и варёное яйцо – набор русского путешественника, осторожно открыть и закрыть крышку деревянной резной шкатулки, которую сунул ей в руки страшный мычащий дядька в мокрой от растаявшего снега фуфайке.
– Он немой… – шепчет мама испуганной Марине, возвращает товар коробейнику и отрицательно качает головой, давая знать, что товар его она покупать не будет.
В вагоне зажигают свет, экран окна тускнеет и окончательно гаснет, глаза слипаются, и Марина, прислонясь к теплому маминому плечу, начинает падать с высокого трамплина в тёплое, ярко-синее море...
– Приехали! –как назло тормошит её мама и сует в руки шапку и варежки.
По звенящим от мороза скользким подножкам полусонная Марина спускается на перрон и окончательно просыпается от холода, пробравшегося под новую шубку из чёрного кролика.
О гринписе тогда еще не слышали, а кроликов всё равно жалели. Вот и Марина думает о том, что если бы чёрный кролик существовал сейчас не в виде шубы, а был настоящим, живым зверьком, он бы тоже заледенел на таком морозе.
Но вот быстро, почти бегом, Марина спускается с крутой насыпи по льдистой тропинке, и разогревается, и уже в радостном возбуждении рассматривает открывающийся в свете яркой луны пейзаж. Маленькие избушки, утопающие в снегах, кажутся ей пряничными домиками. Их окошки, как разноцветные леденцы, весело переливаются желтым, малиновым, голубым светом. Из труб вьется дымок, и тишина стоит такая, что скрип снега под их ногами будит всех местных дворняг, которые рады случаю огласить округу хриплым лаем и тонким поскуливанием.
...Наконец Марина в доме у тёти Кати, маминой сестры. Тепло, и почему-то всегда полумрак. Может быть потому, что, как говорит тетя Катя, “напряжение упало”, а может для того, чтобы ярче мерцали сквозь открытое поддувало угли в печке.
Это в средней России печь в избе огромная, под потолок, и на ней можно лежать, как Илья Муромец, целых тридцать три года. А на Кубани – низенькая, миниатюрная – не для лени, а для дела. И называется не печью, а плитой. На плите у тети Кати постоянно что-то кипит – то чайник, то кастрюля с борщом, то чан с водой.
– Раздевайтесь быстрее, раздевайтесь, а то холоду в комнату напустите, – весело командует тетя Катя.
Она всегда радуется маме, потому что “Нюрка”, как она называет её – самая из четырех сестер дальняя, а значит, любимая, – живёт аж за шестьдесят километров и поводов для ссор не даёт, не то, что другие сёстры, живущие по поседству.
Пока Марина разматывает мохнатый шарф, бережно определяет черного кролика на крючок в передней, мама уже разделась и убежала в дальнюю комнату, к своей маме, Марининой бабушке.
Бабушке Евдокии почти сто лет, и она редко встает с кровати. Марина её не очень любит, к тому же дома у неё есть своя бабушка – с руками мягкими, как сдобные булочки. Прасковья Анисимовна, все зовут её просто Анисимовна, убежала из средней России на Кубань от голода и бедности, вынянчила Марину с пеленок, да так и осталась жить в хозяйском доме. Одно время засобиралась домой, к родне. Уехала навсегда, а вернулась через неделю.
– Не могу. У них там и козы, и телята, – всё в доме!
– Отвыкла от кацапов! – удовлетворенно сказал отец. А мама добавила: – Оставайся, мы тебя не гоним.
– Давайте к столу, – позвала между тем тётя Катя. Она работала на птицеферме и всегда угощала гостей лапшой из потрохов. Вкуснее Марина в жизни ничего не ела, – так и стоит перед глазами тарелка с золотистым бульоном, где плавают тонкие полоски теста.
– Нет, сначала Ленку выкупаем и сами с дороги умоемся! – возразила мама.
– Ну, так, так так, – легко согласилась тетя Катя и вытащила из деревянной люльки маленькое сморщенное существо с крошечной лысой головкой. Оно и плакать-то не умело, а только попискивало как мышь.
– Недоношенная, потому такая и маленькая, – обронила как-то мама. Непонятное и неприятное слово долго не давало Марине покоя. Про себя она точно знала, что её нашли под елкой в Новый год, подружку Светку – на огороде в капусте. А где водятся такие некрасивые младенцы как её двоюродная сестра Ленка – тайна, ключ к которой Марина тщетно пыталась найти, прислушиваясь к взрослым разговорам, вглядываясь в страшную фотографию из семейного альбома: черный гроб, а вокруг него много людей, в том числе тетя Катя, мама с папой, чуть подальше – дядя Вася и тетя Феня... Понизу идёт белая надпись курчавым почерком: “21 февраля 1954 года”. “Ленка тоже родилась в 1954 году”, – соображала Марина, но что связывало эти даты, понять не могла.
А здесь история о женщине, которая любила, но не вышла замуж. А может быть еще есть шанс встретить любящего мужчину? Интересно? Читайте!
...Для купания принесли из коридора цинковую ванночку с помятыми боками, налили в нее кипяток, добавили ведро снега, который тут же обмяк и растаял.
– Марганца положить? – озабоченно спросила мама.
– Давай, а то я без тебя всегда боюсь переборщить, – обрадовалась помощнице тетя Катя.
– Смотрите, дитё не сварите! – раздался из соседней комнаты зычный голос бабушки Евдокии.
– А то без вас не знаем! – беззлобно огрызнулась тетя Катя, ловко завернула тельце в простынку и бережно погрузила его в ванночку.
Мама стала набирать воду в стеклянную банку и осторожно лить на простынку. Тельце задрыгало ручками и ножками, смешно захрюкало и, кажется, даже заулыбалось.
После купания мама взяла тёплую бутылочку, прижала к себе малышку, которая сначала недовольно кряхтела, захлебываясь молоком, а потом затихла в чмокающем блаженстве.
– Чего стоишь? – шепотом, чтобы не спугнуть Ленку, спросила Марину мама. – Иди, умойся, пока вода не остыла.
Марина наклонилась над корытом, погрузила в воду руки,
И вдруг заметила, что они стали желтого цвета.
– Фу! – отпрянула она от ванночки. – Не буду я в Ленкиных какашках мыться! Да это не какашки, это марганец, - утешила мама, но расхохоталась, как и тётя Катя, и старая бабушка.
– Ну не умывайся, – великодушно разрешила мама. – Ложись спать.
Тетя Катя взбила подушки, наполненные нежнейшим пухом, Марина улеглась на перину, похожую на облако и уже сквозь начало сладкого сна слушала обрывки взрослых разговоров.
– Поддувало закрой, утром золу выгребем...
– А Фенька приходила?
– Завтра мать будем купать.
– Да купали же на прошлой неделе...
Последнее, что Марина слышала, был мамин шепот:
– Уже спят. И та и другая. Хоть бы спокойно ночь прошла...
Продолжение следует...