С первых же страниц «Полунощницы» заметно, что написан роман молодой женщиной (которая на всех пресс-релизах и интервью упорно называет себя «Надей», а не «Надеждой», видно, полный вариант имени ее не устраивает), хорошо владеющей русским языком, но как чумы боящейся исповедальности. Почти все российские молодые писательницы (а те, кому немногим за тридцать в нашей литературе, почти сплошь девушки) так или иначе дебютный роман пишут о себе, своих переживаниях, страхах и надеждах, и это нормально. Евгения Некрасова, Оксана Васякина, Вера Богданова, Мария Лебедева пишут о том, что их волнует, оттого их проза предельно субъективна и эмоциональна. Напротив странно, когда молодая писательница берется за роман о Валааме, тем более соединяя вместе разрозненные временные пласты повествования.
У Алексеевой получилось написать роман со множеством героев и запоминающихся деталей (ее письмо избыточно детализировано и буквально тонет в частностях, и это хорошо, ибо свидетельствует о большом мастерстве). Однако, «Полунощница» - не в последнюю очередь еще и роман о неприязни к святыне у молодого жителя российского мегаполиса, не желающего меняться и работать над собой. Книга достаточно убедительно показывает изнанку церковной жизни, тех святых мест, где много паломников и волонтеров, из-за чего эти места выглядят, мягко говоря, далекими от комфортной жизни. Автор этих строк, бывший на одном из больших крестных ходов, тоже прошел испытание «прозой» и необустроенностью церковной жизни. Собственно святыни, ради которой люди едут на Валаам, Соловки или в Оптину, в книге почти нет. Есть жизнь и суета, ее окружающая, дрязги, споры и обиды. Есть совершенно чудовищные, но при этом правдоподобные реалии жизни на Валааме в 1970-е, когда монастырь был закрыт, и автору веришь. Весь вопрос в том, почему спустя сорок лет, то есть во второй линии романа, на Валааме, если судить по тексту, почти ничего не изменилось? Так ли это?
Читая «Полунощницу» (кстати, в романе почти нет описания церковных служб, молитв и песнопений, внимание всецело уделено бытовой жизни монастыря в десятые годя двадцать первого века и интерната, в который он был превращен, в 70-е годы века двадцатого), приходит на ум слова, о том, что в монастырях все как в миру, а в миру, как в аду. Насколько помню, если судить по мнению Сергея Шаргунова, лишь в романе Елены Чижовой «Лавра» (сам я эту книгу пока не читал) можно встретить описание подобного «осуечения» в святом месте. Можно конечно сказать, что текст Алексеевой – это история не столько монастыря, сколько людей, проходящих длинный путь от раздражения и отторжения к взаимопониманию. Однако, этот проблеск надежды дают лишь последние страницы полторы (почти как в «Преступлении и наказании», где Достоевский не вдается в описание перерождения Раскольникова, вместо этого быстро сворачивая сюжет). Роман действительно тяжел в эмоциональном плане, что тем более удивительно после просмотров интервью с автором – жизнерадостным, солнечным, очень милым человеком.
«Полунощница» - книга о размыкании человеческих границ, о мучительном прокалывании скорлупы эго, о жажде наладить диалог с другими человеческими существами, потому мне и думается, что этот роман – лишь внешне не исповедален. Автор, видимо, прорабатывает в том числе и внутренние фобии, желая отделаться от них раз и навсегда. Печально только, что в этом важном деле вера и святыня, Сам Бог – всего лишь фон, почти никак не помогающий человеку преодолеть себя. Это книга, написанная внешним для внешних, видно, что автор не воцерковлен и почти не имеет опыта молитвы и благодати. Однако, в «Полунощнице» видно и то, что при всей неприязни к святыне в столкновении с неприглядной бытовухой, ее окружающей, автор и его герои понимают, что именно оттуда придет им помощь. Многие персонажи получились выпуклыми и яркими (как признавалась сама Алексеева, многое было подсмотрено в жизни и списано с натуры, что называется), это не головная, невыдуманная проза, правда жизни. Несмотря на достаточную мрачность тона и некоторую растерянность автора в финале, не знающего что делать со своими героями, даже, несмотря на искусственность надежды на лучшее, все же это тот текст, за который не стыдно в современной российской литературе. Тем более, что это дебют.