Стихи Марии даже и сравнить не с чем: они — как жизнь — радостные и печальные, легкомысленные и глубокие, тихие и «кричащие». В них много внимательности, приязни по отношению к жизни, доброты, душевной щедрости. Есть в них какая-то детская искорка, лирическая героиня словно бы и не начинала жить «по-взрослому», а только ищет какие-то тропки, идёт, боится и любит, светит и поёт свою песенку, которая не всегда ровная, но всегда искренняя. 28 июня Мария дала интервью нашему каналу на пляже, между заходами в море.
***
— Маша, самый первый, который помнишь, и самый счастливый эпизод твоего детства — опиши их вкратце. Или не вкратце.
— Самое раннее воспоминание, наверное, из яслей, там меня фотографировали, а я испугалась и плакала.
Когда думаю про самый счастливый эпизод, многое вспоминается, но есть одна картинка, которая не наслаивается ни на какие фотографии или рассказы других людей, незамутненная. Я летом у бабушки в Речице (Белоруссия), вышла во двор. Там стоит такая выбивалка для ковров, на ней дети постоянно лазали. Пахнет свежим хлебом — напротив бабушкиного дома хлебозавод. Я залезаю на выбивалку и повисаю вниз головой без рук, у меня впервые так получилось, и это очень радостно. И моя ловкость, и лето, и запах, и дедушка на балконе, который ворчит, мол, девочкам так неприлично себя вести.
— Лучшая, с твоей точки зрения, работа как выглядит? Для меня, например, это работа библиотекарем или дворником.
— Одно время я мечтала работать продавцом в книжном или игрушечном магазине.
— Почему некоторые люди никого не любят, как ты думаешь?
— Может быть, их не любили. Или не научили любить. Но это же встроенная функция... Сломалось что-то в них. Тяжело никого не любить.
— Для чего надо читать художественные тексты?
— А для чего разговаривать с людьми? Художественные тексты, помимо общения, дают много: и грамотность, и словарный запас, и кругозор, и любопытство будят, а главное — душу питают. Особенно в детстве и отрочестве это важно. Хотя нет, всегда. Иначе засохнет душа.
— Что тебе даёт написание стихотворений и вообще текстов?
— Себя понять, с другими поделиться, своих найти. И радостно, когда получается что-то. Иногда что-то выплеснуть надо, когда накопились эмоции и некуда деть...
— А с чего началась твоя поэзия, помнишь?
— Первое стихотворение помню, лет в восемь написанное, по пути в школу. Но тогда я не начала писать. Лет в тринадцать пришло, а с чего... Скорее всего, подражательно, классиков в школе начиталась — вот и сама стала пробовать.
— Что обязательно должно быть в сильном стихотворении?
— Искренность, душа... Звучит банально, но какие-то рамки — это не про поэзию, я думаю.
— Возможен ли поэт без путешествий по аду, подобных дантовским?
— Счастливый беспечный поэт, пастушок с дудочкой? Наверное, возможен, есть же детское творчество, и оно не поверхностно. «Будьте как дети». Другой вопрос, что мы к этому приходим окольными путями, и через ад, да.
— Назови тройку своих самых любимых поэтов и тройку своих любимых прозаиков. Прокомментируй коротенечко каждого из авторов. Ну, типа, за что любишь?
— Тут я должна сознаться в своей литературной неразборчивости и малой начитанности вообще. Поэтому я, пожалуй, говоря о поэтах, скажу о тех, что оказали на меня наибольшее влияние в разные периоды жизни.
В детстве это был Сергей Есенин. Так получилось, что моя детская библиотечка включала в себя две тонкие книжечки его стихотворений, иллюстрированные изумительными акварелями. Вот всё это вместе я и полюбила тогда, ещё до школы. И по сей день люблю, не только те лирические. Но те книжки у меня были как молитвы, что ли.
Потом Марина Цветаева. Когда я начала писать, у меня были три сборника любимых: Цветаева, Бальмонт и Хлебников. Но Цветаева — просто сестра души. Когда прочитала про её детство, поэтическую чуткость, влюбилась в маленькую Марину, в юную Марину, мне взрослой и не надо было. Тот трепет сохранился и стал осмысленнее, наверное...
А позже пришёл Борис Пастернак. Печальная нежность и нежная печаль, много музыки. Мне казалось, я заглядываю в какие-то неземные глубины. Возможно, я сужу по верхам, но говорю, как чувствую. Я только про творчество сейчас, про судьбы поэтов — это далеко углубляться.
Из прозаиков в любой момент могу открыть Антона Павловича Чехова, и он мне будет в радость. Удивительное владение словом и образом, и вообще удивительный человек.
Ещё в школе мне нравилось читать рассказы и новеллы больше, чем повести. О'Генри, Зощенко, Теффи, Булгаков и Чехов в то время были моими постоянными собеседниками.
В старших классах я увлеклась Владимиром Набоковым. В те годы было модно читать «Лолиту», начала ли я с неё, не помню, не лучшая вещь. Но язык Набокова, его виртуозность меня тогда просто очаровала. Недавно перечитывала «Защиту Лужина», там ещё многое осталось для меня за кадром, но удовольствие неизменное.
А в институте открыла для себя Диккенса. За его любовь к людям, наверное. По сути, у него же очень страшные вещи в книгах описаны, но с такой любовью и теплом, что веришь в лучшее, словно сказку у камина читаешь. Вот этого тепла, оптимизма, жизнелюбия мне порой не хватает и в жизни и в литературе.
— Бог — он какой, по-твоему?
— Он — отец, папа. И он — жених души возлюбленный. С ним можно говорить, даже не говоря ему ничего. И он так же говорит. Без него ничего нет здесь, в этом мире, по крайней мере. Иначе всё случайно, а мне бы этого не хотелось. Для меня важно, что Богу не всё равно, что со мной творится.
— Как рождается стихотворение, можешь рассказать?
— У меня чаще со словосочетания или строки. Не всегда первой, но отправной. Она может внезапно взяться из ниоткуда или долго созревать внутри. Технику и кухню пересказывать неинтересно, бывает всякое. Некоторые вещи подшлифовываю годами, а некоторые сразу вырисовываются. И какой бы ни была изнанка написания, стихотворение — это немного таинство, немного не моё, хоть и из меня.
— Есть ли у тебя любимый знак препинания? Если да, то почему именно этот?
— Тире. Оно так много всего может передать, заменить слово, сделать хорошую паузу, выделить нужное слово или несколько. И оно красивое — летит над строкой, ничего не касаясь, воздушный мостик.
— Чем тебе нравится жизнь?
— Разнообразием, неповторимостью, людьми. Люди прекрасны. Если жить внимательно к себе и ко всему, это удивительное приключение.
— Чем бы ты занималась, если бы не умела говорить и писать тексты?
— Вязала бы, как сейчас иногда и делаю. Рисовать пробовала, не выходит, а вязание больше по руке, и оно тёплое. В него тоже можно душу прятать.
— Если бы у тебя остался один (последний) вопрос, о чём бы ты спросила близкого человека?
— Нет ли у него печали, возможно, связанной со мной? И не могу ли я сделать что-то, чтобы разрешить эту печаль? Если короче, то как мы в детстве после ссоры говорили:
— Мир?
— Мир!
Мир в душе сохранить напоследок, может, даже важнее любви. А может, это и есть любовь.
_______
Стихи Марии Евтягиной
***
Веснушки
Я сижу на весеннем крылечке
и веснушки ращу на носу.
Проплывают по небу овечки,
и кукушка кукует в лесу —
насчитала десяток веснушек.
Как щенок носом тычется в мать,
так и ты, милый, нежный и нужный
ночью будешь мне их целовать,
и согретые солнышком плечи,
и упругую тёплую грудь.
Ты придёшь под окошко под вечер,
мой хороший, прошу, не забудь.
Загорелые пыльные ноги
я омою в тазу жестяном,
и пусть нас разделяют дороги,
приходи, хоть мечтою, хоть сном.
Не таю я влюблённости детской,
как корабль качнётся кровать.
Загляни хоть разок по-соседски,
чтоб веснушки мои сосчитать.
***
Шкаф
Уйду я от вас в шкаф
и буду там жить в пыли,
поймёте, что я прав,
а то дурака нашли!
Шкаф — это почти гроб,
но чтобы не умирать,
вещей наберу сугроб,
из них настелю кровать.
Я весь одинок и горд,
не нужен мне целый мир.
Смешно было б взрослых морд
повыгонять из квартир...
Шкаф будет моя твердь,
прибежище от бурь,
они говорят бред:
опять, мол, творю дурь.
Мечтаю я, как февраль
закончится, и тогда
подхватит мой шкаф-корабль
оттаявшая вода.
Тогда уплыву от вас,
мне скучно торчать здесь.
Оставьте меня сейчас
не открывайте дверц!
По имени поздно звать,
доказывать, кто прав.
Бросаю отца и мать
и удаляюсь в шкаф.
***
Берёзка
Березовая истина
прозрачна и чиста.
Я вся на солнце выцвела,
белей, чем береста.
Шумит во мне, как пение,
лишь прислони висок:
мятежное, весеннее
по жилам гонит сок.
Ты не смотри на крапины,
не сыщешь их внутри.
Не мамина, не папина,
теперь твоя, — бери.
Серёжки понавесила,
танцую на ветру.
Невыносимо весело,
как будто я умру.
***
Деревенское
На окне белеет тюль
в крупные горохи,
скоро кончится июль,
дед нарыл картохи,
за плетнём цветёт лужок,
до сих пор некошен,
а в деревне хорошо,
дедушка хороший.
Села на ногу опять
муха-приставуха.
Так не хочется вставать,
но щекочет муха,
и щекочет солнца блик,
и невнятных строчек
не записанный мотив
изнутри щекочет.
Звонко шлёпать босиком —
всех мелодий лучше.
Дед смеётся за чайком:
С добрым утром, внуча!
***
Кузнечик
Кузнечик завёл надоедливый стрёкот
и вдруг замолчал,
блаженством затишья струится глубокий
небесный фиал.
Кузнечик другой подхватил эстафету,
мотив заводной.
Я ночь разворачиваю, как конфету,
шуршу простынёй.
Дремотно-тяжёлая тьма подступает,
ложится у ног.
Кузнечик бессонный, кого зазываешь,
полночный дружок?
И справа, и слева, у самой калитки
звенящая дрожь —
сшивают кузнечики тоненькой ниткой
огромную ложь.
Послушать их: летнее счастье в зените,
полно до краёв.
Кузнечик доверчивый, разве не видишь,
мы только улов.
Мы тощие рыбки на тонкой бечёвке,
продёрнутой в глаз,
нас жизнь засолила с обычной сноровкой
и сушит сейчас
под сеткой москитной, под ночью москитной
в горчащем поту...
Не плачь, мой кузнечик, я небом окликнут,
я в небо иду.
***
Цветь
Ты меня перепишешь,
и оживёт восток,
будем ходить чуть тише,
плавиться на восторг.
Станет трава стелиться,
кланяться под стопу,
белою кобылицей
ляжет луна в стогу.
Песней, ещё не спетой,
ляг на моей груди.
Ты у меня не третий,
ты у меня один.
Лучше не просыпаться,
песен уже не петь,
скоро пробьёт двенадцать,
мы обратимся в цветь.
