К 110-летию со дня рождения Гвардии полковника Постнова Николая Николаевича (26.06.1914 – 14.02.2004), непосредственного участника кровопролитнейших боев в Пруссии, участника ВОВ, продолжаем публиковать главы из книги В. Величко Падение Кенигсберга о взятии важнейшего рубежа линии обороны фашистов:
2.
Шли десятые сутки наступления.
Вид немецких войск являл собою картину полного разгрома. Многочисленная пехота, самоходная броня, артиллерия, резервы – все было смято, раскрошено и ползло прочь, назад под страшным натиском советской пехоты, артиллерии, танков, авиации. Немцы потеряли 17.000 только убитыми и 400 пушек. Удар же советских войск не ослабевал. Они наступали, словно железные, не зная усталости. Тараном шли гвардейцы генерала Безуглого. На их долю выпал труднейший участок Дайме – Гросс Пеппельн... Широколицый, ширококостый Безуглый отлично понимал, какую преграду предстоит преодолеть его гвардейцам. Но он верил в своих солдат и докладывал Людникову:
— Нет, мои гвардейцы пешком Дайме не будут переходить. Немцы перенесут их на своих плечах!..
Сражение на Дайме разразилось, когда вечерняя мгла уже окутала обе стороны.
Полз, клубился туман.
Немцы лезли на лёд, к своим дотам, в последней надежде здесь остановить гвардию. Открылись амбразуры всех 63 дотов. Река залилась огнём. Полетел в воздух лёд, подорванный фугасами. Огромные стеклянные глыбы его поднялись на ребро и засверкали. Дайме стала походить на пасть зверя, оскалившего свои зубы. В то же время на неё обрушился яростный огонь множества наших пушек. Гвардейская краснознаменная артиллерия подполковника Олейника шла вместе с пехотой, и её тяжелые стволы вдруг показались на берегу Дайме, против дотов.
Брызги льда и пуль обдавали артиллеристов. Начался сущий ад. Светились амбразуры немецких дотов, как огромные свечи.
— По свечкам! — закричал старшина Валентин Шевчук своему наводчику Безуглому. — Гаси доты!
Орудие открыло огонь прямой наводкой. Осколки своих же снарядов скрежетали по его щиту. Наводчик Безуглый стонал:
— Туман... туман...
Рядом с ним било «по свечкам» орудие старшины Петра Кот. Валентин Шевчук, комсомолец, Петр Кот, коммунист, были знаменитые артиллеристы. Их орудия шли издалека, из глубины Советского Союза, и их расчёты знали, что такое немецкий дот. Они должны были заткнуть, залить металлом глотки дотов, на которые был нацелен штурмовой удар гвардейцев полковника Бибикова.
Теперь Дайме походила на колоссальную кузницу, полную грохота, дыма и искр.
И вот гвардейцы Бибикова бросились на лёд. Вот они ползут... бегут... карабкаются по глыбам льда, кровяня его. И уже некоторые достигли того берега.
Великая сила святого самозабвения! Никакая другая сила не могла устоять перед ним. Оглушённые, ослеплённые гарнизоны дотов были в своих каменных конурах.
— На лёд! — закричал Валентин Шевчук.
Его батарейцы Безуглый, Щипилов, Колтунов, Григорчук, Хреновский покатили орудие на лёд. Провалился передок в пучину. Подхватили орудие на руки, вынесли... покатили дальше... Глыбы льда ворочаются под ногами. Стелется огонь пулемётов. Но — живы! Командир головного полка подполковник Трушин пробегал по льду на немецкий берег. В отсветах огней и ракет узнал Валентина, крикнул:
— Благодарю, орлы!
Внутри укреплённой линии, за дотами уже шёл бой. Немцы растекались из бункеров по траншеям. Но в первой линии уже мелькали белые халаты наших пехотинцев. Крик и треск стояли повсюду. В пляске ракет мелькали бегущие, прыгающие гвардейцы. Сержант Жабин и его восемь гранатомётчиков столкнулись с немцами в траншее лицом к лицу, начали их бить гранатами. А поверху, как ветер, неслись, широко развевая полами шинелей, автоматчики.
Была уже глубокая ночь, бой гремел. На льду Дайме слышались голоса кашеваров, везущих обед.
— Эй, солдаты! Где тут наши, а где немцы? — спрашивали кашевары.
Им отвечали хриплые голоса из чёрного тумана:
— Все тут, вместе…
3.
Морем разлилось сражение на реке.
В одном месте лёд был преодолен, в другом — шёл бой на льду, в третьем — немцы сами контратаковали по льду. На участке трушинского полка шли рукопашные схватки. Гвардейцы и все штабы Трушина были уже на западном берегу, а доты ещё оставались в руках немцев.
Так наступил день 23 января.
Немцы бросились на советские войска с отчаянием. Всё было ясно: они хотели сбросить гвардейцев на лёд, под стволы своих дотов и прикончить их там. В тумане послышался лязг гусениц — надвигались «Тигры»... Полковая артиллерия Трушина стояла за линией траншей, впереди пехоты. Небольшим калибрам предстояло принять удар тяжелой немецкой брони. Батарейцы могли увидеть танки только в 10—12 шагах перед собою: всё закрывал туман, ел глаза, стелился по земле. Старший лейтенант Андрей Вишневский и старший сержант Павел Ковтун вывели свои орудия из укрытий.
— Честь гвардии, товарищи! — громко сказал Павел Ковтун своим батарейцам.
Павел опустился на левое колено, по гвардейскому обычаю клятвы... Он был комсорг батареи, пять боевых орденов сверкали на его груди. «Тигры» и немецкая пехота ринулись прямо на огневые позиции полковой артиллерии. Немцы открыли артиллерийский огонь по всей линии.
Решалась судьба сражения.
Парторг стрелковой роты рядовой Иван Рыков встал перед своими товарищами, и его призывный голос был слышен по всей цепи:
— За честь сталинской гвардии!
Рота рванулась вперёд, скрылась в огне и тумане... Начался штурм дота. И немцы не выдержали. Гарнизон дота №47 открыл двери. У дверей дота стояли миномётные батареи капитана Алешукина и Ахмедова. Немцы и русские бросились друг на друга. Схватка закипела прямо на огневых позициях, у миномётных плит.
Впереди же слышались «ура», злобный хрип пулемётов и гул. Пулемётчик Кулаков кричал кому-то:
— Патронов мне! Патронов!
Немцы наплыли на него из тумана, точно лавина. Он всадил в них длинную очередь, прошил огнём ещё раз, резанул по спинам. Перед ним ворочался и выл, отползал назад живой, кровоточащий клубок... От правого фланга Дайме до самого левого ее бастиона — Тапиау бушевал огонь. Поле боя — люди, броня, земля — всё было раскалено невероятно. И словно от этого жара вскрылась Дайме.
Но поле боя жило своими законами. Гвардейцы ползли через траншеи, пропускали над головой немецкие танки. И вот «зверобои» — тяжёлые советские самоходки — вышли на «Тигров». Поле боя наполнилось тяжким воем моторов.
— Не отпускать противника от себя! — приказал своему полку Василий Андреевич Трушин.
Это был последний его приказ. Раненый подполковник умирал на поле боя. Но его гвардия шла вперёд…
Уже стоял полдень. Линия была прорвана. Остывало поле боя и обнажалось под лучами солнца. У чахлых кустов, где орудия старшего лейтенанта Андрея Вишневского и старшего сержанта Павла Ковтуна встречали в тумане «Тигров», было тихо. Полковник Бибиков прощался со славными артиллеристами. Андрей Вишневский, Павел Ковтун и все их батарейцы лежали на лафетах и стволах своих орудий, обняв их. Павел Ковтун лежал, широко раскинув руки. Ясная улыбка застыла на его тонком хорошем лице, словно он был на веселом пиру.
— Штурмовать доты! — приказал полковник Бибиков.
«Зверобои» подошли к дверям дотов и, опустив стволы вниз, открыли огонь...
Так пала линия Дайме и была открыта железная дверь к Кенигсбергу.
P.S. История повторяется, но на сей раз – Карфаген должен быть разрушен!
Демьян Бедный «Саrthаginеm еssе dеlеndаm!» // 1945 г.
К нам доносится c вражьих газетных страниц
Вой фашистских присяжных словесных блудниц.
Наше им не по вкусу совсем поведение:
«Это не оборона советских границ,
Это — форменное нападение!
Немцы, правда, в чужие вторгалися страны, —
Говорится в одной преподлейшей статье, —
Но у нас были самые мирные планы:
Этим мы защищали своё бытие!»
До какого бесстыдства дошли шарлатаны
В своем наглом, тупом, неуклюжем вранье!
Что выходит по их пониманию:
Немцы, вторгшись в Норвегию, в Грецию, в Данию,
Защищали Германию!
В Югославию вторглися немцы, в Албанию,
Защищая Германию!
Вот какую плетут эти гады канву:
Мол, затеяв провальный поход на Москву,
Белоруссию, всю Украину
Превративши в руину,
Силясь Волгу, Кавказ захватить за компанию,
Немцы лишь... «защищали Германию!»
Но когда в их разбойное вторглись мы логово
Для суда, для возмездья разбойникам строгого,
Немцы Лазаря гнусно поют:
— Кар-раул! В нашем доме нас бьют!
Разоряют исконное наше владение!
(Плачут немцы, для слёз нехватает слезниц, — )
Это — не оборона советских границ,
Это — форменное нападение!
Это — страшный потоп!
В нём потонет Европа!! —
(Для иных, потрафляющим немцам, особ
Эти вопли приятней любого сиропа!)
Немцы воют в расчёте кого-то «пугнуть»,
Затруднить клеветою победный наш путь,
Оттянуть как-нибудь
Час суровой расплаты.
Мы в Берлин пробиваемся. Время не ждёт.
Но мы скажем, с врагом не вступая в дебаты:
— Никого не обманете вы, супостаты!
Этот номер у вас не пройдёт!
Вы грозитесь, что тяжкие ваши утраты
Возместятся сторицей, что ваши солдаты
Вновь вернут вам все прежние ваши захваты.
Вы находите нужным про это трубить?
Потому-то в Берлин мы торопимся, веря,
Что фашистского зверя,
Захвативши Берлин, будет легче добить!
Зло живуче: его вырывать надо с корнем!
И мы так говорим о своей обороне:
Нам разбойник грозит? Мы разбойника вздёрнем
В его собственном, чёрном, разбойном притоне!
Карфаген был для Римлян «опасный притон».
Был по-своему прав осторожный Катон,
Утверждавший упорно, коль верить легендам,
Что «Картагинем эссэ делендам!»
От фашизма нельзя оставлять и следа:
Его надо убить — навсегда.
Применив в этом деле испытанный метод:
Почву всю удалив, на которой возник
Заразительный этот
Фашистский гнойник!