Будка сапожника дяди Саши располагалась на пересечении центральной улицы нашего городка с бульваром, ведущим в сторону парка. Рядом с ней стоял вековой дуб с многочисленными сучками и ветками, который портил вид городского центра, и его собирались спилить ещё при Марии Никодимовне, а теперь уже и при Василии Васильевиче, а заодно снести и будку.
Дядя Саша – молчаливый старик с густой шевелюрой на голове и щетиной на лице, жил на окраине в небольшой избушке, окружённой огородом и двумя сараями. Из дома он выходил рано утром, когда солнечные лучи только-только начинали освещать городские улицы. Ещё в первую мировую он получил тяжёлое ранение – левая нога была ампутирована почти до колена, поэтому передвигался медленно, опираясь на клюшку и поскрипывая при ходьбе протезом. Так получилось, что был он единственным в городе сапожником, и поэтому заказы лились рекой. Были времена, когда дядя Саша брал за работу не только деньги, но и что Бог пошлёт: сало, куриные яйца, молоко в глиняных кринках и даже яблоки, но самой любимой оплатой был у него самогон, называемый бражкой. Её он любил даже больше, чем хрустящие купюры. Мастером дядя Саша был умелым, работал быстро и пользовался за это уважением нескольких поколений горожан.
Никто точно не знал сколько ему лет. Пожилые старушки из соседних дворов помнили его симпатичным парнем, лихо отплясывавшим на посиделках под гармонь. Было это ещё в начале XX века. С первой мировой он вернулся с протезом и Георгиевским крестом на груди.
Будка его располагалась в проёме между двумя кирпичными заборами и имела небольшое окошечко с треснутым стеклом, ниже была прибита полка, на которую посетитель мог поставить свои вещи. Подойдя к будке, нужно было постучать по стеклу, окошко со скрипом открывалось, и из него высовывалась лохматая голова дяди Саши, оглядывала пришедшего, потом волосатые руки с длинными пальцами забирали принесённую в ремонт обувь. Он почти никогда ни с кем не разговаривал, ограничиваясь односложными «да», «вон оно как», «эх, ты», «ё-моё», «забодай тебя комар». Если нужно было обозначить день или время, то в ход шли «давеча», «тадысь», «вчерась», «опосля» и ещё два-три словечка.
Более разговорчивым дядя Саша становился лишь со своим другом Митричем, который работал кучером при мелкооптовой базе местного торга. База снабжала продуктами столовые, детсады и больницы. Эти продукты Митрич развозил на телеге, запряжённой мерином коричневого окраса по прозвищу Горемычный. Откуда взялось это странное прозвище, никто не помнил. Митрич тоже был человеком не молодым, хотя успевшим повоевать ещё и на Великой Отечественной.
Коробки с крупами, солью, сахаром, мясные туши, алюминиевые бидоны с молоком и прочие яства Митрич нагружал на телегу рано утром, а часам к трём уже заканчивал объезд лечебных и детских учреждений. Каждый год на итоговом совещании в торге говорилось, что надо бы выделить мелкооптовой базе какую-нибудь машинёнку, что не солидно как-то возить продукты на лошади, но дальше слов дело не шло, и Митрич по-прежнему нарезал круги на своём Горемычном, обзывая его по ходу дела последними словами. Жил он, как и дядя Саша, тоже на окраине в частном доме. Лошадь для удобства ставил у себя в сарае, получая на прокорм дополнительные деньги.
Каждый день, завершив развоз продуктов и сдав на базу освободившуюся тару, Митрич по пути домой останавливался возле будки дяди Саши. Он слезал с телеги, привязывал Горемычного к самому нижнему сучку векового дуба, махал перед лошадиной мордой кулаком, наказывая вести себя хорошо, и исчезал за скрипучей дверью. Горемычный переминался с ноги на ногу, фыркал и иногда от скуки начинал ржать. Это всё было в пределах нормы, проблемы начинались, когда мерин хотел справить естественную нужду. Тогда вокруг растекались весьма неприятные запахи и образовывались фекальные кучи. Всё это происходило в двух шагах от центральной улицы, на которой располагались все важные городские учреждения. Легендарная градоначальница Мария Никодимовна частенько весьма нелитературными словами обещала директору торга и заведующему базой натыкать мордой в лошадиные лепёшки, если они ещё раз появятся, а сменивший её интеллигент Василий Васильевич выносил по этому поводу несколько грозных постановлений. Но ничего не менялось. Что бы не происходило вокруг, ровно в половине четвёртого Горемычный вставал у дуба, привязанный к нижнему сучку, а Митрич исчезал за дверью.
Внутри будки дяди Саши пахло кожей, гуталином и ваксой. Вокруг столика, на котором лежала готовая обувь, стояли два стареньких табурета и изломанное кресло, которое списало и выбросило одно учреждение много лет назад. Дядя Саша и Митрич запирали дверь, занавешивали окошко с треснутым стеклом и доставали бутыль с самогоном. Угощаясь любимым напитком, они обсуждали мировые, союзные и городские новости. С портрета, вырезанного из журнала «Огонёк», на них грозно смотрел Никита Сергеевич Хрущёв, а с другого улыбался Юрий Гагарин. Новости рассказывал, в основном, Митрич, кто женился, кого в Армию забрали, у кого кто родился, кто и от чего помер. Перемывались кости и начальству. Дядя Саша, как обычно, отделывался своими неповторимыми «забодай тебя комар», «иди ты», «ни хрена себе». Мировые события, например, революцию на Кубе или войну во Вьетнаме, он комментировал примерно так: «Да, да, вот ведь как. А что? Вот и у меня давеча Глашка с Полевой улицы туфли принесла с таким сломанным каблуком и все истёртые». Как это соотносилось с Кубой или Вьетнамом, понимал он один да, может быть, еще Митрич. Впрочем, после третьего гранёного стакана, ему было уже всё равно. Поздно вечером, когда на небосводе над городком загорались первые звёзды, друзья, пошатываясь, выходили из будки, отвязывали Горемычного, залезали на телегу и отправлялись домой к своим ненаглядным Пане и Гране. Иногда пели песни, иногда дремали, благо Горемычный знал дорогу на зубок. На утро всё повторялось. Но однажды случилось ЧП.
Стоял жаркий июль, шёл второй год правления Василия Васильевича. За час с небольшим до конца рабочего дня из главного учреждения на центральную улицу вышла, громко хлопнув дверью, заведующая местным горсобесом Вера Кузьминична, по прозвищу «боевой товарищ». Это прозвище прикрепилось к ней ещё с войны, на которую она ушла из нашего городка совсем юной девчонкой. Сначала служила санинструктором, потом, после ранения, была переведена в службу тыла и отвечала за выдачу со склада командирам и старшинам перед боем фляжек со спиртом для тех самых легендарных «ста наркомовских граммов». С войны она вернулась повзрослевшей женщиной с хриплым голосом и с пристрастием к курению и тем самым граммам. В своих выступлениях любила ввернуть что-нибудь их фронтового опыта, непременно говоря: «Я и мои боевые товарищи…» и далее шёл рассказ. Отсюда и родилось её прозвище – "боевой товарищ". После войны Вера Кузьминична трудилась по профсоюзной линии, а в последние годы возглавляла горсобес. На руководящей работе она очень располнела и при ходьбе страдала одышкой.
В тот день Вера Кузьминична долго просидела на совещании у Василия Васильевича и очень торопилась в своё учреждение, чтобы успеть дать указания на завтра. Свернув с центральной улицы за угол, она оказалась возле будки дяди Саши. Тяжело дыша, Вера Кузьминична прибавила шаг и не заметила, как вступила новыми туфлями на высоком каблуке в кучу, сделанную Горемычным. Поскользнувшись, она растянулась вдоль тротуара, сломала каблук и испачкала юбку. Чертыхаясь, она попыталась подняться, но не смогла. На её счастье, в окошко выглянул Митрич, и через минуту они с дядей Сашей поднимали с земли грузное тело, перепачканное лошадиным навозом. При этом приходилось им пришлось отгонять столпившихся вокруг прохожих. Опираясь на Митрича, Вера Кузьминична вошла в будку и рухнула в изломанное кресло. Для снятия стресса, пришлось доставать ещё одну бутылку самогона, так как в первой были уже остатки на дне, или как говорили в нашем городке – «ОЖОПЫШ».
Поздно вечером Горемычный медленно тащил за собой телегу с ездоками. Митрич спал, посапывая, Вера Кузьминична пела во всё горло «Тёмную ночь», перевирая слова и не попадая в ноты, а дядя Саша твердил, как заведённый, себе под нос: «Да, вот так дела. Забодай тебя комар».
С небосвода на наш городок смотрели далёкие звёзды, а редкие прохожие улыбались, глядя на странную процессию.
Автор: Владимир Ветров
Подписываясь на канал и ставя отметку «Нравится», Вы помогаете авторам.