- в основе сюжета несколько реальных историй (СССР, Ст-ца К-ая, Краснодарский край)
Анатолий узнал о несчастье, находясь в рейсе. Бригадир снял его с маршрута и пряча глаза, сообщил, что нужно срочно ехать в больницу. С женой Верой случилась беда. Бригадир разрешил взять Анатолию казённую машину — дело было очень серьёзным.
Анатолий поехал сразу. Гнал, как сумасшедший, но всё равно не успел — Вера скончалась за несколько минут до того, как он ворвался к ней в палату. Ему сообщили, что жена приняла яд и спасти её не было никакой возможности.
Встав на колени, он стал целовать ещё не успевшие остыть руки жены, что-то тихо говорил ей и плакал.
В накинутом поверх формы халате на него внимательно смотрел сержант милиции. Уважая горе, постигшее Анатолия, он ждал, когда можно будет задать ему несколько формальных вопросов.
Пожилые нянечки и молоденькие медсестры сочувственно качали головами.
В палате был и священник, которого притащила крёстная Веры, злющая тётка Устинья. Обычно поджатые губы тётки сейчас сложились в довольную улыбку. Увидев, что она улыбается, Анатолий бросился на старуху с кулаками:
— Чему радуешься, а? Говори, тётка Устинья! Уж не твоих ли рук дело?
Медсёстры и присутствующий милиционер схватили его за руки и пытались оттащить от женщины на безопасное расстояние.
— Ты сейчас не понимаешь, чего несёшь, — приложила платок к глазам Устинья, — большое чудо, что батюшка оказался в нашей станице!
— Радуешься? Чему?! Веры больше нет! Моей Верочки! — истерил Анатолий, пытаясь вырваться от сдерживающих его рук.
— Тебе не понять, чему, — перекрестилась Устинья, — может быть, когда-нибудь и поймёшь, Толя. И спасибо скажешь... Не ругайся, не позорь себя... ради памяти Верочки!
— Вон! Пошла отсюда, ворона! И попа своего забери! Не нужны... не нужны вы нам... — дал волю слезам Анатолий, и, наконец освободившись, снова рухнул на колени перед Верой.
Пришёл санитар и попросил Анатолия помочь ему перенести тело с кровати на каталку.
Анатолий оттолкнул парня.
— Я сам!
Бережно взяв тело жены он подержал его немного, а потом осторожно опустил на каталку. Поправил Вере чёлку, погладил по щеке.
— Куда вы её?
— Понятно, куда! В мopг, куда ж ещё! — накрывая тело, ответил санитар.
Пациенты районной больницы вышли из своих палат. Все молча смотрели, как санитар катит грохочущую каталку мимо них.
В основном, здесь лежали люди, отравившиеся грибами или занимавшиеся самолечением. Были и те, кто экспериментировал с одеколоном, употребляя его не по назначению. Не потому, что были проблемы с вином: просто цена пузырька "Тройного" была пятьдесят семь копеек, а бутылка водки стоила больше трёх рублей. К тому же, от выпившего пахло одеколоном, а не водкой, что для многих имело значение.
— Я знал её, добрая душа была! — вздохнул какой-то старичок.
— Да... гарная дивчина... — вторил ему плотно сбитый человечек и обратился к Анатолию: — мои соболезнования... вы уже решили, где будете хоронить? Может, нужна помощь с транспортом?
— Что? А нет... — словно очнувшись, сказал несчастный муж и развернувшись пошёл прочь из больницы. За ним, снимая халат, спешил милиционер.
Пётр Иванович и Прасковья Карповна
Родители Веры воспитали пятерых сыновей. По станичным меркам это было немного — в районе жили семьи, где насчитывалось по десять и даже по двенадцать детей.
Едва успев выйти на пенсию, Прасковья Карповна, которая уже была бабушкой и сидела с внуками, пока их родители работали, узнала, что Господь послал им с Петром Иванычем ещё одного ребёночка.
Сама Прасковья плакала, размазывая слёзы, когда сообщала эту новость мужу. Всего-то раз после Пасхи случилось, и на тебе!
— Ну чего ты плачешь-то, глупая баба? Ребёночек — это же хорошо! Ангел в доме! — успокаивал её муж.
— Вон у нас их, ангелов, сколько! — продолжала горевать Прасковья Карповна, кивая на семилетнего сына Витю и на внуков: двухлетнего Ванечку и непоседу Гордея, который уже почти дотягивался до печной заслонки, — не сдюжу я, Иваныч! Помру!
— Ишь, чего удумала! Я те помру! — сердито погрозил он ей, но после подошёл, и обняв, шепнул на ушко:
— Ты мне енти мысли брось, Прасковьюшка. Куды-ж я без тебя? А ребёночек, вот увидишь, будет нам утешением в старости!
****
Теперь Пётр Иваныч, враз постаревший лет на двадцать, сидел, уставившись в одну точку и курил одну за одной.
От женщин, обсуждавших Веру, он был достаточно далеко, да и не слушал их. Он не мог осознать того, что их с женой ангела больше нет. И ведь какая девка была! Первая красавица не только в их станице, но и далеко за её пределами! Но при этом скромная, кроткая, всем и всегда хотела помочь. Её все любили! А она... руки на себя наложила!
Как могла она так поступить с ними, со стариками? Ему в этом году восемьдесят, жене семьдесят шесть. Место на станичном кладбище давно ждёт их. Он сам ковал оградку! И подумать не мог, что придётся хоронить дочь...
Ладно отца с матерью не пожалела, но дети-то чем виноваты? — сам себя спрашивал старик, — и чего тебе, Верочка, не хватало? И муж, Анатолий, как тебя любил! Пылинки сдувал, по сторонам не глядел!
Несчастный отец закрыл глаза и из под век по впалым щекам сбежали две слезинки. "Верочка" — шептал он, — "зачем ты это сделала"?
Теплый ветерок ласково перебирал остатки его волос и ему чудилось, что это ласковые пальцы дочери — она пытается успокоить его. Он вытер загорелой ладонью глаза, встал и пошёл в дом, чтобы поддержать жену.
Та держалась молодцом. Деловито раздавала сыновьям и невесткам указания — кому куда отправиться: кому на кладбище, кому в сельпо.
Веру из больницы привезли домой, уважая местные традиции. Милиция не препятствовала — всё и так было ясно: женщина отравилась сама. Никто её к этому не подговаривал и не принуждал. И записку оставила: мол, "в смерти моей прошу никого не винить..."
Для порядка опросили всех её знакомых и подруг и все подтвердили — никто её не доводил.
***
Возле дома Веры, на широкой лавочке, уже давно сидели женщины — они ожидали, когда её мать, Прасковья Карповна, позовёт их в дом, обмывать и одевать тело.
В станице издавна было заведено: как появлялся покойник, так группа женщин, которых величали "плакальщицами" приходили к его дому, чтобы снарядить его в последний путь так, как делали и сто лет назад.
Сейчас женщины недоуменно переговаривались.
— Что-ж, Прасковья-то нас не зовёт никак, — обмахивалась лопухом, точно веером, Авдотья, ближайшая соседка Макаровых.
— Так всё с попом договаривается, должно быть, он не хочет самоубийцу в освящённой земле хоронить! — громко зашептала Власьиха, похожая на галку сухая женщина.
— Как-так "самоубийцу"? Ты, Алёна, не болтала б языком, чего не знаешь! — сурово глянула на Власьиху Дарья Акимовна, которую для простоты все называли просто по-отчеству.
— Самоубийца и есть! Отравилась же нарочно, не по незнанию! Вся станица, небось, слышала, как она за то прощения у матери с отцом просила! — не унималась Власьиха.
— Говорят, Вера успела покаяться перед смертью, — перекрестилась Акимовна, — хорошо, что тётка Устинья быстро повернулась!
— Всё одно: самоубийца, — пробормотала под нос себе Власьиха.
Она даже сейчас не могла простить Вере её красоты. А ведь когда-то они были приятельницами — вместе учились в молочном техникуме. Техникум Алёна не закончила, вышла замуж и бросила. После муж от Алёны сбежал, вот и осталась она и без мужа и без образования.
А Вера после окончания учебы стала работать на ферме — проверяла жирность парного молока. Работа предполагала и ночные смены — дойки на ферме были в восемь вечера и в четыре утра.
Из-за её графика злые языки болтали всякое. Сводилось всё к одному — Вера использует ночные смены для встреч с мужчинами, которые и после её замужества были не прочь приударить за ней. Говорили, что и зоотехник, и ветеринар частенько захаживают к ней в лабораторию. Что они там делают, а? Известное дело!
Как ни пытался Анатолий отмахиваться от сплетен, они, точно ржа, разъедали его душу.
У многих поступок Веры вызвал изумление — ведь со стороны казалось, что она была счастлива. Хороший муж, здоровые дети, работа, которую многие считали "непыльной", уважение коллег, родители живы... чего не хватало? Поди ж ты — взяла и отравилась!
На похороны пришла вся станица. Многие плакали, жалели. Благодаря своей крёстной, которая буквально притащила батюшку к ней в больницу, Вера успела покаяться перед смертью и принять причастие. Её отпели и похоронили рядом с бабушкой Верой, в честь которой и назвали.
На поминках не обошлось без скандала. По обычаю, вещи покойницы мог забрать себе на память кто угодно, но не родственницы. Два платья, сарафан, две блузки, мохеровая кофта и несколько юбок — вот и всё, что осталось от Веры.
Но вышло так, что вещей оказалось меньше, чем желающих взять их себе на память. Власьиха, захапав себе платье и юбку, нацелилась было и на крепдешиновую блузку. Девушке, у которой она пыталась вырвать её из рук стало обидно, и она крикнула:
"Побойся бога, Алёна, ты же Веру всю жизнь ненавидела! А как вещи делить, так ты первая"!
В хате стоял приличный гвалт, но эти слова достигли ушей Анатолия, который всё искал виноватых в смерти жены. К тому времени вдовец был крепко пьян, и схватив у печи ухват, погнался с ним за завизжавшей от ужаса, но не бросившей вещи Алёной...
Прасковья послала сыновей вернуть зятя. Спустя какое-то время присмиревшего вдовца привели. Говорят, что еле оторвали его от Власьихи, ещё бы немного и станичный погост пополнился бы ещё одной покойницей.
После этого пить Анатолий завязал. Работал, как вол, приходил домой и падал. Жёны братьев растили их с Верой детей, как своих.
Через год после смерти дочери умep Пётр Иванович. Стоял в очереди, в сельском магазине, и кто-то из злых баб вспомнил Веру. Что мол, такая-сякая, не пожалела ни детей, ни престарелых родителей. Макарову стало плохо, его положили под дерево, в тенёк. Там он и отошёл, не дождавшись приезда врача.
Прасковья Карповна похоронила его рядом с дочерью, но принимая соболезнования, отвернулась от тех, кто стоял тогда в той очереди. Теперь она почти никогда не снимала платок, и иногда сопровождала свою старшую сестру Устинью в поездках к старцу.
Анатолий, между тем, сменил работу. Как-то в местном кафе к нему подошёл человек в костюме, небольшого роста, и стал живо интересоваться, не нужно ли чего. Лицо его было Анатолию смутно знакомо. Оказалось, что это тот самый человек, который предлагал ему свою помощь, когда Вера умерла в больнице. Оказалось, что он работал в райисполкоме.
— Спасибо, мне ничего не нужно, — сказал Анатолий.
— Да я в общем-то хотел предложить тебе работу, — сказал человечек.— Если, конечно, интересно. Мне кажется, что как раз для тебя. И зарплата хорошая!
Анатолий принял предложение и стал дальнобойщиком.
Ездил по городам и весям, пока не надоело, но после решил вернуться в родную станицу и остаться там. Тем более, что старшему сыну, Алёшке исполнилось десять лет, а младшему, Аркашке, семь.
Мальчишки любили отца, несмотря на то, что видели нечасто и не были избалованы им. В основном, их воспитанием занималась Клавдия, жена Вериного брата, Юрия. Племянники давно называли её мамой, но Анатолий этого не знал.
Близилось первое сентября — Аркадия собирали в первый класс. В наследство от двоюродных братьев ему досталась форма и ранец. Ботинки отец купил навырост — не угадал с размером.
Накануне вечером, бабушка Прасковья заготовила букеты гладиолусов для всех своих внуков-школьников, и два принесла в дом Анатолия. Когда она собралась уходить, Аркаша подбежал и схватил её за юбки:
— Ба, а мама пойдёт меня провожать?
Прасковья бросила тревожный взгляд на Анатолия, который встал, чтобы проводить её. Возникла неловкая пауза.
— Это он, наверное, Клаву имеет ввиду, — махнула рукой Прасковья, — если хочешь, я скажу ей, думаю, что она с радостью согласится. — ты же не против, Толь?
— Я сам хотел... первый класс всё-таки! Ну, Клава, так Клава, — пожал он плечами.
Когда бабушка ушла, он подозвал сына и отчитал его за то, что он называет тётку матерью.
— Мамка у тебя одна, ясно тебе? — спрашивал он.
— Ясно,— кивал светлой головушкой Аркаша, — я её люблю, но не помню совсем. А Клава такая добрая! Ласковая!
— Эх ты, телятя! — Анатолий обнял и его, и подошедшего Алёшку, — плохо без мамки. Но забывать нельзя!
— Она нас бросила! — сказал вдруг Алёшка, и получив подзатыльник, насупился и ушёл в свой закуток.
Назавтра в дверь им постучала Клава. Она пришла вместе с дочкой Анечкой, у которой на голове красовались два роскошных белых банта.
— А, заходи, Клава, — приветствовал её Анатолий, впуская их с дочкой внутрь.
— Здравствуй, Анатолий, — выдохнула та, — надо же, какой ты сегодня нарядный! Давно тебя таким не видела!
— Значит, ты их сегодня ведёшь? — спросил он, пропустив комплимент мимо ушей.
— Как это я? Аркашка в первый класс идет! Ты разве не с нами?
— Пап, ну пойдём, пожалуйста! — заканючил Аркашка.
— Ну, разве что, до школы вас проводить, дальше не пойду. Мне на работу надо, — соврал он чувствуя себя глупо.
В пиджаке было неуютно, галстук жал. Но если галстук можно было ослабить, то пиджак он снять не мог — сбоку на рубашке было жирное пятно.
Но больше всего его смущали взгляды соседей, которые все вдруг вывалили на улицу, чтобы проводить своих отпрысков к школе. Люди здоровались, улыбались, и в каждой улыбке Анатолий читал насмешку. Впереди вышагивали Анечка с Аркашей, чуть поодаль шёл Алёша, а за ними и Анатолий с Клавдией.
— Я пойду? — не выдержал он возле школы.
— Иди уже, засмеялась Клава.
Клава
Она была добрая женщина и всё понимала. Из всех невесток, она больше всех сблизилась с Верой. Они часто гостили друг у друга, любили поболтать и посмеяться.
Перед тем, как Вере отравиться, Клава стала бояться за подругу. Но она не знала, как ей помочь. Хотя, такой трагедии и она, конечно, не ожидала.
Теперь, глядя на Анатолия, она и жалела и ненавидела его одновременно, потому что знала, как тот своей ревностью обижал жену. Наверное, он и сам это понимал.
Так и не нашёл он своего счастья, хоть в пору работы дальнобойщиком исколесил полстраны, знал заранее: такой, как Вера, ему больше не найти.
Вздохнув, Клава пошла домой — нужно было приготовить еду на несколько дней, а времени было мало. На плите стояла большая кастрюля, в ней с утра на медленном огне варился бульон. Женщина всё рассчитала верно: к её приходу он как раз закипел. Она сняла горячую крышку, и тут сзади её обхватили сильные руки.
Чуть не уронив крышку себе на ноги, Клава закричала:
— Уйди, д у р а к, чуть крышку из-за тебя не уронила! Витька! Уйди, говорю!
— Да ладно, уж и приобнять нельзя, сразу "д у рак", — обиделся Витька, — я может, по-семейному!
— Какой же ты, в самом деле, прилипала! — защищаясь крышкой, как щитом, сказала Клавдия, — уйди, постылый!
— Чего это постылый? Я — парень видный; не смотри, что хромаю. Что надо у меня работает! — гадко засмеялся он.
— И не стыдно тебе, перед родным братом? — качая головой, спросила Клава, — тебе что, девчат мало? Сестру сгубил, теперь меня хочешь?
— Верка сама себя сгубила! Я и не думал, что она такая... пугливая!
— Уходи, ты мне противен.
— Вот и она меня так... противен, говорит, как не стыдно! А чего стыдиться?Юрка твой, вон, ни одной юбки не пропускает! Он тебя не ценит!
— Это не твоё дело! Уходи, cказала! — багровея от гнева, сказала Клава, — не то всем расскажу, какой ты брат!
— Клава! — донесся с улицы голос свекрови, Прасковьи Карповны, — ты дома?
— Да, мама! — откликнулась Клава и поспешила к двери.
— О! А ты чего здесь делаешь? — удивилась женщина, увидев сына сидящим на табурете в доме брата.
— Да так... ногу занозил, вот зашёл к Клаве, — он встал и чмокнув мать в щёку, с нежностью посмотрел на невестку, — она мне вспоможение сделала! Спасибо, Клавочка!
Театрально поклонившись, он пошёл к двери.
— Правда, что ли? — спросила Прасковья у Клавы. Та утвердительно кивнула. Не хватало ещё бедной женщине узнать, что её младший сын врёт ей в глаза.
Когда дверь за ним закрылась, Клава выдохнула.
— Болит душа у меня за Витьку, — опускаясь на табурет, где только что сидел сын, сказала Прасковья Карповна, — мается всё, никак за ум не возьмётся! Хоть бы женщину какую себе нашёл, я бы ей...
— Ему бы работу сначала найти, а так болтается, праздный.. только приключений на свою голову ищет.
Прасковья Карповна удивлённо посмотрела на сноху:
— Так не берут его нигде, инвалид он!
— Мам, то для тебя байки! Ну, прихрамывает малость, ну и что? Как пить и за юбками волочиться Витёк — орёл мужчина, а как работать — инвалид!
— Опомнись, Клава! — Прасковья вскочила было со стула, но после вдруг опустилась обратно, — верно всё говоришь! И у меня те же думки — упустила я Витюшу!
Витька
Витя до пяти лет рос здоровым ребёнком. Поскольку он долгое время был младшим в семье Макаровых, за ним присматривали все — и родители, и старшие братья, и даже старая бабушка Вера, которой шёл девяностый год.
Однажды бабка осталась с ребёнком одна. В тот год выдалась суровая зима, нехарактерная для тёплой Кубани. Дрова в доме кончились, и старуха хотела забежать к соседке, чтобы попросить трошки взаймы. Одевать ребёнка ей было тяжело, но и оставить страшно — вдруг упадёт с печки, расшибётся. На памяти у неё был такой случай, правда и ребёнок был младше.
Недолго думая, бабка приказала мальчику завернуться в одеяло, нахлобучила на него шапку и посадила на санках, во дворе, а сама пошла к соседке.
Поблагодарив добрую соседку за дрова, она вернулась и увидела, что одеяло валяется, а ребёнка нет. Побросав дрова, она бросилась искать, и нашла его, замёрзшего, за сараем, в снегу. А на улице мороз.
Бабушка забрала его, положила на печь и растопила её пожарче, в надежде, что мальчик оттает и "на ём усе заживе". Ни сыну, ни снохе о происшествии говорить не стала — испугалась. Через день у мальчика поднялась температура, пальчики почернели. Только тогда бабушка призналась, что заболталась с соседкой, и мальчик замёрз. Пока ребёнка доставили в больницу, прошло слишком много времени. В итоге ампутировали два пальца на ручке и почти половину ступни.
Малыш постоянно плакал, культя заживала плохо. Как потом оказалось, в больнице занесли инфекцию. Ребёнок чуть не умep, но бабка Вера вымолила его. Сама, правда, вскоре после этого помepла.
Витя отныне стал всеобщим любимцем — лучший кусок ему. От всей работы по дому его освобождали, братья во всём ему уступали.
Но когда у родителей появилась дочка Верочка, всё изменилось. К тому времени Витюше уже было восемь лет.
Однажды он поймал и бросил в люльку сестрёнке гадюку. Но змея уползла, не причинив девочке никакого вреда. В другой раз Виктор, уже будучи подростком, украл у матери золотые-серьги калачи и положил Верке под матрас. Но та нашла их и сама отнесла матери..
Теперь вот, Вера сама наложила на себя руки. Но к удивлению Виктора, её смерть не принесла ему никакого удовлетворения. Если раньше Верка была просто любимицей, то теперь стала просто божеством для родителей. Мать ушла в религию, спятила вместе с тёткой Устиньей, а отец и того хуже — взял и умep.
Все бросили его: братья жили каждый в своём доме, с женами, детьми, и только он, ущербный, жил с матерью, из которой в последнее время и слова не вытянешь. Всё молится, да лбом о пол стучит.
Девки Виктора не воспринимали всерьёз, не любили. Брезговали даже ходить с ним на пруд, куда он звал их кататься на старой отцовой лодке. Однажды он уснул в лодке, в зарослях камыша. И проснулся оттого, что кто-то разговаривал на берегу.
Женщину он узнал сразу, это была его сестра Верка, а мужчина был из пришлых. В станице таких издавна не любили и всячески выдавливали. Пусть хоть с детства живёт, всё равно останется чужаком. Витька быстро определил мужчину по говору.
Это был агроном Гринько, он был отличным специалистом, потому местные его не травили, хотя и должного уважения не выказывали. Бабы и дети дразнили за светлый оттенок кожи и за говор.
— Вера! поедем со мной, прошу! Мне обещают хорошие деньги, дом уже почти построен! — горячо говорил агроном, взяв Веру за руку, — мои обрадуются, я им уже написал!
— Прости, Костя, не поеду я. У меня тут семья: родители, муж, дети. Нет, лучше нам разойтись.
— Вера, подумай! Давай возьмём твоих мальчишек! Я буду заботиться о них как о своих! Хочешь, я сам поговорю с твоими родными?
— Нет... прости, Костя, этого точно не надо, — тихо сказала Вера.
— Отчего же не поговорить? — Виктор выпрямился в лодке в полный рост, — вот он я. Родственник, брат родной! — он спрыгнул в камыши, выбрался на берег и подошёл к Веркиному хахалю вплотную.
— Я люблю Веру, и хочу сделать её счастливой, — сказал мужчина.
— Тю! Дывись, кацап усё, что может, цап! — засмеялся Виктор и завернув здоровый кулак в кукиш, сунул под нос агроному — шиш тебе, а не Вера!
Вера стояла ни жива ни мертва, кровь отхлынула от её лица. Агроном, будуче выше Витьки на целую голову, интеллигентно взял его за рубашку и тряхнул.
— Костя, не надо, он нарочно тебя злит! Тронь его, и за него вся станица встанет! Убьют! — запричитала Вера, схватившись за рукав мужчины.
— Пускай убьют, мне всё равно нет жизни без тебя! — ответил тот.
— Отпусти его ради меня, — умоляла она, — уезжай, Костя, не губи. Пожалей!
Он нехотя разжал пальцы и понурил голову.
— Значит... ты не любишь меня, Вера? — посмотрел он на неё. В серых глазах всё ещё теплилась надежда.
— Нет, не люблю, — не глядя ему в глаза, подтвердила она, — прости меня, Костя!
Тяжело повернувшись, Константин пошёл прочь. Вера пошла в противоположную сторону, вздрагивая от едких шуточек брата, как от ударов кнута. Потом вдруг резко остановилась и развернувшись, крикнула ему в лицо:
— За что ты так меня ненавидишь?
— За "шо", а не "за чито"! Ишь, как забалакала, подстилка кацапская! Вот возьму и расскажу всем, какая ты на самом деле! То-то все подывятся! — измывался он.
— Что расскажешь, что? Не было у нас с ним Не было! — оправдывалась Вера, — Костя он... человек!
— Так я и поверил, — криво ухмыльнулся Витька и занёс над заплаканным лицом сестры трёхпалую клешню: — мужу своему будешь байки травить!
Та же кривая ухмылка блуждала у него на губах и сейчас, спустя четыре года после смерти сестры. Теперь он жалел, что не выполнил угрозу вовремя. Ему хотелось продлить удовольствие, подольше помучить Верку. Кто ж знал, что оно так обернётся!
Он не раз воображал себе лица Анатолия, братьев и особенно родителей, давно вознесших дочь на пьедестал: "Ах, красавица! Ах, отличница! Ах, гордость семьи"!
Внезапно лицо его стало злым. Ведь Вера снова обставила его! Не увидеть ему теперь потрясённых лиц родственничков. Расскажи он правду о Верке теперь, всё может обернуться против него.
Недаром Клава смотрит волчицей! Противный... это он то? Вот притащит ей муженёк срамную бoлeзнь, тогда поймёт, коза, что к чему!
Продолжение
❤️