Исторический очерк Сергея Бартенева
4 января 1811 года Александр Иванович Чернышев приехал в Париж под предлогом передачи письма императора Александра Павловича Наполеону, на самом же деле с целью следить за его действиями. Поселившись в самом центре Парижа, на улице Taît-bout в двух шагах от бульваров и знаменитого кафе Тортони, места сборища праздношатающихся и сплетников, он начал вести светскую жизнь.
Отлично понимая, что через дам можно выведать гораздо легче и больше, чем от мужчин, он стал ревностно искать их расположения и, пользуясь своей красотой и молодостью, скоро приобрел многочисленных приятельниц, среди которых "парижская хроника" того времени называет даже одну из принцесс императорского дома, красавицу Полину Боргезе.
Легкомыслие и болтливость этих дам сделались главным источником получаемых Чернышевым сведений. Другим источником была доверчивость дипломатов, которые считали Чернышева своим коллегой и охотно принимали его у себя в кабинетах, не остерегаясь, что содержание лежащих на столе бумаг может сделаться известным не только тем, кому эти бумаги предназначаются.
Затем шли молодые офицеры, с которыми Чернышев старался взойти в дружбу еще до выпуска их из военной школы. От них можно было выведывать, что делается во всех частях французской армии. Особенно же сближался Чернышев с теми лицами из высшего управления, которые, как например Талейран служили Наполеону без искренней преданности.
В то же время при личных свиданиях с Наполеоном Чернышев всячески старался его уверить в искренней к нему дружбе своего Государя и его непоколебимой преданности союзу.
Наполеон уже знал от своего министра полиции генерала Савари (герцога Ровиго) о "неофициальной деятельности" Чернышева, но не придавал тому большого значения и, желая лучше сохранить свои враждебные планы, наружно выказывал большое расположение посланцу нашего Государя.
Когда Чернышев вторично появился в Париже с новым письмом Александра, Наполеон осыпал его знаками внимания и тем подал пример всему парижскому обществу. Видя, каким расположением пользуется Чернышев у императора, который приглашает его, и на интимный завтрак, и на охоту, и держит на аудиенции по 4 часа, придворные лица, а за ними и все парижское общество стали в свою очередь наперерыв приглашать к себе блестящего русского офицера, который не преминул проникнуть всюду, куда ему хотелось.
Таким образом, Наполеон, более, чем кто-либо, помог Чернышеву в его разведках и дал овладеть своими тайнами, именно вследствие "политики, направленной к сокрытию их".
Все это сердило и беспокоило генерала Савари. Чрезмерное любопытство Чернышева уже и в первый его приезд в Париж возбудило подозрение преданного Наполеону министра полиции. Он потихоньку следил за ним и даже докладывал Наполеону о своих подозрениях.
Когда Чернышев уехал в Петербург, Савари вздохнул свободнее, но вторичный его приезд и тот успех, которым он стал пользоваться в обществе, поставили Савари в крайнее затруднение. Он был убежден, что Чернышев будет злоупотреблять своим положением, и решил противодействовать преступному легкомыслию общества.
Он послал сказать Чернышеву от своего имени, что слишком большая любознательность с его стороны может ему повредить; поэтому пусть он себе веселится в Париже сколько душе угодно, но не мешается ни во что другое. Намек был очень ясен, но Чернышев не смутился; он тотчас приехал к самому Савари и начал упрекать его за эти "ничем будто бы не вызванные подозрения".
В заключение своего разговора с министром, Чернышев сказал, что он желает рассеять его сомнения вполне и потому настоятельно просит Савари самому назначить, где он может бывать и какой образ жизни вести.
Савари сделал вид, что вполне верит Чернышеву, осыпал его любезностями, даже несколько раз поцеловался с ним на прощание, но на следующий же день приготовил ему сюрприз: по его заказу в официальной газете "Journal de l'Empire", появилась статья без подписи, под заглавием "Les Nouvelistes", направленная к тому, чтобы повредить положению Чернышева в обществе.
Средство было выбрано классическое - насмешка. В статье этой парижане беспощадно осмеивались за наклонность все преувеличивать и придавать несоответствующее значение и событиям, и людям. Между прочим, там было сказано:
"В настоящее время в Париже находится один иностранный офицер, значение которого определяют количеством почтовых станций, которые он проехал за последние 6 месяцев; тщательно высчитали, что дорога, которую он проехал менее чем за год равняется двум кругосветным путешествиям. Из этого заключают, что "настоящее этого офицера чревато будущим", и что, разумеется, тот, кто так быстро, далеко и часто ездит, должен быть облечен решением судьбы, по крайней мере, двух империй и 5, 6 королевств.
Но можно успокоить этих господ, напомнив им следующий известный анекдот. "Князь Потемкин, дававший в свое время так много пищи для сплетен, имел среди своих офицеров одного майора, по фамилии Бауэр. Этот Бауэр был одним из тех людей прошлого века, которые очень занимали газетчиков Германии и почтовых ямщиков в России.
Его постоянно видели на самых противоположных концах света, едущим то от устья Дуная к устью Невы, то от Парижа в пределы татар. Политикам, заседающим в кафе, свидетелям всех этих передвижений, уже грезилось возрождение древней Греции, восстановление Крымского ханства, взятие Константинополя, даже одно из тех великих переселений народов, которые некогда покрывали развалинами Запад и Юг Европы.
Хотите знать, какие на самом деле были тайные поручения майора Бауэра? По возвращении из Парижа, где он выбирал для князя Потемкина танцовщика, его посылали в Албанию за икрой, в Астрахань за арбузами и в Крым за виноградом. Этот офицер, проводивший все время в дороге, боялся сломать наконец себе шею и требовал, чтобы для него сочинили на этот случай эпитафию; один из его друзей написал следующую, которая может послужить и для его преемников:
"Ci-git Bawer sous ce rocher.
Fouette, сocher (под этим камнем лежит Бауэр, стегай ямщик!)".
Статья эта наделала много шума. Такое "низведение" посла союзного Государя до степени простого курьера, пришлось многим не по вкусу.
Наполеон же, в расчеты которого совсем не входило подобное оскорбление, могущее привести к нежелательным осложнениям, пришел в крайнее раздражение. Он потребовал к себе Савари и яростно накинулся на него.
- Вы хотите заставить меня начать войну, - крикнул он на него; - но вы знаете, что я ее не хочу, и у меня ничего для неё еще не готово. И он приказал Савари "оставить Чернышева в совершенном покое, чтобы он делал, что хочет, ходил куда хочет и слушал, что ему угодно".
"Оставалось только, - пишет Савари в своих воспоминаниях, - чтобы мне было приказано самому давать для Чернышева нужные ему сведения". Но Наполеон не ограничился этим выговором: он потребовал, чтобы были наказаны редактор газеты и составитель статьи.
Составителем оказался некто Эменар, проходимец-газетчик, причисленный к управлению полиции, где он исполнял должность цензора. К его характеристике не лишнее сказать, что этот Эменар, между прочим, был занят разыскиванием шпионов, но не гнушался случаем к ним же и подслужиться.
Уже впоследствии обнаружилось, что у него были крайне подозрительные сношения с иностранными посольствами, которым он продавал" секретные документы. Курьезнее всего то, что он был также в сношениях с самим Чернышевым, причем ухитрился и его обманывать, продавая ему фальшивые сведения взамен настоящих.
Жил он припеваючи, служа и обманывая и "ваших и наших", но сломал себе шею о того же Чернышева, которого так "ловко проводил". За свою статью по приказанию императора он был выслан из Парижа, поехал в Италию, где по дороге, вследствие несчастного случая, сломал себе шею уже в прямом смысле.
Следствием этой истории было то, что Чернышеву, по милости самого Наполеона, была предоставлена полная свобода, которой он как нельзя лучше пользовался всё то время, пока Наполеон подготовлял громадную армию для вторжения в Россию, всячески заботясь, чтобы эта подготовительная работа по возможности оставалась неизвестной русскому правительству.
Скрывая свои намерения "под такой непроницаемой тайной", что даже после 18 месячных приготовлений, когда уже войска были собраны на берегу Немана, большинство его маршалов не знали, что война предстоит именно с Россией, а солдаты прямо были уверены, что они идут в Индию соединяться с русскими силами.
В дипломатических сношениях Наполеон принял такой образ действий, чтобы ни в каком случае не обнаружить своих замыслов и отдалить разрыв до той минуты, пока не будет все готово для нанесения неожиданного и сокрушающего удара.
Поэтому, всячески скрывая наборы в армию и передвижения войск, он давал подробные предписания своему новому послу в Петербурге Лористону о том, как тот должен говорить в случае, если бы, то или другое передвижение войск возбудило подозрение императора Александра.
Ему приказано было объяснить, например, сосредоточение войск маршала Даву в северной Германии необходимостью защитить Данциг, который, будто бы, намереваются захватить англичане, уже двинувшиеся по Балтийскому побережью.
Все время в продолжавшейся дипломатической переписке Наполеон неизменно говорил о своем нежелании начинать войну, настоятельно просил сообщать, чего желает Россия, заявляя, что будет сделано все, что только возможно, чтобы прийти к соглашению. Даже накануне своего отъезда в армию он уверял русского посла, князя Куракина (чему тот и поверил), что "всё уладится и сосредоточение войск на русской границе представляет собой военную демонстрацию и ничего другого".
Таким образом, были приняты все меры, чтобы обрушиться на Россию неожиданно, сразу, быстрыми переходами, передвинув войска со всех концов Европы к границам России.
Наполеон всё обдумал, всё предвидел; он забыл только о Чернышеве, который по его же распоряжению оставался на полной свободе в Париже. Только тогда, когда все было готово к походу, Наполеон вспомнил, что присутствие в Париже человека столь любознательного, как Чернышев, могло быть опасно и приказал за ним следить.
Боясь, однако, чтобы Савари своим усердием не испортил чего-нибудь, он поручил это дело своему министру иностранных дел Маре (герцог Бассано). Тот обратился за помощью к своему другу, префекту полиции, барону Пакье, который снарядил следить за Чернышевым самого ловкого сыщика, некоего ФудрА.
Со своей стороны Савари, боясь, что всё сделается без него и не желая упустить из рук столь интересного и важного дела, стал бдительно наблюдать за Чернышевым. Таким образом, Чернышев попал под надзор агентов двух министерств; были пущены в ход все средства, чтобы изловить его.
В доме, который занимал Чернышев, поместили другого жильца, чтобы тот незаметно наблюдал день и ночь за всем, что происходит в его квартире. Во время отсутствия Чернышева, открыли отмычкой и перерыли его железный ящик, где он хранил бумаги и среди них нашли доказательства, что весь план формирования войск "известен Чернышеву с поразительной точностью".
Когда об этом донесли Наполеону, тот был совершенно озадачен и решил во что бы то ни было открыть и наказать виновных; ибо не было ни малейшего сомнения, что сообщить так верно и подробно все формирования и расположение войск мог лишь человек, стоящий непосредственно у дела, изменник, состоявший на службе в военном министерстве.
Наполеон решил однако, прежде чем отыскать и наказать виновных, заставить Чернышева уехать из Парижа и нашел, что лучшее для того средство поручить ему снова отвезти письмо к русскому императору. Таким образом все обошлось бы без огласки, которая могла привести преждевременно к официальному разрыву дипломатических отношений с Россией.
Платя за обман доверия лукавством, Наполеон поручил Чернышеву отвезти новые предложения по соглашению с Россией, надеясь, в свою очередь, ввести в заблуждение русского императора через самого же Чернышева. 25-го февраля 1812 года, он призвал Чернышева и два часа беседовал с ним очень милостиво, лишь слегка намекнув, что "ему известны его проделки".
Простившись с Наполеоном, Чернышев, всего несколько часов оставался в Париже и 26 февраля уже сидел в почтовой карете, увозившей его в Петербург. Перед отъездом, чувствуя, что за ним снова начали следить, он постарался уничтожить все следы своей деятельности. Эта предосторожность была не лишняя, ибо только что он выехал из дому, как в его квартиру явились агенты полиции и перерыли все углы.
Они нашли лишь клочки разорванных писем, по которым нельзя было ровно ничего узнать, да груду золы в камине. Начав рыться в этом пепле, передвинули ковер, лежавший против камина и вдруг, под ним заметили маленькую записку, случайно завалившуюся под ковер и ускользнувшую таким образом от пламени.
Записка была следующего содержания: "Вы меня удручаете, граф, своими просьбами. Могу ли я делать более того, что уже делаю? Сколько неудовольствий испытываю я, заслуживая лишь случайные вознаграждения! Завтра вы удивитесь тому, что я вам дам; будьте дома в 7 часов утра. Теперь 10 часов, я оставляю свое перо, чтобы достать расположение германской армии вкратце, вплоть до сегодняшнего дня.
Образовывается 4-й корпус, о котором все известно; но у меня нет времени, чтобы сообщить вам его в подробностях. Императорская гвардия войдет в состав великой армии. До завтра, в 7 часов утра. Подписано "М.".
Эта записка могла явиться ключом к отысканию виновного. За дело принялись два министерства, потому что Наполеон, после первого сообщения о предательстве, чтобы возбудить соревнование, дал позволение, еще до отъезда Чернышева из Парижа, действовать и министру полиции Савари.
Но, как найти автора записки? Несомненно, это был один из чиновников военного министерства. Подозрение пало на некоего Мишеля, писца в экипировочном отделе. Он был пьяница и жил не по средствам. Сличив его почерк с почерком записки, установили, что писала та же рука. Через час после этого открытия Мишель уже был в министерстве полиции, где, в виду очевидности преступления, сознался во всем.
Он указал на швейцара русского посольства, Вюстингера, родом из Вены, через которого и имел сношения с Чернышевым. Чтобы узнать все в точности, надо было схватить самого Вюстингера, но, так как тот жил в русском посольстве, где по международному праву нельзя было произвести ареста, его выманили, заставив Мишеля написать ему записку с приглашением в кафе, в котором они всегда встречались.
Тот, ничего не подозревая, явился на свидание, был схвачен и посажен в тюрьму. В то же время, по указанию Мишеля, были арестовано еще несколько других чиновников, которые ему помогали добывать нужные документы. Началось следствие, допросы и скоро все дело обнаружилось в мельчайших подробностях.
Лет 8-9 назад, еще во время консульства, русский поверенный в делах, Убри (Петр Яковлевич), уже находился в сношениях с Мишелем, занимавшим тогда должность в бюро передвижения войск. Подкупив его, Убри выманил у него кое-какие сведения. С тех пор Мишеля не теряли из виду. После перерыва дипломатических сношений во время войны 1805 года его нашли опять через швейцара резиденции посольства, Вюстингера.
Сами русские послы не принимали участие в этих сношениях, некоторые даже не знали о них, например князь Куракин; но при посольстве всегда были люди, которые это делали; сначала Нессельроде (Карл Васильевич), затем Краф (?) и наконец, Чернышев, который превзошел всех добытыми сведениями.
Когда Мишель был переведен в экипировочное отделение министерства, то лично ему уже было невозможно получать требуемые сведения, и он, со своей стороны, подкупил нужных людей. В этом он показал себя виртуозом. Дело в том, что каждые две недели в министерстве составляли подробный отчет "о составе и расположении всех частей войск"; отчет предназначался исключительно для императора.
Прежде чем его к нему препроводить, обыкновенно его отсылали к переплетчику, причем, в виду крайней важности и секретности этого документа, время, в которое посыльный министерства должен был отнести и возвратить его, было строго определено. Но Мозес, исполнявший это поручение, за несколько пятифранковиков, скорым шагом, сначала относил этот отчет к Мишелю, который прочитывал его и потом передавал прочитанное Чернышеву.
Этого было мало: Мишель подкупил еще чиновника бюро передвижения Сажё, и экспедиционного Сальмони, которые давали дополнительные сведения. Таким образом, Чернышев знал все раньше самого Наполеона или, во всяком случае, также верно.
За эту работу Чернышев платил Мишелю, но очень неправильно, кормя его больше обещаниями милостей русского императора и суля пожизненную пенсию. Были минуты, когда Мишель чувствовал раскаяние, понимая все значение своей вины и хотел перестать быть предателем своей родины; тогда Чернышев грозил ему, говоря, что все равно ему не миновать эшафота, и тот волей-неволей принужден был повиноваться.
В случае же, если Мишель не доставлял скоро требуемых сведений, Чернышев являлся сам к нему на квартиру на rue de la Planche. Обыкновенно же местом свидания была комната швейцара Вюстингера.
Уже попав на след измены, следствие шаг за шагом открыло, что Чернышев не ограничивался услугами мелких чиновников военного министерства. Обнаружилось, что он предложил крупную сумму (на этот раз, правда, без успеха) одному начальнику дивизии и пытался поместить своих шпионов в самый генеральный штаб великой армии. Он переманил на русскую службу знаменитого Жомини (Генрих), одного из лучших знатоков военной техники, лишив таким образом Наполеона драгоценного помощника.
Куда ни направляло следствие свои изыскания, в министерство ли внутренних дел, в министерство ли торговли, всюду оно находило следы деятельности Чернышева.
Все эти разоблачения были представлены императору в двух отчетах 1-го и 7-го марта 1812 года. Видя, что все усилия сохранить свои действия в секрете (что было до такой степени важно в смысле обеспечения успеха) оказались тщетными, что он проведен, как мальчишка и кем же, русским молодым офицером, Наполеон пришел в крайнее раздражение и решил предать все дело скандальной огласке перед лицом всей Европы.
Он решил назначить над изменниками гласный суд с присяжными и приурочить его ко времени открытого разрыва с Россией, намеченного им недель через 6. Пока же все должно было оставаться в тайне.
Тем временем князь Куракин, страшно обеспокоенный исчезновением своего швейцара, поднял тревогу. Не подозревая ровно ничего о том, что творилось столько уже времени в его швейцарской и, предполагая, что Вюстингер сделался жертвой несчастного случая или, самое большее, задержан за какую-нибудь обыкновенную провинность, он обратился с нотой к министру иностранных дел де Бассано, убедительно прося его "предупредить министра полиции об исчезновении этого необходимого в русском посольстве человека, умоляя не медлить ни минуты, и заранее благодаря за содействие".
Наполеон был крайне раздосадован этим набатом со стороны князя Куракина. Первым его движением было кинуть ему в лицо ответную ноту, где было бы изложено все дело. Он даже собственноручно составил ее в самых энергичных выражениях, где поступок Чернышева клеймился как предательство и обман доверия государя союзной державы.
Однако такое оглашение, при отношениях между двумя правительствами, без того до крайности натянутых, могло вызвать немедленный и преждевременный разрыв союза, который следовало дотянуть до времени, когда все приготовления к войне будут закончены.
Поэтому герцог де Бассано получил иные инструкции. Между тем князь Куракин прямо осаждал последнего своими визитами, жалобами, расспросами. Тот сначала отнекивался полным незнанием и только через несколько дней сообщил, что по наведенным справкам Вюстингер арестован "за участие в заговоре против целости государства".
Страшно смущенный этим заявлением, князь Куракин начал оправдываться невозможностью ручаться за своих людей, особенно при таком обширном хозяйстве, как у него. Бассано обещал, по мере хода следствия, сообщать князю Куракину все подробности дела, и вот вся эта грязь, капля за каплей мучительно стала падать на голову дипломата, виновного лишь в своем чистосердечии.
Прошло шесть недель со дня ареста Вюстингера, и князь Куракин успокоился, так как ему было обещано не придавать этого дела огласке. Вдруг, однажды вечером он прочел в "Gazette de France" объявление о назначении на 13-е апреля 1812 года суда присяжных по делу о государственной измене.
Мишель, Сажё, Сальмон и Мозес привлекались в качестве обвиняемых, Вюстингер, как необходимый свидетель. Начался сенсационный публичный процесс под председательством генерал-прокурора ЛегУ. В этом процессе, закончившемся приговором к смертной казни Мишеля, прикованием к позорному столбу Сажё и оправданием Сальмона и Мозеса, были поименованы все причастные к делу лица, в том числе русский поверенный Убри и Чернышев.
Газеты наполнились отчетами об этом процессе. Скандал был полнейший, всесветный. Несчастный князь Куракин был совершенно ошеломлен и не знал на что решиться. Считая своим долгом протестовать, он составил оправдательную ноту и потребовал опубликования ее в газетах, но получил решительный отказ. С той поры начались мытарства несчастного князя Куракина, сделавшегося козлом отпущения за чужие грехи.
С 27-го апреля, дня предъявления присланного из Петербурга русского ультиматума, вплоть до 10-го мая, когда Наполеон уехал на театр военных действий, князя Куракина дурачили самым беспощадным образом, все время питая в нем надежду прийти к соглашению и уклоняясь от прямого ответа.
Тщетно он осаждал Бассано настойчивыми просьбами приступить к обсуждению статей русского ультиматума; тот, под тем или другим предлогом, избегал назначенных совещаний. Выведенный из терпения и чувствуя себя всеобщим посмешищем, князь Куракин потребовал назад свои вверительные грамоты.
Последнее не входило в расчет Наполеона, и Бассано уговорил рассерженного дипломата взять назад свое требование, обещая завтра же приступить к серьезному обсуждению, но сам в ту же ночь уехал в армию вслед за императором. Таким образом, князь Куракин остался поневоле на своем дипломатическом посту без возможности уехать в Россию.
Одной из последних нравственных пыток была для него казнь осужденных по "делу Чернышева", Мишеля и других. Вюстингер же был выпущен на свободу и явился, как снег на голову в русское посольство для исполнения прерванных обязанностей. Князь Куракин лично очень обрадовался ему, но решил прогнать опозорившего его дом слугу. Но и это доброе намерение ему не дали привести в исполнение. Полиция, чтобы утихомирить возбуждение парижской публики, среди бела дня схватила Вюстингера на rue de Bourgogne и засадила вновь в тюрьму.
Таков был последний эпизод всей этой истории, причинившей так много досады Наполеону и в значительной степени, повлиявшей на судьбу всей кампании 12-го года. Главный виновник её, Чернышев, впоследствии стал в иные к Наполеону отношения и, можно предполагать, оказал ему важную услугу.
Когда освободитель Европы, император Александр Павлович, узнал, что Талейран, Меттерних и Каслри устроили союз против него, их спасителя, может быть он приказал Чернышеву, если тот был тогда на острове Эльба, дать знать о том Наполеону и содействовать его побегу, чтобы напустить это страшилище на вероломных друзей России и тем разрушить "их возню"?
Другие публикации:
- Депеша графа Жозефа де Местра сардинскому королю (Виктору Эммануилу I) о "нашей Отечественной войне 1812 года"
- Я сделаю над собой усилие и изложу вам дела в том виде, как они мне представляются (из письма Императора Александра Павловича к великой княгине Екатерине Павловне в Тверь (1812))
- Разговоры, которые я имел с Наполеоном в виде журнала для его императорского величества Александра I (Донесения из Франции князя А. Б. Куракина (1809))