Нет, все-таки правильно сейчас воспитывают мамы своих дочерей. Как будущих принцесс. Принцессами они, конечно, не станут, но зато чувство собственного достоинства будут иметь. По христианским меркам, конечно, это неправильно. Жена должна быть другом и помощницей, терпеливо сносящей капризы, неудачи мужа, его плохое настроение и перманентное безденежье.
Не возникать, не нарываться, не мешать, не вякать – покорно нести ношу супружества. Как пристяжная лошадь. Ничего, если тягловый конь лягается и кусается. Ничего, если он начнет халтурить и отлынивать от основной своей работы. Или башку налево повернет, а то и весь в ту сторону потянется – ты все это стерпишь. Предназначение такое – молчать и тащить. Вы же в одной упряжке.
- А почему я? - Спросит пристяжная.
- Потому что, ты провинилась перед Господом. Ослушалась его. И за это рожать тебе в болезни, быть битой и униженной. Ты наказана во веки веков.
- Но я причем? Это Ева ослушалась. С нее спрос. Чего я-то?
И если разобраться, то и не с нее, а со змия спрос. Он соблазнил бедную женщину. Что она ему – не таких зубров уламывал. Сатана, все-таки, не какой-нибудь Безруков из рекламы кредитов. А тут новенький человечек женского пола, юридически совершенно неграмотный, без жизненного опыта… И – нате – виновна! Незнание законов не освобождает от ответственности!
И вот – получите, товарищ Женщина, две с лишним тысячи лет сроку. Будешь теперь ты и бита, и унижена. Будут тебя уводить в рабство и пинать в живот. Будут в тебя сапоги летать и башмаки. Будут тебя за волосы таскать и кнутом полосовать. Или просто с утра по зубам давать исключительно в воспитательных целях, чтобы неповадно было. А благоустроенные родильные дома с комфортным содержанием и передовым медицинским оборудованием ты получишь, дай Бог дожить, в году 2020, и то за деньги. Так что – терпи. Терпи и вспоминай свой дерзкий поступок, гражданка второго сорта. Вспоминай и думай, прежде чем что-то этакое сделать. С тебя, милая моя, спрос!
К мужчинам у Антонины отношение было, мягко говоря, не совсем лояльное. Прямо сказать, она их ненавидела. Причина ненависти понятна: все мужчины, которые появлялись на ее жизненном пути, были, как на подбор: уроды. Папенька – урод номер один. Она навсегда запомнила его «светлый образ». Что-то такое бесцветное и пропахшее самогоном. И орущее на весь дом. Пьяный папа колотил мать всем, что попадалось на глаза. Просто так. За родину! Он так и говорил:
- За родину!
Пока мама пыталась собрать на груди ошметки от разодранной кофточки, привести, пригладить расческой клочки разлохмаченных в драке волос, постанывая и подрагивая нижней губой от боли, папенька, укладывался на постель в обуви, наконец-то засыпал. Что-то там такое было в его тупой башке – алкоголь не усыплял его, а только возбуждал нейронно-протоновые связи в остатках пропитого мозжечка.
Он мог всю ночь бродить по квартире и докапываться до всего, что движется. Мать приказывала дочери не шевелиться, прикидываться спящей. А лучше – мертвой. Чтобы тот не докапывался. А маме прикидываться мертвой не получалось: «хозяин» пришел! Надо жрать подавать, сапоги целовать и радоваться, что есть у нее, убогой такой, мужик!
Пока «папа» отдыхал, мама спешно прибирала с развороченного стола посуду, приводила в порядок истерзанный папиными боевыми действиями дом и тихонечко, бесшумно мыла посуду.
Трезвый отец был еще хуже. Его все ужасно раздражало: и тихая мышка-норушка жена, и тихая, запуганная до безумия дочка, и нищая обстановка квартиры и безденежье, по его милости, между прочим, давным-давно определившее семейный статус. Он рычал, поносил мать последними словами за ужин, состоящий из картошки и квашеной капусты, одним махом сгребал скатерть с посудой на пол. Топтал все грязными ботинками и рвал единственную, с любовью крестиком расшитую скатерку зубами. Как Тузик грелку.
- Да что ты последнее портишь, сволочь? – не выдерживая, кричала жена, - ты хоть что-нибудь в дом купил, ты хоть копейку нам с дочерью дал? В рванье все ходим!
И тут же захлебывалась, получив кулаком в лицо. А папа, обидевшись, хлопал дверью и покидал постылую семью. Ненадолго. Ночью являлся пьяней вина и начинал очередной концерт по заявкам.
Утром Тоня, не спавшая сутки, просила, умоляла маму:
- Разведись с ним, мамочка! Я прошу тебя, мама, давай уйдем, убежим, пожалуйста! Я не могу больше!
А мамочка, едва шевеля разбитыми губами, шепелявя, отвечала:
- Дак ведь он отец тебе. Как ты будешь без отца? Что люди скажут?
Похоже, безмозглый отец выбил ей не только зубы, но и оставшийся ум. Или его у мамы от рождения не было – разве умная девушка выйдет замуж за такого урода?
Короче, кончилось все достаточно предсказуемо: папа маму убил. Мама отправилась на кладбище, папа в тюрьму, а Тонька в детский дом. И там, в детском доме, ей очень понравилось: чуткие воспитатели, веселая нянька, толстые поварихи и ответственная донельзя сторожиха, приклеившаяся к детскому дому, чтобы видеться почаще с любимым внуком. И главное – никаких мужиков! Если не считать инвалида завхоза и мальчиков. Но мальчики Тоню не донимали – боялись. Тоня какая-то дикая была. Стоило одному из пацанов походя дать Тоньке поджопника, Антонина с визгом бросилась на него и чуть не убила. Был очень серьезный разговор в кабинете директора. Этому мальчику досталось. Потому что «девочек обижать нельзя». Но и Тоне досталось, потому что она – девочка, и девочки так себя не ведут.
Но не сильно досталось. Ее личное дело все читали. И понимали, отчего Тоня такая агрессивная.
Кормили тут хорошо, на убой. Детдому помогал шеф, директор продуктового магазина. Поэтому на Тониной тарелке всегда было мясо: гуляш, котлетки или курица. Или половина сардельки, сочной, ароматной, уютно примостившейся около горки воздушного картофельного пюре с лужицей растопленного сливочного масла в ямке. Поэтому Антонина быстро пошла в рост и вскоре стала самой высокой в группе.
К тринадцати годам у нее у первой выросла грудь. Теперь мальчики по Тоне откровенно вздыхали и поглядывали мечтательно на нее снизу вверх. Но Антонина (как там у Ильфа и Петрова) была к ним холодна. Мальчики, все равно, что волчата. Симпатичные и наивные, пока маленькие. Но из них, рано или поздно вырастут уроды вроде папаши. И нечего надеяться на их сознательность: они и здесь, под надзором воспитателей умудряются гадить в души беззащитных девчонок. То за косу дернут, то пинка отвесят, то зубной пастой лицо измажут. И гогочут – как смешно. Тоня их периодически поколачивала.
- Ты че, дура совсем? – недоумевали парни, - за что?
- За родину! – цедила Антонина, - а за дуру ответишь.
Она записалась в секцию по боксу и делала успехи. Директриса переживала, что Тоня вырастет мужеподобной, и у нее произойдет сдвиг в половом развитии. То есть, она начнет влюбляться не в тех, в кого надо. Но с Тоней этого не произошло. Она вообще ни в кого не влюблялась. Даже в шестнадцать лет, когда девчонки бродили с затуманенными взорами и ни о чем не думали, кроме мальчиков. И каких мальчиков – тех самых, от которых прибегали в спальню все в слезах и соплях! Прибегали к Тоньке, прося «разобраться»! И Тоня честно разбиралась. И теперь мальчики хорошие, а Тоня – плохая. И вообще дура психованная. И замуж ее никто не возьмет!
Тоня плюнула на подружек и поступила в педагогическое училище, которое уже через два года переименовали на американский (жутко модный на то время) манер. Так что выпускалась Антонина уже из колледжа. Директор, помнится, специально тянула это «джэ-э-а». И это Тоню жутко раздражало. Как быстро меняются люди. Совсем недавно директриса ратовала за победу коммунизма, а теперь пластается перед заморскими новшествами. Рынок – это хорошо, бизнес, даже такой дикий, российский – тоже. Но зачем так уж откровенно рисоваться?
Антонина вернулась в родительскую квартирку. Оглядела убогие стены и обшарпанный, годами не обновлявшийся пол. На шаткую мебель и убитую напрочь ванную. Жить после уютных детдомовских спален и симпатичных, совсем не казенных столовой, учебной и игровой комнат тут не хотелось. Но… Добро пожаловать, Антонина, в новую, взрослую жизнь!
Впрочем, на жизнь жаловаться Тоне было грешно. Хоть и утопала страна в разрухе девяностых, но детскому дому везло. Бывший шеф, а теперь спонсор, выкупил свой роскошный продуктовый магазин и сдал его в аренду под многочисленные торговые точки. Разжирев на нечаянных шальных деньгах, сердцем не зачерствел (или перед Богом откупался) и по прежнему помогал сиротам. За счет благодетеля казенное учреждение выглядело прекрасно, а ребята-выпускники, кроме государственной помощи, получали хорошие подъемные и от бизнесмена.
Этого хватало, чтобы начать самостоятельное плавание. Если иметь голову на плечах. У Тони она была. У подружек – нет. Вполне рассудительные в детстве, девочки глупели на глазах. Почти все, даже самые страшненькие, повыскакивали замуж. Сыграли пышные свадьбы (было, на что). Нарожали детей. У пары-тройки невест Тоня даже свидетельницей была. И это ей не понравилось.
Одно и тоже: нарядная невеста в пышной фате, друзья-одногруппники-одноклассники. Растроганная директриса с мокрыми глазами. Женихи в плохо сидящих костюмах. Море алкоголя. Море разливанное. Все пьют, пьют, пьют, как в последний раз. Потом блюют. И снова пьют. После, гости, забывшие, по какому поводу собрались, дерутся друг с другом. А в финале пьяная невеста с оторванным подолом тащит на себе жениха. А тот, ничего не соображая, машет ногами и руками – сопротивляется. Не хочет нырять в «бескрайное море счастливой семейной жизни». Так регистраторша торжественно декламировала в загсе. Потом Тоне надоело слушать про «море», и она перестала посещать торжества. Одно и то же.
И жизнь у подружек была одинаковой, под копирку. Копеечная работа, задержка зарплат, пьющий (как правило) муж. Дети, посыпавшиеся как горошек. Нищета. Скандалы. Драки.
И – «здравствуте, я ваша тетя» - бесконечные просьбы:
- Тонечка, приди, пожалуйста, помоги. Мой совсем с катушек слетел! А? Тонечка? Он только тебя боится!
Тоня вздыхала и шла. И что там видела? Пе-ту-ха! Всклокоченный, ершистый очередной Петька или Васька буянил на кухне, пугая ребятишек. Тоня вырастала в дверном проеме, и хуком справа валила пьяного Петьку или Ваську с ног. Валила до нокаута. Чтобы наверняка.
- Ты его не убила хоть? – переживала подружка.
- Жить будет. Оклемается минут через двадцать. Если опять начнет, добавь сковородкой ему.
- А может, посидишь? Чайку попьем?
Тоня прожигала хозяйку тяжелым взглядом и отказывалась от угощения.
- Дура ты, Светка. А ведь пятерочницей была.
Автор: Анна Лебедева