Итак, в записной книжке была запись:
1. коллектив, стая или стадо это непустое множество.
2. множество с количеством элементов более одного, тавтология... более одного, значит, заведомо непустое.
3. коллектив, стая, стадо это множество, как минимум, млекопитающих животных. А толпа?
4. толпа это только о людях. Коллектив - о людях, значит, пока надо понять в чём толпа отличается от коллектива. Стадо это, скорее всего, исключительно о животных (почему только? ну, допустим, так). Значит, перепишем начальное: коллектив - стая - толпа.
Наверное, я долго бы блуждал в словах в записной книжке, если бы не посмотрел однажды по телевизору, — да, в то время мы смотрели телевизор, а не не на экраны ПЭВМ, ну вот такое тоталитарное время было, ужас-ужас-ужас! до чего советская власть довела людей, не было у них «компов» и «смартфонов», это — Сталин виноват, да-да! — один документальный фильм, в котором был вот показан вот такой эксперимент:
И это — не сцена из спектакля, это — документальный фильм о психологии «Я и другие», снятый на Киевской студии научно-популярных фильмов в 1971 году. Феликсом Соболевым. Его научным консультантом был академик АПН СССР А. Петровский (учителя прекрасно знают — кто это такой). Кстати, это — киевские школьники. Но это — дети Советской страны.
А вы, что, думали они все и всегда были бандерлогами и нацистами? Это, между прочим, школьники примерно моего поколения, чуть моложе.
И... надо же так случиться, что у меня была возможность попасть вот в ровно такую же ситуацию. И я точно могу сказать почему эти пионеры поступают именно так, как в кадре. Они просто иначе поступить не могли. Представляете? Иначе не могли!
Стажировка в войсковой части
Дело было в военных лагерях после четвёртого курса. Надо сказать, конечно, что мы уже в отличие от молодых солдат-призывников были и постарше их и жили вместе в одной огромной палатке, и система обучения, разумеется, у нас была другая... но важно иное: мы уже были знакомы друг с другом за время учёбы, нас объединяло одно и то же бытие на протяжении четырёх лет, которые в молодости значат поболее, чем тридцать в зрелости.
Случилось так, что наш курсовой офицер (кстати, незаурядный человек!) заболел, у него разыгрался, насколько я понимаю, радикулит, причём, по-видимому, жестокий настолько, что когда он всё же приехал (примерно через пару недель) к нам, было видно, что ему тяжело ходить, а лежать пришлось на досках, которые мы ему положили на кровать с панцирной сеткой. Так что две недели фактически мы были предоставлены сами себе.
Ну, среди нас, разумеется, были те, кто уже имел воинские звания, так как они отслужили срочную службу в армии. Эти парни стали командирами отделений, все, кроме одного, который служил во флоте и демобилизовался старшим матросом, а потому он был разъярён каждый раз, когда к нему обращались «товарищ ефрейтор», но, замечу, что в войсках ПВО старших матросов нет и обращаться по Уставу следовало к нему именно как к ефрейтору, так что он мог материться, а мог не материться, но для нас он был не старший матрос, а именно ефрейтор.
Для тех, кто не знает: начиная с какого-то момента ефрейтор в СА было весьма непочётным звание, на эту тему было масса чисто армейских поговорок: «Чистый погон — чистая совесть», «лучше дочь-проститутка, чем сын-ефрейтор», «сопля на погонах»...
А ещё, начиная примерно с начала семидесятых в СА процветала то, что называлась «дедовщина», думаю, что пояснять это не надо уже. Так вот, все эти ребята, которые отслужили, вдруг почувствовали себя «дедами». Не учли они только одного: они, может, и деды, да вот только мы были не «салабоны».
Жили мы в одной большой каркасной палатке (по-моему, насколько я помню, М-30) на краю плаца — весь взвод. Туда мы поставили кровати в два яруса, в дальнем правом, если считать от входа, углу поместили стол и стулья, почти по центру палатки стояла железная печь. Да-да, дело было в Сибири и ночью среди тайги даже в конце августа далеко не всегда было жарко.
Ну, там было много всего интересного, включая сбор зверобоя на чай, сбор лисичек в тайге для всего взвода... Там много было интересного и в дежурствах по кухне, и в кормёжке, и в службе, и в обучении, и в инструктажах нашего курсового, когда он приехал. Кстати, именно там я понял, например, почему в полевой форме сапоги лучше ботинок и почему эмблемы в петлицах и пряжки на ремнях — эмалированные и тусклые.
После того, как мы приняли Присягу, сжимая карабины Симонова со сложенными штыками, — а я это помню до сих пор, — стало возможно требовать от нас подчинения Уставам. И вот тут произошло страшно интересное.
Каждый день начинался, как и положено, с побудки, построения, зарядки и поверки. И мы стали замечать, что курсанты ровно трёх из четырёх отделений практически всегда получали взыскания в виде нарядов вне очереди... только как-то странно: сегодня двое из второго и третьего, а завтра — три из третьего и два из четвёртого, послезавтра — один из третьего, два — из второго... В счёт не входило только первое отделение. А из остальных всегда одно было свободно от взысканий, а два других — нет. Ну, меня лично это не касалось, так как наряды давали, главным образом, придираясь к внешнему виду, а вот как раз ко мне по этому поводу придраться было... ну, скажем так, сложновато. Для справки: в мой застёгнутый ремень не только не пролазило лицо, но его и сверху на голову натянуть было нельзя. Ну, словом, меня лично это ни разу не коснулось.
Вообще-то мы довольно быстро заметили такое странное распределение утренних взысканий и, по-правде говоря, недоумевали. В ход пошла математическая статистика (да, напомню, что мы там были все — математики).
Но вот в одну из ночей, когда дневальный, который поддерживал огонь в печке, слишком сильно её раскочегарил и на верхних ярусах стало жарко, один из курсантов проснулся...
Утром он рассказал нам вот что:
— Слушайте, наряды помните? так вот, сегодня ночью просыпаюсь, я ж рядом со столом, смотрю, а наши отцы-командиры в карты играют (он назвал всех, кроме командира первого отделения). Прислушался и выяснилось, что они играют не просто так, они играют... не поверите... на наряды в отделениях.
Мы своим ушам не поверили. Проверили — точно. И вот тут нас это возмутило. Дело было не в самих по себе нарядах, а в образе действий наших одногруппников, которые ведут себя, словно мы их крепостные. Ну, «стучать», докладывать о подобном поведении было не принято, да, к тому же, что мы, сами не справимся, что ли?! И мы договорились до следующего. На очередной раздаче нарядов шаг вперёд делает не только тот, на ком решили отыгрываться «отцы-командиры», но и весь взвод, кроме первого отделения. А, доложу я вам, ситуация, когда на тебя надвигается вот так целый строй... очень нерядовая и многих вводит в сознание. Словом, ... omnes pro uno (все — за одного...)...
Всю ночь «отцы-командиры» играли в карты, выделенный от нас человек фиксировал их результаты. Получалось, что наутро второе отделение — один наряд, четвёртое — три.
Настало следующее утро. Наступила поверка. Командир второго отделения прошёлся вразвалочку и скомандовал: «Рядовой... шаг вперёд». Я стоял в первой шеренге рядом с этим парнем, он делает шаг... передний строй качнулся и... остался на месте. И в этот момент я понял, что просто физически не могу не шагнуть. Я шагнул. Повернулся к строю. На лицах моих товарищей были весьма сложные выражения. Со мной и с парнем рядом со мной все старались глазами не встречаться. Мне скомандовали «встать в строй!». Я остался тогда стоять, не подчинившись команде.
В общем, все сообразили, включая и «отцов-командиров», что произошло нечто, потому поверка быстро закончилась. Я получил наряд, о том парне все благополучно забыли.
Ещё раз: я внутренне чувствовал, что никак иначе поступить вообще не мог. Это ощущение, буквально биологическое, меня посетило затем ещё пару раз в жизни. Я отлично считывал тогда те ощущения и эмоции, которые были у тех самых пионеров в документальном фильме. Психолог в кадре не вполне понимает: они не боролись ни с каким искушением поступить индивидуально, они боролись внутренне с совершенно иным: они оценивали верно ли они вообще понимают ситуацию, когда надо поступить коллективистски, но, вроде как большинство... Но доминанта тут — именно индивидуальное решение, именно индивидуальный, а не стайный выбор. Это был их выбор, каждого, это был мой личный выбор. Понимаете: выбор индивидуальный, но состоит он в том, чтобы отказаться от индивидуального в пользу общего или нет.
Ну, что было затем? А затем, ко мне начали подходить курсанты и делать мою работу в наряде. Мне просто не позволили делать ничего. И все извинялись, но при этом говорили: «я сдрейфил». «Я»! А не «мы».
Да, а что потом было с «отцами-командирами»? Ну, о сем умолчу, скажу только, что я делал всё, чтобы дело не закончилось трибуналом и тяжёлыми увечьями, хватило серьёзного коллективного (!) разговора в палатке, и игра в карты прекратилась навсегда. Заартачился только «старший матрос»... ну, что случилось с ним... ладно, пусть это останется в том году среди тайги.
... unus pro omnibus (один — за всех).
И снова записная книжка
Когда мы уже уезжали из лагерей домой в город, в поезде я вытащил записную книжку, прочитал записи... и написал:
Стадное поведение: я поступаю так, потому что так поступают все, цель не выясняется.
Стайное поведение: я поступаю так, для того, чтобы при посредстве всех достичь своей строго цели, все остальные суть средство.
Коллективное поведение: я поступаю так, потому что осознаю, достичь общей цели, совпадающей с моей, можно только тогда, когда я отказываюсь от достижения строго личной цели, полагая общую как свою.
Да, но коллектив это всегда больше одного...
Впереди нас ждал последний курс института.
<окончание следует>