Доска, треска, тоска
Белый город моей мечты
Снятся мне на Двине плоты
В нашу юность мосты
ДО
Я играю «В города» с пяти лет. Мало кто может состязаться со мной в эту игру. Еще в шестом классе я потрудился зазубрить списки городов на А-К, Б-К, В-К, Г-К, Д-К и т.д вплоть до Я-К.
И первым городом в этих списках значился неведомый мне Архангельск. И до марта 1972 года\ он так и был для меня словом на А-К.
В марте 1972 года Люба и Руфа ткнули меня в фотографию Архангельска на открытке, на которой оказался запечатленным пятиэтажный дом Руфы! Понятно что не ее собственность (в СССР о таком и речи быть не могло!) а дом в котором она росла. Пальчик Руфы ткнул в окошко квартиры и мне стали объяснять что это дом на центральной улице города.
Фотографию я вежливо рассматривал и думал что мне это всё ни к чему.
В Архангельск я не собирался ни в одной из детских мечт.
Я рос большим домоседом.
В том числе и потому что часто болел и лежал на своей кушетке за своей печкой.
Ездил только туда, куда меня брала мама но десять месяцев в году проводил строго в своей комнате. А разлуки с домом всегда переживал очень тяжело и первые трое суток в любом новом месте плакал и тосковал по дому, по бабушке и по маме.
Люба понравилась мне сразу, практически мгновенно. Но у меня не было опыта проживаний влюблённости. Просто появилась девушка на которую я смотрел как-то «не так» как на всех остальных девушек вокруг себя.
В техникуме в моей группе я дружил с Таней Штакиной и с Людой Перепелицей. Но ни в один момент я не видел в них своего будущего. Это были абсолютно недосягаемые для меня красотки. А я в детстве пообещал себе с красотками не связываться. Начитался романов в которых непременно красавица губит своего избранника. И зарёкся!
Руфа, Люда и Люба были простые девушки моего возраста, моей «учёности», моих пониманий мира, абсолютно практичные, абсолютно земные, красивые но без гламурного блеска. Просто очень хорошие девчонки. У Руфы был жених однокурсник Вова Быков. У Люды меня не устраивал ни рост, ни прическа. Хотя она была очень весёлая и остроумная. А Люба была для меня загадкой.
В ней было что-то влекущее. Молчаливая, немногословная, простая и надежная.
С нею вопроса о Любви не было, потому что она сама была Любовь.
Естественно я исходил из рецепта прописанного мне моей бабушкой еще в далеком шестьдесят седьмом году. Бабушка рассказала мне как она сошлась с моим дедушкой. Она переехала в Киев из Белой Церкви с двумя классами церковно-приходского училища, что считалось очень крутым уровнем образования для девушки. Однажды летом на Крещатике, в самом центре ее приметил молодой журналист. Впрочем это она узнала позже. Так вот, он ухаживал за ней ТРИ ГОДА!
Познакомились они в 1918-ом году, а расписались в 1921-ом. А в 1922-ом родилась Роночка.
И бабушка мне многократно повторила: «Три года! Три года никаких ля-ля!» Познакомившись с Любой поближе я спокойно ушел служить на два (как мне тогда казалось) года, а попал в ВМФ на три! Прекрасно! Значит так и проверим себя перед тем как заниматься ля-ля!
Люба проводив меня на службу вскоре вернулась в Архангельск и мы переписывались изредка. А в 1974-ом году сумели оформить отношения серьёзно и расписались. Я дослуживал уже женатым и сразу после демобилизации отправился в Архангельск, который до моей женитьбы вообще не рассматривался мною всерьёз.
ДОСКА
Архангельск – это в первую очередь Всесоюзная Лесопилка.
Река Северная Двина (двоина – от слияния двух рек в одну) это одна из величайших плотоносительниц мира. По ней всю навигацию движутся от мест вырубки огромные плоты из свежеспиленных стволов. И это море стволов распиливается и превращается в огромное скопление досок в пакетах. Доски эти высушиваются и на кораблях отправляются во все страны мира. Как любой житель Архангельска я поработал на всех этапах обработки ствола и превращения его в пакет досок. Мне посчастливилось стать высокопрофессиональным рабочим на поштучной выдаче досок на торцовочный стол торцовки.
Я научился мгновенно разбираться в завалах из досок и упорядочивать эти хаотичные нагромождения. В любом навале я сразу вижу с какой доски начинать и куда её тянуть.
Великое искусство! И молодых сил требует немало! За год большинство молодых людей остаются практически «без рук». Руки болят, опухают, растягиваются связки, рвутся жилы.
Мало кто выдерживает больше года. Я отработал три года и перекидал своими руками одиннадцать миллионов досок чем горжусь. Мне – марафонцу очень нравилась работа руками. Силовая, требующая особой координации всего тела, рисковая! А как виртуозно я управлял своим крючком из лучшей в мире – канадской - стали!
В Канаде научились делать самые лучшие пилы для больших пилорам.
Постав – это набор пил для распила брёвен определённого формата.
Рамы располагают в два ряда. На раме первого ряда производится первичный распил ствола и вырезается брус. На раме второго ряда брус укладывается на ровный бок и пропиливается на несколько досок. Теперь свежеполученные доски падают на обрезную станцию и пропускаются через неё с фантастической скоростью одна за одной приобретая уже почти законченный ыид. Остается с двух сторон отпилить концы с обзолом и доска приобретает завершенный товарный вид! Вот на этом этапе я их как раз и подаю на специальный торцовочный стол. Это потрясающий многочасовой непрерывный «Танец с досками» против которого «Танец с саблями» Хачатуряна отдыхает! Одно дело семь минут крутить почти пушинку – сабельку, и совсем другое несколько часов подряд вращать в воздухе шестиметровые двухдюймовые и дюймовые хлысты сырой сосны шириной от 15 до двадцати двух сантиметров! И всё это при помощи специально заточенного крючка длиной в шестьдесят сантиметров! Взгляд податчика, доля секунды и крючок метко втыкается в торец огромной доски. Рывок и шестиметровая туша доски в воздухе вращается на столом! Прихлоп и доска поплыла к торцовщицам. Три секунды! Каждые три секунды новое тело гигантской туши! Три с половиной часа подряд! Тысяча досок в час. Семь тысяч досок в смену!
А ведь иногда и две смены подряд! Примерно два-три раза в неделю. Потому что дети хотят кушать. Им нужны игрушки. Их надо мыть мылом и необходимо им покупать одежду. И не только носочки, но и тёпленькое на зиму. А я обожаю эту работу. Я понимаю, что век мой краток и всего себя отдаю деткам. Никого другого у меня нет. Я живу для других. Я живу для семьи и в первую очередь для своих ненаглядных. Тот, кто не лежал месяцами беспомощно на больничной койке не поймёт. Сытый голодного не разумеет. Мне всё детство внушали, что я не жилец и вообще какой-то «не такой». Представить себе что я смогу пробежать сто двадцать пять кругов по дорожке на стадионе «Динамо» я не мог. Я мечтал о том, чтобы просто встать и пойти своими ногами. После осложнения на сердце я полгода не мог ходить! И здесь ощущая себя исполином я с восторгом вращаю эти доски одну за одной. Танцуем! Я и моя маленькая бригада из двух торцовщиц! Всю смену! И нам нет равных на СЛДК. Говорят что ни на ЛДК имени Ленина, ни на Новодвинском ЛДК таких нет! И из Котласа ребята утверждают что нам нет равных. Танец с досками! Моя стихия! И в коротких перерывах прямо на торцовке я пишу статью «Как я пишу песни»! Прямо на торцовке я пишу свой диплом и на латыни и на аттическом диалекте древнегреческого, и на французском. Мои итальянские вкрапления вызовут восторг у Веры Яковлевны – моей Мамы в моей же Альма-матер. Ей нравится что я наизусть помню многие диалоги Платона. Ей нравится, что я исследую апории Зенона не поверхностно. Только об одном она попросит меня в восемьдесят седьмом: «об одном, чтобы тебе не оторвали голову!»
Именно тогда я напишу эту строчку: «Красный цвет – цвет сердец и отрубленных наших голов!»
Доска!!! Её императорское величество Доска! Подлинная Императрица России!
В Архангельске улицы застланы досками!
Все заборы из досок! Все дома обшиты досками! Город отправляет в мир не мерянное количество досок! Все причалы уставлены пакетами досок. На железнодорожной станции километры вагонов с досками! Доска доске доской доскою о доске!! И нет ничего прекраснее рисунка на срезе доски. И нет ничего прекраснее многоцветия её узора. А резьба по дереву в Архангельске доведена до бесспорно совершенства!
Архангельск для меня и во мне это Доски, только доски, одни доски и ничего кроме досок
ТРЕСКА
В детстве и юности я рыбачил.
Рыбачил я со своими детьми и на Северной Двине в Архангельске с плотов. Рыбку я всегда ловил на червячка обычной удочкой с леской, поплавком и крючком. Рыбки мне попадались простые: ёршики, карасики, речные окуньки. Когда подъязок, когда щурёнок, иной раз плотвичка.
Занимался в детстве и юности и подлёдным ловом на городском пруду. Всё было. Но речную рыбу я не ел. Слишком много костей и вкус «не тот».
На флоте нам почти ежедневно давали то красную рыбу (кусочками, дольками) то красную икру.
Естественно морские. Иногда готовили нам и окуней и камбалу. В общем морскую рыбу я любил. Особенно уважал хорошо прожаренного окуня. Хотя и здесь с костями проблем хватало.
После переезда в Архангельск мы с Любой пошли на рынок и там я впервые увидел свежеотловленную треску по цене… пятьдесят копеек за один килограмм!!
Эту огромную рыбину длиной сантиметров девяносто мы купили и Люба впервые приготовила мне треску. До этого трески я не ведал. Слово слышал, а рыбы такой не пробовал. А тут сразу распробовал. Это был сказочный вкус!! Это было непередаваемо вкусно! Это было нечто неподражаемое. Я не находил слов для выражения своего восторга. Люба смотрела на мою физиономию, а я извлекал из горла только невнятные трёхэтажные междометия! Мычал. Пристанывал от удовольствия. С того первого ужина треской я ею заболел. Я ездил на Факторию, метался по рынкам и рыбным магазинам. Всё! Я хотел только треску. Большую. Крупную.
Для меня Архангельск навсегда спаялся именно с этой рыбой. Никакой минтай, никакая камбала, никакая скумбрия в подмётки не годились треске. Треска это наше всё! Только треска! Исключительно треска!
А потом рыба в Архангельске исчезла! Пропала совсем! Испарилась! Ушла навсегда!
Был 1978-ой год. Три года трескового счастья для меня закончились. Постепенно полки всех продуктовых магазинов совершенно опустели. Осталась на прилавках только мойва. Одна мойва и ничего кроме мойвы. Я как раз устал от Университета и уже подумывал бросить «это дело», но тут возник совершенно неожиданный мотив: приобретение невозможного – продуктов питания для семьи.
Университет это две экспедиции в альма-матер в год на три-четыре недели: сессия!
Я приезжал в Питер, два дня отсыпался а затем за двое-трое суток сдавал все экзамены и зачёты и на сэкономленные так деньги закупал колбасу и мясо, корейку и грудинку, свининку и говядинку, баранину и тушёнку! В Ленинграде пережившем блокаду продукты были! И масло было сливочное! И молоко было! На 18-ой линии (за давностью лет могу ведь и ошибиться – вдруг на 17-ой?) в институте родного Ленгосуниверситета имени Жданова А.А. посвящённом её величеству Химии за постом охраны под лестницей я обнаружил не афишируемое широко хранилище сухого льда! Я проникал в него, затаривался кусками этого сокровища, в больших своих баулах прокладывал обернутый в сухие тряпки сухой лёд между набранными продуктами и вёз охлаждённые баулы сутки до Архангельска в любую жару и довозил всё в целости и сохранности. Хватало на два месяца и нам самим, и подружкам Любы по работе.
И вот тут внезапно умер родной брат мамы Любы – Александры Александровны в Запорожье и семья отрядила меня туда вывозить оставшиеся от него сокровища = большой холодильник и большой цветной телевизор. Тогда это были трудные позиции. Черно-белый телевизор мы брали в кредит на год! В общем я прибыл впервые в жизни в Украину и в Запорожье посетил и Сашу Манжоса и его очаровательную спутницу (они гостили в 1971 году у нас в Свердловске!). Впервые я понял, что в Запорожье нет леса. То есть найти на улице доску невозможно. Дерево в Запорожье – ценный товар. Это не Архангельск. С большим трудом я всё-таки смог запаковать и огромный холодильник и огромный цветной телевизор и отправить в товарном вагоне в Архангельск как «багаж». Решив основные вопросы я заглянул на центральный рынок и обомлел! В Запорожье на рынке свободно лежала … треска! Та самая! Наша! Архангельская треска, добытая нашим рыболовным флотом и доставленная на нашу архангельскую факторию! Но в самом Архангельске трески не было! Я не тютя с тётей, я тятя! При моих «связях» и при моей энергетике если бы был «левый» проход я бы его обнаружил. Борис Артемьевич Радевич – в прошлом недавнем следователь по особо важным делам! Юрист чудовищного опыта и высочайшей квалификации! С его контактами он трески найти не мог. Не то что для меня – своего непосредственного руководителя, тренера и сподвижника для своего родного сыночка! Трески не было, а в Запорожье она жгла мне глаза неземным огнём! И я попросил у мамы десять рублей переводом, нашел мороженщицу с сухим льдом впридачу и закупил восемь килограмм трески!
И я довёз плацкартами треску до Архангельска через Белоруссию, Псков, Питер, Вологду!
В самое голодное время я дотащил до дома в Архангельске восемь килограммов Трески!!
ТОСКА
В 1994-ом году Люба ушла от меня с детьми «навсегда». Просто сказала: «Прощай!» Оставила меня в квартире найденной Зоей для нас – нелегалов. И вот я сижу на кухне у Людочки. Один. Совсем один. Абсолютно один. Без средств к продолжению жизни. Без детей. Без Любы. Надвигается страшная пустая убийственная ночь. У меня нет никаких сил к продолжению борьбы. Всё бессмысленно. Те для кого я суетился и жил последние двадцать лет исчезли в пропасти огромной непонятно разлагающейся державы. Мне было предъявлено полное абсолютное опровержение всех моих мыслей, всех моих чувств, всех моих переживаний, всех моих логик и педагогик.
Через две недели бандиты на улице искалечат мне колено и отобьют пиджак с документами. Избитый я буду кружить по городу с милиционерами и искать нападавших. Мы их не найдём. Мне дадут справку из травмопункта и справку об утере паспорта. Я останусь в центре Архангельска один, без денег, без документов, без зимней одежды. А будет еще зима! Мне немного помогли по первости Володя и Руфа. Они продержали меня у себя две недели. Это была неоценимая помощь. Но… Потом Павел устроил меня к одному мальчику на одну ночь… Я краем уха слышал разговоры о том, что я безнадежно болен и меня надо бы устроить в тихую обитель в Талаги. Они не понимали, что из Талаг живым я уже не выйду никогда. Надо понимать, что это такое – схватки с властью. С 1987-го года я вёл открытую войну против Свердловского обкома КПСС. Наша схватка с Петровым закончилась так: он мне на бюро сказал: никогда вас не восстановят в партии, а я ему ответил: это вас всех в партии не будет, а я буду!
Но для меня наступила минута абсолютной полной ясности.
Я трое суток выл волком на кухне у Людочки. Давился слезами. Не было ни слов, ни желания говорить. Я понимал, что в любой миг могу обнаружить ствол приставленный к затылку или ко лбу. Я понимал, что перо прилетает мгновенно. Я прекрасно знал как подрывают автомобили.
Вот судьба тех с кем я дружил до описанной ситуации в Качканаре:
Гена Некрасов застрелен в лоб из пистолета в Москве
Гена Лукин зарезан «пером» в тюрьме на Северном Урале
Коля Вохмянин – взорван в своём автомобиле в Качканаре.
Это случилось с ними спустя 5-8 лет после моей гибели в Архангельске…
А я…
Я принял парадоксальное решение: сунуть голову в самую пасть льва, или "пройти через мат".
Пройти через мат – профессиональный шахматный термин: мастер видит что в результате острейшего форсированного варианта с жертвами может получить объективно неизбежный мат, но надеется на то, что в длинной форсированной игре на время партнер допустит ошибку и тогда…
Так именно Борис Радевич переиграл Федина в решающей партии областного первенства, когда у Володи Щепеткина «в конвертах» висело три отложенных позиции и он мог договориться с партнерами, если бы Борис проиграл. Но Борис упорно сидел и не делал хода, пока у него на часах не осталось две минуты. Тактика сознательного попадания цейтнот! Надо успеть сделать восемнадцать ходов ха две минуты. На доске тупой разноцвет с осложненной пешечной фактурой.
Радевич видел что жертва двух пешек и слона прерывается контржертвой с неочевидным сразу матом, но Федин еще не мог просмотреть этот вариант ДО… ведь двигать пешку бэ было очевидным безумием… И понеслось! Энгельс Иванович только записывал ходы белых а Сережа Забродин писал ходы черных, Володя Щепёткин и Саша Серёдкин восхищенно следили за доской. Мелькали руки и фигуры летели на пол… Всё! Дым рассеялся, Радевич победно вёл решающую пешку во ферзи мимо беспомощного слона Федина. Публика сокрушённо кивала головами. Радевич вновь Чемпион Архангельской области. Федин остался за чертой призёров. У него было полно времени но он играл «на цейтнот» партнёра и прошёл мимо сильнейшего продоложения.
Борис Артемьевич с удовольствием продемонстрировал ему весь вариант. По сути он расплющил соперника.
Теперь мне предстояло сыграть нечто похожее в игре со свердловской мафией.
Я уже был повержен, обезоружен и раздавлен.
Меня оставалось изящно добить легким мановением одного указующего перста.
Такой неземной тоски в моей жизни больше не было нигде и никогда.
Я пошел в Талаги сам. В аэропорт. Я шагнул на борт самолёта со справкой о потере паспорта понимая, что если я объявлен в розыск меня встретят у трапа в аэропорту и никто не узнает где и как именно я похоронен. В каком из кессонов меня живого зальют бетоном. Где и когда мои истлевшие кости найдёт выживший инопланетянин. Да и найдёт ли…
Я и сам не ведаю где похоронены мой родной дед, мой родной отец…
Так сбылись все три характеристики моего Архангельска, города, в котором я выиграл олимпийскую медаль, открыл Мерцающие шахматы, написал "Южный Крест" разработал десятки логик новой педагогики, родил сына, посадил дерево и едва не построил дом.