(начало книги, предыдущая часть)
Глава II . 1915
Часть 2. «Месье Кафар».
Продолжение - Луцк. «Полковник Мусин», временный секретарь канцелярии.
Ранним утром 17 марта, когда я, зарегистрированный военными властями как «полковник Мусин, временный секретарь», вошел в полевую канцелярию 11-го армейского корпуса и сел за свой стол. Рядом со мной, покуривая, сидели в расстегнутых кителях два младших клерка, оба бывшие лавочники и вид у обоих был соответствующий – напомаженные, гладкие волосы на пробор, закрученные тонкие усики и развязные гражданские манеры. Они были заняты перекладыванием своей доли телеграмм из штаб-квартиры в мою папку для изучения и одновременно обсуждением прелестей некой мадам Лилу.
Полевая канцелярия располагалась в бывшей резиденции князя Сабинского, на Александровской улице, на берегу широкого канала. Дом, выглядевший одновременно и как крепость, и как дворец, от соседей отделяла обширная территория с газонами и небольшим парком. Строение украшали высокие башенки, глубокие овальные окна, ниши в стенах, где были установлены изящные мраморные фигуры святых, огромные фонари у просторного входа. Будки часовых, и все клумбы вокруг были густо засажены великолепной алой геранью.
Я работал в огромном зале, служившим ранее в качестве трапезной, вместе с двадцатью или тридцатью другими чиновниками, штабными офицерами, агентами и самим генералом Брусиловым.
По всему небесно-голубому потолку зала с росписью звездами тянулись телефонные и телеграфные провода. Стол генерала Брусилова можно было отличить от остальных только тем, что под ним лежал ковер. В одном конце комнаты, рядом с распятием из соснового дерева «Христос с белой улыбкой», стояло штук двадцать стальных картотечных шкафов, а две двери дополнительно охранялись свирепыми терскими казаками гигантского роста.
Я сидел за своим столом, занимаясь утомительным, монотонным трудом нумеруя и штампуя бесчисленные официальные телеграммы. Тягостные размышления о трудностях секретной миссии, которая мне поручена, прервал штабной офицер в серой полевой форме, украшенной орденами, который встал и выкрикнул:
- Внимание! Равнение на середину!
Внезапно послышался гул энергично застучавших пишущих машинок, седеющий старшина-квартирмейстер окинул окружающих свирепым предостерегающим взглядом, раскрылись широкие двойные дубовые двери и в зал вошел генерал Брусилов.
Генерал Брусилов отличался резкостью, нервностью и виртуозным сквернословием. Свой день он начал с того, что отчитал пухлого артиллерийского полковника, накричал на своих ординарцев и отпустил несколько саркастических замечаний своему личному адъютанту, после чего, освеженный, и бодрый попросил дать ему последнюю партию полученных сообщений. В качестве полковника Николая Мусина, забитого, временного клерка, я, увы, должен был вручить пронумерованную стопочку петербургских телеграмм великому человеку, сидевшему за письменным столом. После того как я подал телеграммы, генерал неожиданно смягчился и спросил меня, почему я ношу в кармане черствый вонючий сыр и не бреюсь хотя бы два раза в неделю!
Вернувшись на свое место, я занялся заточкой карандашей, и тут раздался очередной взрыв генеральского гнева. Я услышал громкое прочищение горла на военный манер, а затем массу ругательств с самыми модными французскими вариациями и торопливое извиняющееся восклицание взволнованного адъютанта.
Причиной бури оказалась телеграмма с красной каймой, помеченная мной «N 7762» и грифом «CДБ» означавшим, что первым этапом ее прохождения должно стать бюро расшифровки.
Когда шум утих, меня безапелляционно вызвали с оказавшимся столь неудобным клочком бумаги в соседнюю комнату для объяснения.
Старший цензор был робким маленьким человечком со следами своей прежней профессорской карьеры и сильной близорукостью в обращении с шифровальными книгами. Мне пришло в голову, что использованный код, относился к так называемой «взаимосвязанной» разновидности, в которой два бессмысленных слова давали правильные буквы для обозначения фактического слова, используемого в исходном сообщении. Наблюдая за пальцами цензора, когда они сгибались, чтобы сосчитать положение буквы в алфавите, я полностью расшифровал телеграмму, прежде чем он закончил ее писать. Все это было действительно примером махровой бюрократии. Военное министерство, используя замысловатую фразеологию, просто интересовалось, не возражает ли его превосходительство генерал Брусилов против ходатайства графа Анри Шарля Пьера Огюста де Бопьер-Жерара, французского фабриканта, посетить штаб-квартиру в Луцке по причине незавершенных военных контрактов.
Вернувшись в канцелярию, я положил расшифрованный листок перед генералом Брусиловым, который, взглянув на его содержание, отписал его размашистым росчерком пера.
Дневная порция каши и ржаного хлеба была уже роздана вестовыми, и я приготовился с аппетитом перекусить, как передо мной на стол небрежно упал сильно перепачканный и помятый конверт, который сопровождали изрядно язвительные слова:
- Вам письмо. Вы бы его продезинфицировали прежде, чем открывать, а то вся стопка почты пропахла его запахом местечка Курковка. - адъютант генерала Брусилова нагло смеялся надо мной и моей почтой, глаза его смотрели с издевкой, он аккуратно отряхивал одной рукой рукав мундира, как будто мог испачкаться о конверт.
Я оторвался от приготовлений к обеду и заискивающе кивнул ему, благодаря за письмо.
Послание, которое было подвергнуто цензуре и разрешено для передачи, действительно было из Курковки, небольшого провинциального городка, населенного в основном польскими евреями.
Я уже говорил, что всегда предпочитал естественную, а не искусственную маскировку. Я так основательно вжился в характер сломленного маленького человека-полковника Мусина, ежедневно в него перевоплощаясь, что инстинктивно проецировал каждый оттенок мысли и чувства этого персонажа и вёл себя точно, как он.
Разложив письмо на столе, я испустил грубое восклицание удовлетворения и злорадного предвкушения, как бы ожидая, в силу сущностной грубости, ограниченности и эгоизма своего характера, известие от какого-то закадычного и столь же бесчестного друга с историей о каком-нибудь недавнем пьяном дебоше или о чем-то похуже. Однако на самом деле я получил известие от генерала Батюшина. Он передал мне то, что называл «придворными сплетнями» о графе де Бопьер-Жераре, и настойчиво просил меня ни в коем случае не выпускать
француза из виду.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
