Olga F
Итак, в сентябре 1998 года мы начали работу над дебютным альбомом с продюсером Россом Робинсоном на студии Ранчо Индиго в Калифорнии. У Росса была репутация требовательного продюсера, но и я не был готов выдать на записи меньше 110%, так что во время записи между нами установилась уникальная личная связь. У нас был девиз: «Если меня не стошнит после дубля, мы его не сохраняем». Это было безумие, и у нас есть все эти маленькие фрагменты в конце песен, где меня просто буквально рвет. У нас есть видео и фотографии этого, и все это так воняло. В какой-то момент у нас в вокальной кабине появилась дохлая мышь, которая просто чертовски смердела. Кейси Хаос (вокалист группы Amen — Прим. ред.), который записывался в то же время, порезался, так что везде была кровь, и она тоже воняла, а потом меня самого рвало повсюду, так что это был просто гре*аный улей смерти.
Но в то же время это действительно заставляло тебя чувствовать, ты просто шел на это, потому что, если ты этого не делал и, если у тебя действительно получалось хорошенько разозлиться, ты просто начинал неконтролируемо страдать. Это было так плохо, что мы садились вместе и разговаривали, и мы делали это и при записи альбома Iowa тоже, мы садились и говорили о том, откуда взялась эта песня. И по большей части многие песни, такие как Heretic Anthem, были в основном просто историями, подходящими любому человеку, типа «Не суди меня!».
Но в таких песнях, как Diluted и Eyeless, которые были намного более личными, чем когда-либо в моей жизни, это было почти как моя первая консультация с психологом. Это было похоже на то, что вот кто-то, кого я действительно уважаю, и он хочет знать, почему мне больно. И мы сорвались, особенно на Eyeless и Diluted. Это было просто очень мощно, и я помню, как после Diluted я рыдал навзрыд и не мог дышать, и тут вбегает Росс, хватает меня, и такой «Все в порядке», и тоже начал плакать, и мы просто обнимаемся около часа.
И это было так здорово – чувствовать, что другой душе не все равно. Это изменило мою жизнь, это изменило меня как личность, не только как музыканта, но и как человека в целом. Как будто ты снова можешь обратиться за помощью, ты действительно можешь протянуть руку и почувствовать это от другого человека, и я не думаю, что когда-либо чувствовал что-то подобное.
Spit It Out была нашей декларацией в то время, это была первая песня, в которой я действительно принимал участие, работая над музыкой. Это была первая песня, в которой мы были как группа – я и все остальные, без Энди, он даже не появился, и это было довольно тяжело для нас, потому что мы не знали, что именно было у него на уме в тот момент. А я действительно очень хотел работать с Энди. Так что это была первая песня, которую мы написали коллективно, вместо того, чтобы я пришел и переписал текст к уже имеющейся музыке. Это была первая песня, в которой мы поднялись на другой уровень и сделали шаг вперед.
И я помню, как сидел на ступеньках и говорил: «Теперь я действительно чувствую себя членом группы. Теперь я чувствую себя ее частью», и это было здорово, это было написано на моем лице. И по сей день я не знаю, как я могу выплевывать эти тексты так быстро. Если я начинаю думать об этом, то не могу этого сделать, но если я просто плыву по течению, то это происходит само собой. Сам переход от этого брутального исполнения к пению был эволюцией группы в процессе работы.
Песня Surfacing началась с того, что Мик начал насвистывать мелодию, и я думаю, что именно Джоуи был тем, кто сказал ему: «Сделай это еще раз», и мы по сути написали песню за пять минут. Все произошло так быстро. Мы с Джоуи вместе написали припев, он сделал первую половину, я – вторую, и все получилось просто отлично. И мы играли ее снова и снова. Она и Eyeless были двумя последними песнями, которые мы написали перед тем, как пойти в студию. И я помню, как мы играли ее для Росса, и он был просто в восторге, крича: «Да! Да!», это было так круто.
Что касается Wait And Bleed, по сути, парни написали рифф, который был припевом, и спросили меня: «Что ты чувствуешь по этому поводу?», и я просто начал его петь. В то время у меня не было никаких текстов, и я не знал, что я хочу с этим сделать, но я просто начал напевать мелодию «Тудуду-дуду-дудуду…», и они сказали: «Сделай это снова, сделай это повыше», и я сказал: «Хорошо», и я сел той ночью, написал припев на репетиции, затем в секс-шопе просто написал все остальное, вернулся и сказал «Все, готово», а они такие «Да?», я такой «Точно», и я спел все, что хотел, а они такие «Ну да, давай сделаем это», и вот так это получилось, и это до сих пор одна из моих любимых песен.
Я был так чертовски взволнован, когда мне впервые предстояло услышать весь дебютный альбом целиком, у меня была копия, и я просто ехал около 30 часов, чтобы добраться домой и сделать это. Я и старый барабанный техник Сайто ехали в фургоне Ryder два с половиной дня, и у нас не было ничего, на чем можно было бы послушать диск, у нас не было проигрывателя. Так что я, блять, сходил с ума от того, что не мог послушать его.
Я приехал домой и проспал часов 18, и вот я держу его в руках, меня трясет, я не могу удержаться, не могу сидеть спокойно, я включил его, и никто другой, как и все мои друзья никогда этого не слышал. Я поставил диск, и мы с моим лучшим другом Денни, с которым были соседями по комнате, просто сидели, но ко второй песне я уже чуть ли не по потолку бегать начал. Я буквально носился по дому, выкрикивая слова песен, а Денни хохотал во все горло и тряс башкой, мол, это действительно здорово.
И я никогда в жизни не чувствовал себя настолько уверенным в себе. Это было такое приятное чувство действительно чего-то достичь, особенно того, над чем ты работал всю свою жизнь. Ты работаешь над собой, а потом вот оно. И я даже не могу подобрать слова, это было словно катарсис, сама запись альбома была чертовски очищающей. Просто услышать его в реальности было очищающе. И я хочу, чтобы кто-нибудь почувствовал себя так же хорошо.
Первый полноценный тур Slipknot состоялся на фестивале Ozzfest в Штатах весной 1999 года. Но я страдал от серьезных проблем с горлом. Я не мог ни говорить, ни петь. Я полетел в Лос-Анджелес к отоларингологу, и он сказал: «По сути, ты не сможешь говорить два месяца». Я говорю: «У меня через неделю тур намечается». Он: «Ну, знаешь что, ты не можешь говорить два месяца, но можешь петь полчаса». Вот и все, мне пришлось принимать оральные стероиды, полоскать горло этой гадостью с отвратительным вкусом дохлого скунса. И это было просто чудовищно, и мне пришлось принять Превацид, который я принимаю до сих пор.
Тот первый Ozzfest был одновременно и худшим, и лучшим, что когда-либо случалось со мной, потому что это был наш первый тур, мы познакомились с такими крутыми парнями, как Slayer, (hed) P.E., Static-X и многими другими. Это было наше первое большое дело, но я не мог поговорить ни с одной живой душой, я не мог ничего сделать, это просто сводило меня с ума. Помню, я даже не мог разговаривать со своей группой. Я начинал что-то говорить, а они мне: «Заткнись! Заткнись!». Они были так безжалостны ко мне.
На том первом шоу в Уэст-Палм-Бич я понятия не имел, смогу ли я вообще справиться с этим. Выходя на сцену, я так нервничал, что сегодня, посмотрев видео, вы можете увидеть, как я дрожу. И мы просто взялись за это, и плюс к тому, что мы не думали, что кто-то поймет нашу музыку: девять идиотов, играющих метал в масках и комбинезонах – люди просто не знали, что с этим делать. Это был, наверное, самый мучительный опыт в моей жизни. В интернете есть фотография, на которой я сижу сразу после концерта на бетонной перегородке, и я просто обмяк и не мог пошевелиться, но в то же время вы видите улыбку на моем лице: «Мы сделали это».
Следующим нашим шагом стало выступление за рубежом, и в декабре 1999 года мы отыграли свой первый концерт в Великобритании в лондонском клубе Astoria. Это было почти как Ozzfest, только я мог говорить, так что это было странно, но, когда я вышел на сцену у меня в горле все пересохло. Вы можете увидеть на записи, что я немного охрип, но это было так круто, потому что я помню, как посмотрел на Джоуи, он немного приподнял свою маску и широко улыбнулся мне, и я подумал: «О да, чувак». Это было действительно хорошее время, это было весело.
Просто разговаривать с детьми после шоу было удивительно, потому что они говорили: «Мы так долго ждали, чувак! Я включаю ваш диск каждый день!», и это было странно для меня, потому что я никогда не ставил себя на место кого-то за пределами Америки. Так что меня действительно поразил тот факту, что так происходит везде, и люди везде могут относиться ко всему одинаково. Это общеизвестный факт, что жизнь многих людей полный отстой, и именно это меня вылечило, я подумал: «Отныне, чувак, так тому и быть», и это познакомило меня с международной любовью: «Вы все мои дети, и я буду сражаться за вас насмерть».
Но однажды я, сидя в своей гостиной, читал журнал Kerrang и наткнулся на цитату Джоуи о том, что, по его мнению, у Slipknot довольно короткий срок годности. А я понятия не имел, что он это сказал. Ладно, давайте представим: я читаю это и постепенно начинаю злится все больше и больше, я не разговаривал с ним примерно пару месяцев. Я ходил на репетиции, но не говорил ему ни единого слова, и в конце концов я начал думать об этом и решил: «Он прав». То есть, если мы пытаемся сделать что-то особенное и сложное, то переусердствовать и выйти за рамки того, что мы хотим сделать, было бы жульничеством.
Это, по сути, сделает нас всех лжецами, а я не хочу никого обманывать, не хочу ни перед кем лицемерить. Но в конце концов я был на грани того, чтобы сказать: «Мы должны выпустить этот альбом и завязать», даже не с туром, а вообще. Но я сказал: «Нет, потому что это будет неправильно по отношению к детям. Ты же знаешь, чего они хотят, они так долго ждали этот новый альбом». Так что в каком-то смысле сейчас я это понимаю, не знаю видит ли он это также как я, но для меня сохранить все так, как мы хотим, – это единственный способ сделать это.
Мы всегда говорили, что как только это перестанет быть веселым, мы уйдем. Я бы ушел в одно мгновение. Но теперь я думаю, что как только мы пройдем свой путь, настанет время все бросить, и я совсем не буду скучать по этому. Нет, я конечно буду, но без сожаления о том, что отказался от чего-то и поверил в это. Величайшая вещь, которую сделали Led Zeppelin, – это то, что они не заменили Джона Бонэма, потому что он оставил после себя это наследие. Мы всегда говорили, что хотим что-то изменить, и, если мы уйдем и предоставим это другим группам, может быть, кто-то займет наше место.
И вот мы все еще здесь и наш новый альбом откроет многим людям глаза, изменит их умы и жизни, а песня Iowa напугает всех до полусмерти. Так что этот альбом определенно заставит людей сказать: «Господи Иисусе, я забыл на что похож метал». Как выразился Клоун: «Чувак, это, наверное, самая мрачная вещь, что я слышал за долгое время, и я был частью этого».
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ МАТЕРИАЛ:
История зарождения ню-метала на Ранчо Индиго
и процесс записи дебютного альбома Slipknot
(На основе статьи писателя и редактора из Лос-Анджелеса Энди Херманна, интервью Кори и других материалов о студии Индиго)
Indigo Ranch – студия звукозаписи и микширования, основанная в 1974 г. и названная в честь песни Дюка Эллингтона Mood Indigo. Группа Canned Heat была первым клиентом студии, а в следующие два десятилетия ее существования там записывалась эклектичная смесь артистов, таких как Нил Даймонд, Оливия Ньютон-Джон, Megadeth, Нил Янг, Боб Дилан, The Go-Go's, Ван Моррисон, Ленни Кравиц, Ник Кейв, Барбра Стрейзанд, Motley Crue, Oingo Boingo и Кенни Джи. К концу 80-х студия была забронирована за три месяца вперед и отказывала именитым клиентам.
Пара трагедий в конце десятилетия тяжело ударили по студии и ее основателю Ричарду Каплану. В 1989 г., гениальный студийный техник Дин Дженсен, страдающий от проблем с психическим здоровьем и по уши в долгах, покончил с собой, а два года спустя, деловой партнер и ближайший друг Каплана Хофманн скончался от аневризмы головного мозга. Хофманн был также ответственным за финансовое и эстетическое обеспечение ранчо. Каплан был опустошен. Они с женой попытались управлять студией самостоятельно, но без опыта Дженсена и Хофманна в течение следующих двух лет ранчо Индиго потеряло большинство своих клиентов и пришло в упадок.
В это время на горизонте появился 27-летний молодой продюсер-одиночка из пустынного городка Барстоу по имени Росс Робинсон. Хотя Робинсон начинал играть на гитаре в треш-металлических группах, он был аккуратным, с мягким голосом и излучал не по годам властный вид. Он спродюсировал демо Korn 1993 года Neidermayer's Mind, и помог им заключить контракт с Epic Records. Но Epic выделили Робинсону на выпуск их дебютного альбома бюджет всего в 14000$, ничтожную сумму по тем временам, а Ранчо Индиго было доступным и его винтажное снаряжение было именно тем, что он искал.
В итоге в середине 90-х записью на студии руководил Робинсон – продюсер, вооруженный талантом воплощать юношескую тоску в мощную музыку. И студия стала эпицентром жанра, позже получившего название Ню-метал. Дебютный альбом Korn 1994 г. действительно положил начало этому движению. В течение следующих шести лет вереница групп – Limp Bizkit, Soulfly, Cold, Human Waste Project, Machine Head, Amen, Slipknot – отправлялась в холмы Малибу, чтобы записать одни из самых гневных и противоречивых песен десятилетия, расположившись среди платанов и пальм в невероятно идиллической обстановке.
Надо сказать, что Ранчо Индиго, изначально было маловероятным местом рождения ню-метала. Ни его история, ни обстановка не предполагали ничего столь мрачного. Но в течение шести лет ранчо, окруженное скалистыми образованиями с видом на голубую гладь Тихого океана, оглашалось одними из самых резких музыкальных композиций, когда-либо записанных на пленку. Никто, казалось, не находил неуместным создавать такую мрачную музыку в такой красивой обстановке – если уж на то пошло, мирная территория ранчо служила идеальным выпускным клапаном, когда группам требовался перерыв от их собственной тьмы.
Инженер и заядлый коллекционер оборудования, Ричард Каплан постоянно совершенствовал и без того безупречную акустику студии и наполнив ее сотнями старинных микрофонов, усилителей и гитарных педалей, многие из которых он либо отреставрировал, либо искусно модифицировал. У него были даже микрофоны с орудийной палубы линкора. Каким бы уродливым ему не казался ню-метал, в Индиго он был записан на лучшем в мире оборудовании: все виды когда-либо производившихся усилителей Marshall, десятки микрофонов от Abbey Road Studios, включая любимый ламповый микрофон AKG C12 Пола Маккартни стоимостью около 18000 $ и вокальный C12 группы Beatles, купленный на аукционе Abbey Road, а также изготовленный на заказ 30-канальный микшерный пульт Aengus/API и т.д. Дин Дженсен смотрел на диспетчерскую как на единое целое, и именно поэтому все так хорошо работало вместе: например, основные мониторы имели кроссоверы с ручным заводом, поэтому они были синхронизированы по времени.
Дикая природа буквально окружала ранчо, что не всегда приветствовалось; во время записи одноименного дебютного альбома Slipknot прямо под окном единственного работающего душа студии скунс выпрыснул свой пахучий секрет. «Вся сессия записи Slipknot просто воняла», – вспоминает Клоун.
«Я вырос в Барстоу, был дёртбайкером и просто любил природу, и это место было идеально для меня» – говорит Робинсон, который любил кататься вверх-вниз по местным горам на своем BMW 850 на максимальной скорости. Джонатан Дэвис, вспоминая одну из поездок со своим продюсером сказал: «Он безумный адреналиновый наркоман. Он просто выполнял все эти повороты со скоростью 80 миль в час. Я думал, мы умрем».
И Робинсон привнес свою адреналиновую энергию в студию, где требовал от каждого участника группы 100% самоотдачи при каждом дубле. Сын гуру самопомощи, он относился к студийному времени почти как к форме терапии, поощряя свои группы эмоционально проживать каждую песню во время исполнения. Это почти как психологическая игра. «Чем естественнее это будет, тем долговечнее будет то, что вы запишете. Это не будет привязано ни к этому, ни к другому периоду времени», – говорит Робинсон.
«Это было ужасно, совершенно отвратительно. Росс давил на меня сильнее, чем кто-либо за всю мою жизнь. Он научил меня, что вокал не обязательно должен быть идеальным, но он должен идеально подходить тебе. Он научил меня полагаться на свою интуицию, заставлять себя до тех пор, пока не добьешься этого, истекать кровью ради этого. Вот что делает это реальным», — рассказывал Кори журналу Kerrang!
В отличие от большинства продюсеров, Робинсону не нравилось сидеть за микшерным пультом и делать устные замечания после каждого дубля. Вместо этого «я всегда был в комнате с группой», – говорит Робинсон, прыгая вокруг и выкрикивая команды и слова ободрения. Если он чувствовал, что кто-то играет недостаточно интенсивно, он, как известно, толкал его, бил по инструменту или даже швырял в него через всю комнату любыми предметами, которые были под рукой. Робинсон был особенно строг к певцам и барабанщикам.
«Он запустил цветочным горшком в Джоуи во время сессии нашего дебютного альбома», – вспоминает Шон Крэхан. «У него просто был способ залезть тебе в голову и по-настоящему вдохновить тебя и вызвать желание сделать что-то великое. Это было не весело. Но так уж устроен Росс», – говорит Дэвис.
«Люди превратили все это в глупые истории о насилии или что-то в этом роде, чтобы они звучали лучше, но моим намерением было привнести больше жизни, больше огня», – Робинсон настаивает, что его подход был продиктован любовью и желанием, чтобы его музыканты записали свою лучшую работу. «Целью было быть красивыми и абсолютно зажигательными. И если бы я почувствовал, что огонь утихает, я бы – ррра!» – он издает негромкий рык, прерываемый нервным, самоуничижительным смехом.
К середине 1998 года головокружительный темп в Индиго выбивал всех из колеи. Робинсону было поручено спродюсировать четыре альбома Vanilla Ice, Amen, Slipknot и Machine Head – последние три параллельно через Roadrunner Records, независимую компанию, которая спешила заработать на увлечении ню-металом. Но сессии длились долго и накладывались друг на друга, заставляя инженеров работать круглосуточно. Во время марафонских сессий 1998 года «мы все употребляли наркотики и пили – это ни для кого не секрет», – говорит барабанщик Amen Шеннон Ларкин. Даже сотрудники Индиго «часто устраивали вечеринки», включая Каплана, который не был большим поклонником метала, но во времена Росса Робинсона его любили как доброго дядю.
В то время как команда студии гордилась своей трудовой этикой, долгие часы работы стирали грань между бизнесом и удовольствием. Несмотря на употребление наркотиков и головные боли, «все делали то, что должны были», – говорит Крэхан из Slipknot. «Все создавали великие произведения искусства. Все вышли живыми. Мы все сделали то, что должны были сделать. Но я всегда ненавидел лейбл за то, что он так поступил со всеми нами».
«Эти парни были как солдаты», – говорит Робинсон о Slipknot, и каждое слово потрескивает от удовольствия. «Они вышли на запись до того, как сделка была заключена, у них не было денег, и они отказались принять какую-либо финансовую помощь. Во время записи этого альбома они голодали и ели собачью еду. Мику пришлось зуб вырвать, а он ничего не сказал. Поддержки не было. Были только я и они, и они были там, чтобы просто взорваться. Этот альбом был для них всем. Всем. Это были Slipknot или смерть».
С чисто технической точки зрения дебютный альбом Slipknot, возможно, является величайшим достижением Росса Робинсона. В группе в масках из девяти человек из Айовы было два гитариста, три перкуссиониста, диджей и сэмплер. Объединить все эти части в одно неистовое целое было огромной проблемой – особенно слои барабанов, все записанные без клик-треков и вручную сращенные вместе на двухдюймовой пленке. «У нас повсюду были кассеты. Даже на полу и на аппаратуре», – вспоминает инженер Аньелло.
Выпущенный летом 1999 года альбом Slipknot стал рекордсменом для ню-метала. Альбом стал самым быстро продаваемым металлическим дебютом в истории, в конечном итоге став дважды платиновым, и достигнув нового уровня жесткости и агрессии в плотных слоях перкуссии, гитар и электроники. Но это было также началом конца правления ню-метала на ранчо Индиго.
К 2001 году, когда такие группы, как Linkin Park и Incubus, прививали элементы ню-метала к мейнстрим-року, удобному для радио, Робинсон перешел в другие студии и другие жанры. Он продюсировал альбомы для The Cure и Tech N9ne и работал с новыми группами, которые находил на MySpace. Время от времени он возвращался к ню-металу, но никогда в Индиго.
Робинсон прекратил запись там в начале нового тысячелетия и после этого для студии настали тяжелые времена. Без своего лучшего «покупателя» ранчо Индиго захирело. Начало 2000-х было тяжелым для олдскульных, аналоговых студий и музыкальной индустрии в целом. «Я думаю, что эта история с iTunes вывела нас из бизнеса», – говорит вдова Каплана Джули. «Все всё скачивали, поэтому он не получал гонорарных чеков».
«Я думаю, потому что наркотики там были в большом ходу», – говорит Росс (сам приверженец здорового образа жизни), когда его спрашивают, почему он перестал работать на ранчо. «И это было настолько выше моего понимания, что я не заметил этого сначала». Но ближе к концу это начало сказываться на качестве его работы. Некогда безупречное оборудование студии приходило в негодность; инженеры, некогда лучшие в своем деле, были выбиты из колеи. «Я не мог сделать черновой микс и отправить его, не испортив», – говорит Робинсон. Он, похоже, сожалеет о том, как закончилось его время в Индиго: «Это довольно душераздирающе».
Крутые холмы и каньоны Малибу всегда были подвержены быстро распространяющимся лесным пожарам, но тот, который вспыхнул 24 ноября 2007 года, был особенно разрушительным. 5000 акров земли выгорело всего за четыре дня, с помощью ветра Санта-Ана, дующего со скоростью 60 миль в час и сухого кустарника чапараль. К тому времени, когда пожарные ликвидировали возгорание, более 80 строений лежали в руинах, среди них и студия на ранчо Индиго.